И Шерли старательно скрывала свои переживания. На людях она вновь стала веселой и общительной, а утомившись от усилий, искала уединения, но не у себя в комнате, поскольку ей надоело изнывать в четырех стенах. Ее манило уединение дикой природы, и Шерли гналась за ним на своей любимой кобыле Зои. Порой уезжала на полдня. Ее дядюшка этого не одобрял, однако возражать не осмеливался. Даже когда она пребывала в добром здравии и хорошем настроении, противостоять ее гневу было непросто, а теперь, когда лицо Шерли осунулось, а большие глаза ввалились, это вызывало одновременно сострадание и тревогу.
Людям малознакомым, которые, не чувствуя внутренней перемены в Шерли, спрашивали, отчего она так изменилась внешне, девушка отвечала:
– Я совершенно здорова, и меня ничего не беспокоит.
Здоровье у нее действительно было отменное: в любую погоду Шерли отправлялась на верховую прогулку. В ненастье или ясным днем, в безветрие или в бурю она скакала по пустоши в окрестностях Стилбро, а Варвар неутомимым волчьим галопом бежал рядом с лошадью.
Пару раз досужие сплетницы – от чьих взоров нигде не укрыться, будь то потаенная каморка или вершина горы, – заметили, что, вместо того чтобы свернуть к Рашеджу, верхнему краю пустоши, мисс Килдар направляется дальше, к городу. Нашлись и те, кто выяснил, зачем она туда ездила. Они видели, как Шерли спешилась у дверей дома некоего мистера Пирсона Холла, родственника викария из Наннели. Этот джентльмен и его предки вели дела многих поколений семьи Килдар. Так появился повод для предположений: одни утверждали, будто мисс Килдар потеряла много денег на спекуляциях, связанных с фабрикой в лощине, и теперь вынуждена закладывать свои земли, другие предполагали, что она собирается замуж и готовит необходимые бумаги.
Мистер Мур и Генри Симпсон сидели в классной комнате. Учитель ждал, когда ученик выполнит урок, который до сих пор не сделал.
– Поторопись, Генри! Скоро полдень.
– Неужели, сэр?
– Конечно. Ты скоро закончишь?
– Нет, сэр.
– Много тебе осталось?
– Я еще не написал ни строчки.
Мистер Мур поднял голову: в голосе ученика прозвучало что-то странное.
– Задание довольно легкое, Генри. Но если тебе трудно, иди сюда, разберемся вместе.
– Мистер Мур, я не могу ничего делать.
– Мальчик мой, ты, наверное, заболел.
– Нет, сэр, я чувствую себя не хуже, чем обычно, но у меня тяжело на душе.
– Закрой книгу и иди сюда, Генри. Присаживайся у огня.
Генри похромал к камину, и учитель усадил его в кресло. Губы мальчика дрожали, глаза наполнились слезами. Он положил костыль на пол, склонил голову и заплакал.
– Ты говоришь, что не испытываешь физических страданий, Генри? Значит, у тебя горе. Расскажи мне, в чем дело.
– Сэр, у меня такое горе, какого никогда раньше не было! Если бы только я мог хоть что-нибудь сделать! Мне его не вынести…
– Давай поговорим: может, что-нибудь и придумаем. Что случилось? Из-за кого ты так встревожился?
– Из-за Шерли, сэр, все дело в ней!
– Неужели? Думаешь, она изменилась?
– Все, кто ее знает, уверены в этом, да и вы тоже, мистер Мур.
– Вряд ли это всерьез. Месяц-другой, и она вновь станет прежней. Кроме того, Шерли утверждает, будто совершенно здорова, а ее слова чего-нибудь да стоят.
– В том-то и проблема, сэр, я тоже ей верил, пока она говорила, что с ней все в порядке. Я, бывало, грустил в одиночестве, но как только Шерли появлялась, на душе сразу светлело. А теперь…
– Что, Генри? Она тебе что-нибудь сказала? Сегодня утром вы целых два часа провели вместе в саду; я видел, как она что-то говорила, а ты слушал. Мой дорогой Генри, если мисс Килдар призналась тебе, что больна, и попросила держать это в секрете, не слушай ее! Расскажи мне ради ее жизни! Давай же, Генри, говори!
– Чтобы Шерли призналась, что больна? Да она и перед смертью будет улыбаться и твердить, что здорова!
– Что же ты узнал? Есть новые обстоятельства?
– Я узнал, что недавно она составила завещание.
– Завещание?
Учитель и ученик замолчали.
– Она сама тебе это сообщила? – наконец спросил Мур.
– Да, причем так весело, словно это вовсе не страшно. Шерли сказала, что, кроме мистера Пирсона Холла, ее адвоката, а также мистера Хелстоуна и мистера Йорка, я единственный, кто будет знать о завещании, и добавила, что хочет сама объяснить мне подробности.
– Продолжай, Генри.
– «Потому что», – сказала она и посмотрела на меня своими прекрасными глазами… Ах, мистер Мур, они действительно прекрасны! Я так люблю их, так люблю ее! Шерли – моя звезда! Небеса не должны отнимать ее у меня! Она восхитительна и создана для этого мира. Шерли не ангел, она женщина, и должна жить среди людей. Серафимы ее не получат! Мистер Мур, если один из этих «сыновей Божьих» с огромными и яркими, словно лазурное небо, крыльями, что шумят подобно морю, увидит, как она прекрасна, и спустится за ней, ему не удастся забрать ее! Я буду сражаться с ним и не уступлю, пусть я лишь маленький калека!
– Генри Симпсон, я велел вам продолжать.
– «Потому что, – сказала Шерли, – если я не сделаю завещания и умру раньше тебя, Генри, мое состояние достанется тебе одному, а мне бы этого не хотелось, хотя твой отец был бы очень доволен. Но ведь ты, – продолжила она, – и так получишь отцовское поместье, а оно очень велико, больше Филдхеда. Сестрам же твоим ничего не достанется, вот я и завещала им немного денег, хотя люблю их меньше, чем тебя. Обе они и пряди твоих волос не стоят». Она так сказала, назвала меня милым и разрешила ее поцеловать. Потом добавила, что еще отписала некоторую сумму Каролине Хелстоун, а мне завещала этот дом со всей обстановкой и книгами, потому что не хочет, чтобы старое фамильное поместье досталось чужакам. Остальное свое состояние, около двенадцати тысяч фунтов за исключением денег, причитающихся моим сестрам и мисс Хелстоун, Шерли оставила не мне, потому что я и так вполне обеспечен, а одному хорошему человеку, который сумеет распорядиться наследством лучшим образом. Шерли объяснила, что этот человек добр и смел, силен и благороден, и, хотя не отличается религиозностью, в сердце своем глубоко и искренне верует в Бога, и ей это известно. Он несет дух любви и умиротворения, утешает сирот и вдов, и душа его чиста от мирских искушений. Затем Шерли спросила: «Ты одобряешь мое решение, Генри?» Я ничего не ответил, потому что меня душили слезы, вот как сейчас…
Мистер Мур дал ученику несколько минут, чтобы тот совладал с эмоциями, а потом спросил:
– Что еще она сказала?
– После того как я дал понять, что полностью согласен с ее распоряжениями, Шерли назвала меня великодушным мальчиком и сказала, что гордится мной. «Теперь, – добавила она, – если со мной что-нибудь случится, ты знаешь, как ответить людской злобе, когда она начнет нашептывать, будто Шерли обошлась с тобой несправедливо, что она тебя не любила. Теперь ты знаешь, Генри, что я люблю тебя, люблю больше, чем родные сестры, ты мое сокровище!» Ах, мистер Мур, когда я вспоминаю ее голос, взгляд, мое сердце стучит так, словно вот-вот разорвется. Может, Шерли и попадет на небеса раньше меня – если так будет угодно Богу, ей придется покориться, – но я последую за ней, и вся моя жизнь (а она будет недолгой, и сейчас меня это радует) станет прямой и быстрой дорогой к смерти. Я-то считал, что упокоюсь в склепе Килдаров раньше Шерли, но если случится иначе – положите меня рядом с ней!
Мур ответил ему взвешенно и спокойно, и его слова странно контрастировали со взволнованной речью мальчика:
– Вы оба не правы, и только вредите друг другу. Когда тени мрачного ужаса падают на юность, той кажется, будто солнце никогда больше не засияет, и первое горе продлится всю жизнь. Что еще сказала Шерли?
– Мы уладили кое-какие семейные дела.
– Я бы хотел знать, какие именно.
– Но, мистер Мур, вы улыбаетесь! Я бы не смог улыбаться, видя, в каком состоянии Шерли…
– Мальчик мой, я не так романтичен, чувствителен или неопытен, как ты. Я вижу суть вещей, а ты пока нет. Давай расскажи мне о ваших семейных делах.
– Шерли спросила меня, кем я себя считаю, Симпсоном или Килдаром. Я ответил, что я Килдар до мозга костей и до последней капли крови. Она была очень довольна, потому что, кроме нас с ней, в Англии больше не осталось Килдаров. И тогда мы кое о чем договорились.
– О чем же?
– Если я доживу до того, что унаследую поместье отца и ее дом, то приму имя Килдар и поселюсь в Филдхеде. Я пообещал, сэр, что стану Генри Шерли Килдаром, и сдержу слово. Ее имя и поместье существуют не один век, а Симпсоны и Симпсон-Гроув появились только вчера.
– Ну, хватит! Никто из вас пока не отправляется на Небеса. Я всей душой надеюсь, что вас обоих с вашими высокими стремлениями ждет лучшее будущее, ведь вы еще неоперившиеся орлята! А теперь скажи мне, что ты сам об этом думаешь.
– Шерли считает, что скоро умрет.
– Она упоминала о своем здоровье?
– Ни разу! Но, уверяю вас, Шерли чахнет с каждым днем: руки у нее стали совсем тоненькие, и щеки ввалились.
– Может, она жаловалась на здоровье твоей матери и сестрам?
– Никогда! И всякий раз, когда они ее спрашивают, она лишь смеется. Мистер Мур, Шерли – странное создание, вся прелестная и женственная, в ней нет ничего от мужеподобных амазонок, и все же она гордо отвергает любую помощь или участие.
– Ты знаешь, где она сейчас, Генри? Дома или опять отправилась на конную прогулку?
– Наверняка дома, сэр, ведь сейчас дождь льет как из ведра.
– Наверное, ты прав. Впрочем, возможно, что она сейчас скачет где-нибудь за Рашеджем, в последнее время никакое ненастье ей не помеха.
– Это точно! Помните, мистер Мур, какой ливень и ветер были в прошлую среду? Такая поднялась буря, что Шерли не позволила оседлать Зои. Но если для лошади погода слишком плоха, то самой Шерли любое ненастье нипочем: в тот день она дошла пешком почти до Наннели. А когда вернулась, я спросил, не боится ли она простуды. «Нисколько, – ответила Шерли. – Для меня стало бы счастьем простудиться. Знаешь, Генри, лучше бы я слегла со старой доброй простудой и умерла в жару и бреду, как другие христиане». Вот видите, сэр, насколько она безрассудна!