– Действительно безрассудна! Пойди узнай, где она сейчас, и если тебе удастся переговорить с ней с глазу на глаз, попроси ее зайти сюда на пару минут.
– Хорошо, сэр.
Парнишка поднял костыль и хотел идти, однако Мур его окликнул:
– Генри, подожди!
Тот обернулся.
– Не говори с ней так, словно я велю, чтобы она пришла, лучше просто позови в классную комнату, как обычно зовешь.
– Понимаю, сэр. Так она скорее послушается.
– И еще, Генри…
– Да, сэр?
– Я тебя позову, когда будет нужно. А пока ты освобожден от уроков.
Мальчик ушел. Оставшись один, Мур поднялся из-за стола. «Мне легко держаться строго и покровительственно с Генри, – думал он. – Я могу делать вид, будто его тревоги беспочвенны, и взирать на его юношескую пылкость du haut de ma grandeur[114]. С ним я могу говорить так, словно в моих глазах они оба еще дети. Но сумею ли я выдержать этот тон с ней? Случались моменты, когда я, казалось, забывал о нем, и тогда смущение и покорность были готовы сокрушить меня и отдать на милость тирану. Мой собственный язык не слушался, и я едва не выдал себя, едва не предстал перед ней не в обличье строгого учителя, а совсем в другом виде. Впрочем, я верю, что не натворю глупостей. Пусть сэр Филипп Наннели краснеет, когда встречается с Шерли взглядом: он может позволить себе снизойти до покорности, даже не стыдиться того, что его рука дрожит от ее прикосновений. Но если бы кто-либо из фермеров попробовал так откровенно демонстрировать свою влюбленность, на него надели бы смирительную рубашку, не иначе! До сих пор я держался с Шерли безупречно. Она сидела рядом со мной, а я был спокоен. Встречал ее взгляды и улыбки как… как учитель, соб кем, ственно, и являюсь. Я так ни разу и не коснулся руки Шерли, не прошел через это испытание. Я не фермер, не лакей и никогда не был ее рабом или слугой. Но я беден, и это обязывает меня заботиться о чувстве собственного достоинства, чтобы ничем его не унизить. Что она имела в виду, намекнув на людей, превращающих живую плоть в камень? Мне это понравилось, сам не знаю почему, однако я не решился спросить. Наверное, я никогда не позволю себе вникать в ее слова или поступки, потому что иначе позабуду о здравом смысле и поверю в романтику. Порой меня переполняет некий странный и таинственный восторг, однако я никогда не осмелюсь… и не буду о нем вспоминать! Я решил как можно дольше сохранять за собой право повторять слова апостола Павла: «Я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла»[115].
Луи Мур прислушался.
«Придет она или нет? – спросил он себя. – Как примет мою просьбу? Простодушно или с презрением? Как дитя или как королева? Ведь в ней есть и то и другое. Если Шерли придет, что я ей скажу? Чем объяснить дерзость своей просьбы? Извиниться перед ней? Я готов униженно просить о прощении, но поможет ли мне извинение занять позицию, необходимую для разговора? Я должен играть роль наставника, иначе… О, кажется, скрипнула дверь…»
Он ждал. Минута бежала за минутой.
«Нет, Шерли не захочет прийти. Наверное, Генри уговаривает ее, а она отказывается. Моя просьба выглядит в ее глазах дерзостью, но пусть только придет, и я докажу ей обратное. Пусть даже упрямится, это меня укрепит. Меня вполне устраивает, когда Шерли облачена в броню гордости и вооружена стрелами насмешек. Презрительные слова, слетающие с ее губ, высокомерные взгляды ободряют меня, вливают новые силы… Кажется, кто-то идет, и это не Генри».
Дверь отворилась, и в комнату вошла мисс Килдар. Очевидно, ей передали приглашение, когда она занималась рукоделием, и она прихватила свою работу с собой. В тот день Шерли никуда не поехала, и, похоже, проводила время в тишине и покое. На ней было простое домашнее платье с шелковым передником. Сейчас она нисколько не походила на Фалестрис, царицу амазонок, а выглядела как скромная домохозяйка, хранительница семейного очага. Мистер Мур смутился. Ему следовало бы заговорить с ней сдержанно и сурово, да он бы так и сделал, если бы она смотрела на него свысока или дерзила, однако Шерли никогда не выглядела такой послушной и робкой. Она застенчиво опустила голову, а щеки зарделись от смущения. Учитель молчал, не зная, что сказать.
Шерли остановилась между дверью и письменным столом.
– Вы хотели меня видеть, сэр? – спросила она.
– Я осмелился послать за вами, мисс Килдар. Не уделите ли мне несколько минут?
Она подождала, продолжая шить, потом спросила, не поднимая головы:
– Я вас слушаю, сэр. О чем вы хотите поговорить?
– Сначала сядьте, наша беседа может затянуться. Наверное, у меня нет права касаться этой темы, и мне придется извиняться, а может, извинений будет недостаточно. Я взял на себя смелость послать за вами после разговора с Генри. Мальчик очень встревожен из-за вашего здоровья, да и ваши друзья тоже. Я хотел бы поговорить о вашем самочувствии.
– Я вполне здорова.
– Тем не менее вы изменились.
– Это никого не касается. Все мы меняемся.
– Пожалуйста, сядьте. Прежде вы считались с моим мнением, мисс Килдар, выслушаете ли меня сейчас? Могу ли я надеяться, что вы не воспримете мои слова как бесцеремонность?
– Позвольте, я вам лучше почитаю по-французски, мистер Мур, я даже согласна заняться латинской грамматикой, только давайте не будем обсуждать ничье здоровье!
– Нет, настало время поговорить и о здоровье.
– Хорошо, говорите, только не о моем, потому что я совершенно здорова.
– А вам не кажется, что нехорошо раз за разом повторять заведомую ложь?
– Я здорова! У меня нет ни кашля, ни жара, и ничего не болит.
– Вы точно не уклоняетесь от истины? Это правда?
– Абсолютная.
Луи Мур внимательно посмотрел на Шерли.
– Я тоже не вижу у вас никаких симптомов болезни, – признался он. – Но почему вы так изменились?
– Неужели я изменилась?
– Что ж, давайте найдем доказательства.
– Как же вы их найдете?
– Ответьте: вы спите по-прежнему хорошо?
– Нет, но не потому, что я больна.
– У вас, как всегда, хороший аппетит?
– Нет, но не потому, что я больна.
– Помните то маленькое колечко, которое я ношу на часовой цепочке? Это кольцо моей матери, и я не могу надеть его даже на мизинец. Вы его часто примеряли, и оно влезало вам на указательный палец. Попробуйте его надеть!
Шерли примерила кольцо. Оно легко соскользнуло с хрупкой, исхудавшей руки. Мур подобрал его и снова прикрепил к цепочке. От смущения его лицо залилось румянцем.
– Это не потому, что я больна, – промолвила Шерли.
– Вы не только похудели, перестали спать и потеряли аппетит, – продолжил Мур. – Хуже всего то, что вы явно не находите места от тревоги, у вас беспокойный взгляд, а движения суетливые. Все это вам несвойственно.
– Довольно, мистер Мур, давайте оставим этот разговор. Да, вы правы, я действительно тревожусь. А теперь сменим тему. Какая ужасная погода! Льет как из ведра.
– Вы тревожитесь? Гм… если уж мисс Килдар тревожится, значит у нее есть на то причина. Доверьтесь мне. Позвольте разобраться. Видимо, дело не в физическом недуге, и я это подозревал. Все случилось внезапно. Я даже знаю, когда именно. Я сразу заметил, как вы изменились. Вас терзают душевные муки.
– Ничего подобного! Все это пустяки, просто нервы разыгрались. Прошу вас, давайте поговорим о чем-нибудь другом!
– Только после того, как разберемся с этим делом. Душевную тревогу следует разделить с кем-то, и тогда она развеется. Жаль, что у меня нет дара убеждения, я бы уговорил вас все мне рассказать. Уверен, что в этом случае откровенное признание помогло бы вам выздороветь.
– Нет, – возразила Шерли. – Хотела бы я, чтобы так и было, но, к сожалению, ничего не получится.
Она перестала шить, и теперь сидела в кресле, облокотившись на стол и подперев голову рукой. Мур почувствовал, что наконец-то дело сдвинулось с места, хотя путь предстоял долгий и трудный. Шерли говорила серьезно, и в ее словах слышалось важное признание, после которого она уже не могла заявлять, будто совершенно здорова.
Он подождал несколько минут, пока Шерли соберется с мыслями, потом хотел продолжить расспросы, однако, едва открыв рот, передумал и не произнес ни слова. Шерли посмотрела на него. Если бы в это мгновение Мур выказал неуместное волнение, она бы вновь упрямо замолчала, но он выглядел спокойным, сильным и надежным.
– Лучше я расскажу вам, чем моей тетушке, кузинам или дяде, – произнесла Шерли. – Они поднимут ужасный шум, а меня больше всего страшат крики и суматоха. Ненавижу находиться в центре всеобщего внимания. Вы ведь перенесете небольшое потрясение?
– Если нужно, перенесу и большое.
Ни один мускул не дрогнул на лице Луи Мура, но его доброе сердце забилось сильнее в широкой груди. Что она собирается рассказать? Неужели случилась непоправимая беда?
– Будь у меня право обратиться прямо к вам, я бы ни минуты не стала ничего скрывать, – продолжила Шерли. – Я бы все вам рассказала и попросила совета.
– А почему вы решили, что не вправе поговорить со мной?
– Наверное, так и надо было поступить, однако я не могла. Решила, что не следует вас беспокоить, ведь несчастье касается только меня. Я хотела скрыть его ото всех, но меня никак не оставят в покое. Повторяю еще раз: я ненавижу быть объектом всеобщего внимания или темой для деревенских пересудов. Тем более, кто знает, может, все еще и обойдется.
Мур, которого терзало страшное предчувствие, ничем не выдал своего нетерпения и не пустился в расспросы. Его невозмутимость успокоила Шерли, а уверенность ободрила.
– Какой-нибудь пустяк может привести к самым ужасным последствиям, – произнесла Шерли, снимая с руки браслет. Затем она расстегнула и чуть отвернула рукав. – Взгляните, мистер Мур!
Она показала белую руку, на которой темнела довольно глубокая, но уже поджившая рана, нечто среднее между между порезом и ожогом.