Луи Мур по-прежнему стоял, опершись на спинку кресла мисс Килдар, и наблюдал как под быстрыми пальцами на шелке распускаются лилово-зеленые букетики. После долгого молчания он спросил:
– Итак, тучи рассеялись?
– Полностью. Та я, что была два часа назад, и я теперешняя – совершенно разные люди. Мне кажется, мистер Мур, будто горе и тревоги, лелеемые в молчании, растут на глазах, словно дети титанов.
– Вы больше не станете взращивать подобные чувства втайне?
– Нет, если мне будет дозволено высказать их.
– Кем?
– Вами.
– Но почему?
– Из-за вашей замкнутости и сурового нрава.
– Неужели я суров и замкнут?
– Да, потому что горды.
– Отчего же я горд?
– Я бы сама хотела это узнать. Прошу вас, объясните.
– Возможно, одна из причин в том, что я беден: бедность и гордость часто неразлучны.
– Замечательная причина! Я была бы рада, если бы нашлась вторая, под стать первой. Вы уж подыщите ей достойную пару, мистер Мур.
– Легко. Что вы думаете о браке между сдержанной бедностью и своенравным непостоянством?
– Разве вы непостоянны?
– Не я, а вы.
– Клевета! Я непоколебима как скала, постоянна как Полярная звезда.
– Порой утром я выглядываю в окно и вижу прекрасную полную радугу, которая сверкает всеми красками и озаряет своим великолепием затянутое тучами небо жизни. Через час, когда я вновь смотрю в окно, одна половина радуги уже исчезла, другая поблекла, и вскоре на пасмурном небосводе не остается ни следа от этого благодатного символа надежды.
– Мистер Мур, не нужно поддаваться изменчивому настроению. Это ваш главный недостаток. Никогда не знаешь, чего от вас ожидать.
– Мисс Килдар, раньше у меня два года была ученица, к которой я сильно привязался. Генри мне дорог, но она была еще дороже. Генри никогда не доставлял мне неприятностей; она же не упускала такой возможности. Думаю, двадцать три часа из двадцати четырех она только и делала, что изводила меня.
– Она никогда не бывала с вами более трех или, в крайнем случае, шести часов подряд.
– Она выливала чай из моей чашки и таскала еду с моей тарелки, и тогда я целый день ходил голодный, что было весьма неприятно, поскольку я любитель хорошо поесть и не чураюсь скромных жизненных благ.
– Мне известны ваши пристрастия в еде, я знаю ваши любимые блюда…
– Но она портила эти блюда, а заодно выставляла меня глупцом. Я люблю поспать. Давным-давно, когда я еще ни от кого не зависел, мне не приходилось роптать, что ночи слишком длинные, а постель жесткая. Она все изменила.
– Мистер Мур…
– А когда она забрала у меня покой и радость жизни, она сама оставила меня, да так спокойно и хладнокровно, словно после ее ухода мой мир мог стать прежним. Я знал, что когда-нибудь встречу ее снова. И вот почти через два года мы увиделись под крышей дома, где она была хозяйкой. Мисс Килдар, как же, вы думаете, она обошлась со мной?
– Как прилежная ученица, которая многому у вас научилась.
– Она встретила меня высокомерно, укрылась за стеной отчужденности, а после держала на расстоянии своей холодностью, надменным взглядом и сдержанной вежливостью.
– Она была способной ученицей! Заметив вашу замкнутость, она и сама научилась принимать надменный вид. Прошу вас, сэр, разглядите в ее высокомерии собственную холодность!
– Совесть, честь и самая жестокая необходимость вынудили меня отдалиться от нее, сковали тяжелыми кандалами. Она же была свободна и могла бы проявить милосердие.
– Она никогда не имела достаточно свободы, чтобы переступить через чувство собственного достоинства и просить, понимая, что ее отвергнут.
– Значит, она была непостоянна, потому что мучила меня, как прежде. Когда я считал, что уже привык думать о ней как о надменной незнакомке, она вдруг начинала вести себя с очаровательной простотой, согревала меня теплом возрожденной симпатии, уделяла мне целый час такой ласковой, веселой и доброй беседы, что моя душа вновь раскрывалась ей навстречу, и я не мог изгнать ее образ из своего сердца, как не мог захлопнуть перед ней двери. Объясните, за что она меня терзала?
– Ей была невыносима мысль, что ее отвергнут. А кроме того, ей приходило в голову, что в сырую промозглую погоду классная комната не такое уж веселое место, и она считала себя обязанной заглянуть туда и узнать, не холодно ли вам с Генри, и хорошо ли растопили камин… А когда она приходила туда, уходить уже не хотелось.
– Но она была слишком непостоянной! Раз уж она приходила, могла бы появляться и чаще.
– А вдруг бы она пришла некстати?
– Завтра вы будете не такой, как сейчас.
– Не знаю. А вы?
– Я не безумен, благороднейшая Вероника! Можно провести день в мечтаниях, но на следующее утро придется очнуться от грез. Я очнусь в день вашей свадьбы с сэром Филиппом Наннели. Огонь хорошо освещает вас и меня, мисс Килдар, пока я говорил, я не отводил глаз от зеркала. Посмотрите, какая между нами разница! Мне тридцать лет, но я выгляжу гораздо старше.
– Вы слишком суровы. У вас мрачный лоб и бледное лицо. Я никогда не относилась к вам как к зеленому юнцу или как к младшему брату Роберта.
– Неужели? Я так и думал. Представьте, что из-за моего плеча выглядывает красивое, с точеными чертами, лицо Роберта. Полная противоположность моей угрюмой физиономии, не правда ли? О, наконец-то! – Луи вздрогнул. – Я уже полчаса жду этого звука!
Звонили к обеду, и Шерли встала.
– Да, кстати, мистер Мур, – сказала она, складывая вышивку. – Что-нибудь слышно о вашем брате? Почему он так задерживается в городе? Когда планирует вернуться?
– Да, но не могу сказать, что его задерживает. По правде говоря, вам лучше всех в Йоркшире должно быть известно, почему Роберт не спешит возвращаться.
Щеки мисс Килдар слегка зарделись.
– Напишите ему, пусть поторопится, – попросила она. – Я знаю, в его длительном отсутствии есть определенный смысл. Хорошо, что фабрика не работает, пока торговля идет неважно. Однако он не должен насовсем покидать наши края.
– Насколько мне известно, Роберт говорил с вами вечером перед отъездом, – заметил Мур. – Потом сразу уехал из Филдхеда. Я прочитал – вернее, попытался прочитать – по его лицу, что случилось. Он отвернулся. Тогда я понял, что Роберт уедет надолго. Порой прелестные тоненькие пальчики умеют на удивление ловко сокрушать хрупкую мужскую гордость. Полагаю, Роберт слишком понадеялся на свою мужественную красоту и врожденное благородство. Тем, у кого нет подобных преимуществ, намного легче – они не лелеют несбыточные надежды. И все же я напишу ему, скажу, что вы желаете его возвращения.
– Не пишите «я желаю», лучше написать, что его возвращение желательно.
Колокольчик прозвенел еще раз, и мисс Килдар вышла из комнаты.
Глава 29. Луи Мур
Луи Мур привык к спокойной жизни. Будучи и сам по натуре спокойным, он мирился с подобным существованием лучше других людей. Благодаря собственной обширной вселенной, заключенной в голове и сердце, Луи Мур терпеливо переносил вынужденное заточение в тесном и тихом уголке реальности.
Как тихо в Филдхеде нынешним вечером! Все, кроме Луи Мура, отправились в Наннели – мисс Килдар, семейство Симпсон и даже Генри. Сэр Филипп звал их весьма настойчиво, хотел познакомить со своей матерью и сестрами, которые приехали погостить. До чего же любезный джентльмен этот баронет: он и учителя пригласил! Но учитель скорее бы согласился на встречу с духом графа Хантингдона и его развеселой свитой под сенью самого древнего, кряжистого и старого дуба в наннелийской чаще, и, уж конечно, охотнее назначил бы свидание призрачной аббатисе или бледной тени монахини среди сырых, замшелых развалин их бывшей обители, сокрытых в лесной глуши. Сегодня вечером Луи Мур жаждет компании, однако его не прельщает ни общество юнца баронета, ни его благодушной, но строгой матери, ни высокородных сестер, ни кого-либо из Симпсонов.
Ночь неспокойна: осеннее противостояние не хочет уходить без грозы. Днем лил дождь, сейчас закончился, огромная мрачная туча рассеялась, и ее обрывки несутся по небу, заслоняя его глубокую синеву, а в высоте завывает и стонет ветер, предвещая бурю. Великолепная луна сияет и радуется свирепому вихрю, словно отвечая любовью на его яростные ласки. Пастух Эндимион не ждет ночью свою богиню: в горах нет стад, и это хорошо, потому что сегодня она принадлежит Эолу.
Сидя в классной комнате, Луи Мур слушал, как завывает ветер, как он колотится в крышу и окна со стороны фасада. В этом уголке дома было спокойно и тихо, но Мур не хотел отсиживаться в укрытии.
«Все парадные комнаты пусты, – сказал он себе. – А мне до смерти надоела эта клетка».
Он встал и направился туда, где окна были шире его крохотных, заслоненных ветвями окошек, чтобы полюбоваться серебристыми отблесками темно-синих небес и стремительными видениями осенней ночи. Луи не взял свечу, лампа или огонь камина тоже не понадобились: мерцающий свет луны заливал стены и пол комнат, несмотря на бегущие по небу облака.
Луи прошел по всему дому. Казалось, он следует из комнаты в комнату за каким-то призраком. В дубовой гостиной остановился. Здесь было гораздо уютнее, чем в мрачном и холодном зале с отполированной мебелью: в камине жарко пылал огонь, от раскаленных углей исходило приятное тепло, возле коврика перед каминам стоял небольшой рабочий столик, рядом с ним – кресло.
Сидит ли в том кресле призрак, за которым так долго следовал Луи? Наверняка вы бы так и подумали, если бы увидели, с каким видом Мур стоит перед креслом. Глаза учителя заинтересованно блестят, лицо оживилось, словно он наконец-то отыскал в пустом доме живое существо и вот-вот с ним заговорит.
Луи осматривается. На спинке кресла висит маленькая атласная сумочка. Секретер открыт, ключи в замке. На самом виду лежит хорошенькая печать, серебряная ручка с пером, зеленый листик с несколькими спелыми алыми ягодами, изящная и чистая дамская перчатка – все эти вещицы придают столу живописность, пусть и слегка неряшливую. Аккуратность запрещает мелочам портить общие впечатления и убирает каждую на свое место, однако именно они добавляют картине очарования.