Каролина сложила тетради, вновь перевязала лентой и, держа пачку в руках, задумалась. У нее возникло смутное ощущение, что, заглянув в тетради, она подсмотрела чью-то тайну.
– Тетрадки Шерли, – беспечно заметил Генри.
– Это ты отдал их мистеру Муру? Наверное, она писала сочинения с миссис Прайер?
– Нет, она писала их в моей классной комнате в Симпсон-Гроуве, когда жила с нами. Мистер Мур учил ее французскому, ведь это его родной язык.
– Скажи, Генри, прилежно ли она училась?
– Шерли? Она была шалуньей и хохотушкой, но всегда очень милой. Мне нравилось с ней учиться. Она все схватывала на лету – даже не поймешь, когда успевала. Французский давался ей легко, и говорила она на нем свободно: быстро-быстро, не хуже самого мистера Мура.
– Она была послушной? Наверное, озорничала?
– Ни минуты не посидит спокойно, вечно вертится, но мне она нравилась. Да я и сейчас без ума от Шерли!
– «Без ума», надо же! Глупый ты мальчишка! Ты сам не понимаешь, что говоришь.
– Я действительно без ума от нее. Она свет моих очей, я так и сказал мистеру Муру вчера вечером.
– А он, наверное, попенял тебе за подобное преувеличение.
– Нет! Он никогда не отчитывает меня и не ворчит, как гувернантка моих сестер. Мистер Мур читал и лишь улыбнулся, не отрывая взгляда от книги, а потом сказал, что если мисс Килдар свет моих очей, значит, она не та, за кого он ее принимает. Наверное, это потому, что я близорукий юнец с тусклыми глазами. Какой же я несчастный, мисс Хелстоун! Я ведь калека…
– Это ничего не значит, Генри, ты очень милый мальчик, и если Бог не дал тебе сил и здоровья, то наградил тебя дружелюбным характером, добрым сердцем и острым умом.
– Меня всегда будут презирать. Порой мне кажется, что даже вы с Шерли презираете меня.
– Послушай, Генри, я вообще не люблю мальчишек, я их боюсь. Они настоящие маленькие разбойники, которые испытывают противоестественное удовольствие, убивая и мучая птичек, насекомых и котят – всех, кто слабее их самих. Но ты совсем другой, и потому мне нравишься. Ты почти так же рассудителен, как взрослый мужчина. – «Даже рассудительнее многих, Бог свидетель», – мысленно добавила она. – Ты любишь читать и разумно говоришь о прочитанных книгах.
– Это правда, я люблю читать и многое чувствую и понимаю.
В комнату вошла мисс Килдар.
– Генри, – сказала она, – я принесла твой завтрак. Сейчас я сама все тебе приготовлю.
Она поставила на стол стакан парного молока, тарелку с чем-то напоминающим кожаную подошву и положила рядом приспособление, похожее на вилку, на которой поджаривают хлеб.
– А что это вы делаете вдвоем? – поинтересовалась Шерли. – Обыскиваете стол мистера Мура?
– Смотрим твои старые тетради, – ответила Каролина.
– Что?
– Тетради с упражнениями на французском. Их бережно хранят – наверное, кому-то они очень дороги.
Каролина показала тетрадки. Шерли выхватила у нее всю пачку.
– Вот не знала, что хотя бы одна из них уцелеет! – заметила она. – Думала, они давно сгорели в кухонной плите или пошли на папильотки служанкам в Симпсон-Гроуве. Генри, зачем ты их хранишь?
– Это не я. Мне бы и в голову не пришло, что старые тетради имеют какую-то ценность. Это мистер Мур спрятал их в дальнем ящике стола, и, похоже, забыл о них.
– C’est cela[98], он просто забыл, – кивнула Шерли. – Взгляните, как красиво написано! – добавила она с гордостью.
– Какой же непоседой ты тогда была, Шерли! Я тебя прекрасно помню: высокая, но такая худенькая и легкая, что даже я мог бы тебя поднять. Вижу твои длинные густые локоны, рассыпавшиеся по плечам, и пояс, концы которого развевались у тебя за спиной. Помню, вначале ты забавляла мистера Мура, а потом ужасно огорчала.
Шерли перелистывала густо исписанные страницы и ничего не ответила.
– Это я написала зимой, – заметила она. – Нужно было описать зимний пейзаж.
– Я помню, – произнес Генри. – Мистер Мур прочитал и воскликнул: «Voilà le Français gagné!»[99] Сказал, что у тебя отлично получилось. А ты уговорила его нарисовать сепией тот пейзаж, который описала.
– Значит, ты ничего не забыл, Генри?
– Нет. В тот день нам всем влетело за то, что мы не сошли вниз к чаю, когда нас позвали. Помню, учитель сидит за мольбертом, а ты стоишь сзади, держишь свечу и смотришь, как он рисует заснеженную скалу, сосну, оленя, который прилег под ней, и месяц в небе.
– Генри, а где рисунки мистера Мура? Каролина должна их увидеть.
– У него в портфеле, но он заперт, а ключ у мистера Мура.
– Когда он придет, попроси у него ключ.
– Сама попроси, Шерли, а то в последнее время ты его сторонишься, я-то вижу. Стала взрослой леди и загордилась.
– Шерли, ты для меня настоящая загадка, – прошептала на ухо ей Каролина. – Какие странные открытия я делаю каждый день! А мне казалось, ты мне доверяешь! Непостижимое ты создание! Даже этот мальчик тебя осуждает.
– Видишь ли, Генри, я позабыла старую дружбу, – сказала мисс Килдар юному Симпсону, словно не замечая Каролины.
– Это неправильно. Если у тебя такая короткая память, ты недостойна быть утренней звездой человека.
– «Утренней звездой человека», подумать только! А под «человеком» ты подразумеваешь собственную глубокоуважаемую персону, не так ли? Лучше иди сюда и выпей молоко, пока оно еще теплое.
Генри встал и проковылял к камину за костылем, который оставил там.
– Бедный мой, милый хромоножка, – еле слышно промолвила Шерли, поддерживая мальчика.
– Шерли, кто тебе больше нравится, Сэм Уинн или я? – спросил Генри, когда она усадила его в кресло.
– Ох, Генри, я не выношу этого Сэма Уинна, а ты – мой любимчик.
– А кто тебе больше по душе, я или мистер Мэлоун?
– Ты.
– Но ведь они оба такие представительные мужчины: с бакенбардами и в каждом шесть футов росту.
– Да, а ты навсегда останешься маленьким хилым хромоножкой.
– Знаю.
– Не стоит печалиться, Генри. Разве я не рассказывала тебе о человеке, который был таким же маленьким и болезненным, но смог стать могучим, как великан, и храбрым, как лев? Знаешь его?
– Адмирал Горацио?
– Да, адмирал Горацио, виконт Нельсон, он же герцог Бронте. Он имел сердце титана, галантность и мужество рыцаря старых добрых времен. Вся мощь Англии находилась в его власти, ему подчинялся флот, по воле этого человека грохот пушек раздавался над морями и океанами.
– Великий человек! Но ведь я, Шерли, совсем не воинственный, и все же моя душа не находит покоя ни днем, ни ночью. Я весь горю, к чему-то стремлюсь, чего-то хочу, а чего – и сам не знаю: жить… действовать… может, даже страдать…
– Генри, твой разум сильнее и старше твоего тела, и потому не дает тебе покоя! Он, словно узник, томится в оковах плоти. Но он еще обретет свободу! А пока учись, и не только по книгам, – изучай жизнь. Ты любишь природу, так люби ее без страха. Будь терпелив, и твое время обязательно настанет. Ты не станешь солдатом или моряком, но если будешь жив, Генри, из тебя получится писатель или поэт. Это я тебе предсказываю.
– Писатель? О, это для меня как луч света во тьме! Я обязательно стану писателем! Сочиню книгу и посвящу ее тебе.
– Ты напишешь ее, чтобы излить свою душу. Господи! О чем это я? Болтаю о том, чего сама толком не понимаю, да и вообще, что-то разговорилась. Ладно, Генри, вот тебе поджаренная овсяная лепешка, ешь на здоровье.
– С удовольствием! – раздался за окном чей-то голос. – Чую знакомый хлебный запах! Мисс Килдар, можно мне войти и разделить с вами трапезу?
– Мистер Холл?
Действительно, это был мистер Холл, а с ним Луи Мур – оба только что вернулись с прогулки.
– В столовой готов приличный завтрак, и приличные люди уже сидят за столом. Можете к ним присоединиться, но если у вас дурной вкус и вы предпочитаете дурное общество, идите сюда и поешьте с нами.
– Мне нравится запах, и потому пусть меня ведет мой нос! – ответил мистер Холл, который вместе с Луи Муром вошел в комнату.
Учитель сразу заметил выдвинутые ящики.
– Ах вы, разбойники! Генри, за такое бьют линейкой по пальцам!
– Вот и накажите Шерли и Каролину, это они сделали! – ответил мальчик, несколько погрешив против истины: его больше интересовало, как поведет себя Луи.
– Предатель! Обманщик! – воскликнули девушки. – Мы ничего не трогали, разве что из похвальной любознательности…
– Вот именно, – кивнул Мур. – Что же вы разузнали благодаря своей «похвальной любознательности»? – Он заметил, что внутренний ящик стола тоже открыт. – Здесь ничего нет! Кто взял…
– Вот, вот они! – торопливо сказала Каролина, возвращая на место пачку тетрадей.
Луи Мур задвинул ящик и закрыл его маленьким ключиком, который висел у него на цепочке, потом аккуратно сложил остальные бумаги, задвинул все ящики и сел.
– А я-то думал, вы их отчитаете! – разочарованно произнес Генри. – Эти девицы заслуживают наказания!
– Пусть их накажет собственная совесть.
– Совесть обвиняет их в умышленно совершенном преступлении, сэр. Если бы не я, они бы поступили с вашим портфелем так же, как со столом, но я сказал им, что портфель заперт.
– Позавтракаете с нами? – обратилась Шерли к Муру. Похоже, ей не терпелось сменить тему разговора.
– С удовольствием, если позволите.
– Но вам придется ограничиться парным молоком и йоркширскими овсяными лепешками.
– Va, pour le lait frais![100] – согласился Луи. – Но вот овсяные лепешки…
Он скорчил гримасу.
– Мистер Мур их не ест, – сообщил Генри. – Он считает, что это просто отруби на дрожжевой закваске.
– Ладно, в виде исключения дадим ему сухариков, но больше он ничего не получит.
Хозяйка дома позвонила и велела служанке принести скудное угощение, что и было тотчас же выполнено. Шерли сама разлила молоко и раздала лепешки и сухари гостям, которые собр