– Хватит разговоров, она больна.
Он зашагал к двери, но вернулся за носовым платком. Уронил табакерку, высыпав ее содержимое на ковер. Снова ринулся к дверям, однако запнулся о лежащего на коврике пса, едва не упав, и в порыве гнева осыпал проклятиями Варвара, а заодно и его хозяйку.
– Бедный мистер Симпсон… Он не только малодушен, но еще и груб, – тихо промолвила Шерли и добавила, опуская голову на спинку кресла: – До чего же я устала…
Человек, вошедший в комнату через четверть часа, застал Шерли крепко спящей. В минуты волнений она часто прибегала к подобному средству успокоения, и сон всегда приходил по ее зову. Гость замер на пороге и тихо позвал:
– Мисс Килдар!
Шерли не вздрогнула и даже не проснулась, лишь повернула голову, не открывая глаз, так что стал виден ее профиль, прежде скрытый за рукой. Лицо было умиротворенным и румяным, на губах играла легкая улыбка, но на ресницах дрожала влага. Шерли плакала во сне или, может, перед тем как заснуть, обиженная последней грубой репликой мистера Симпсона. Ни один мужчина и уж тем более женщина, как бы сильны они ни были, не способны стерпеть несправедливое оскорбление. Порой клевета или бранное слово, даже услышанное из уст глупца, больно ранит беззащитную душу. Шерли нынче походила на ребенка, наказанного за шалости, но прощенного, обласканного и уложенного спать.
– Мисс Килдар… – вновь позвал вошедший.
Она проснулась, подняла голову и увидела возле себя Луи Мура. Он стоял, соблюдая приличия, в двух-трех шагах от ее кресла.
– Мистер Мур! Я испугалась: вдруг это вновь мой дядя. Мы немного повздорили.
– Мистеру Симпсону не стоило вам досаждать. Разве он не видит, что вы еще не вполне окрепли?
– Он считает меня здоровой. И при нем я не плакала.
– Он намеревается покинуть Филдхед, причем немедля. Отдает распоряжения домашним. Заходил в классную комнату, говорил необычайно зло. Похоже, ваш спор вывел его из себя.
– Вы с Генри тоже уедете?
– Полагаю, что да, хотя изъяснялся мистер Симпсон весьма путано, я мало что понял из его слов. Впрочем, завтра все может перемениться. Он в том расположении духа, когда настрой готов иссякнуть в любой момент; едва ли его решимости хватит еще на два часа. Скорее всего повременит с отъездом. Когда мистер Симпсон вошел ко мне, я читал письмо от мистера Йорка, был очень занят, поэтому резко перебил его, чем, конечно же, возмутил еще больше. Впрочем, неважно… Вот письмо. Я хочу, чтобы вы его прочитали. Речь о моем брате, Роберте. – Луи Мур внимательно посмотрел на Шерли.
– Рада слышать, что от него есть вести. Он возвращается?
– Да. Уже в Йоркшире. Мистер Йорк ездил вчера в Стилбро встречать его.
– Мистер Мур… Что-то стряслось?
– Разве? Он в Брайрменсе, я еду к нему.
– Что произошло?
– Вы так побледнели… Жаль, что я вообще об этом заговорил. Все не так плохо. Роберт жив, хотя изрядно пострадал.
– Ох, сэр, это вы очень бледны! Ну же, сядьте рядом.
– Прочитайте письмо сами. Позвольте разверну…
Мисс Килдар быстро просмотрела записку. Мистер Йорк извещал, что прошлой ночью в Роберта Мура стреляли: поразили в спину из-за ограды сада Милдин у подножия Броу. Он ранен, и весьма серьезно, но, кажется, не смертельно. Кто покушался, неизвестно. Убийце удалось сбежать.
«Нет никаких сомнений, нападавшие искали мести, – добавлял в конце мистер Йорк. – Жаль, что Роберт Мур пробудил в людях такую ненависть, но, увы, ничего уже не поделать».
– Он единственный мой брат, – произнес Луи, когда Шерли вернула ему письмо. – Не могу слышать, что какие-то мерзавцы подстерегли его, будто дикого зверя, и подло выстрелили в спину.
– Успокойтесь, верьте в лучшее. Он поправится, иначе и быть не может!
В порыве заботы Шерли легко, почти неощутимо погладила его по ладони, лежавшей на подлокотнике кресла.
– Дайте мне руку, – вдруг сказал Луи Мур. – Хотя бы сейчас, в минуту беды. Позвольте. – И не дожидаясь согласия или отказа, крепко сжал ее пальцы. – Я выезжаю в Брайрменс. А вас попрошу заглянуть к приходскому священнику и рассказать о случившемся Каролине Хелстоун. Будет лучше, если она услышит вести от вас.
– Разумеется, я отправлюсь к ней немедленно! – воскликнула Шерли. – Сказать, что опасности нет?
– Да.
– Вы же сообщите мне последние новости, как только вернетесь?
– Да, а если задержусь, обязательно напишу.
– Не бойтесь доверить мне Каролину. Я и о вашей сестре могу позаботиться, но, наверное, она уже с Робертом?
– Уверен, она выехала к нему в тот же час, как узнала. Что ж… доброго вам дня.
– Держитесь, что бы ни произошло! Я в вас верю!
– Увидим…
Шерли пришлось высвободить пальцы из руки гувернера, а Луи – выпустить ладонь, так уютно лежавшую в его собственной.
«Я думал, мне придется ее утешать, – размышлял он по дороге в Брайрменс. – А это она меня поддержала. Полный сочувствия взгляд, ласковое касание… Легче пуха и разительнее молнии. Сколько раз я мечтал завладеть ее рукой – и вот заполучил на целых пять минут. Наши пальцы теперь знакомы – и обязательно когда-нибудь встретятся вновь!»
Глава 32. Школьник и лесная нимфа
До Брайрменса было ближе, чем до лощины, поэтому мистер Йорк привез своего раненого друга к себе, уложил на лучшую в доме кровать и разместил со всеми удобствами, будто родного сына. Впрочем, иначе и быть не могло. Увидеть, как высокий, горделивый южанин беспомощно валится на пыльную дорогу – мертвенно-бледный, безжизненный, – одного этого хватило бы, чтобы вызвать к несчастной жертве самый живой интерес. Кроме того, мистер Йорк единственный оказался рядом в момент выстрела, более никто не протянул руки помощи, не проявил участия, не стал хлопотать над раненым… Истекающий кровью юноша (а мистер Йорк видел в Роберте Муре исключительно юношу) оказался вдруг на совести приятеля, и совесть эта пробудилась в лучшем ее проявлении. Для человека, который любит власть и умеет ею распоряжаться, нет ничего слаще, чем держать в руках чужую человеческую жизнь, – и потому мистер Йорк проявил искреннее участие к раненому.
Под стать мистеру Йорку была и его угрюмая спутница жизни: событие это пришлось ей по нраву. Какая женщина не ужаснется, когда в дом к ней посреди ночи заносят раненого? Она, пожалуй, сразу закатит истерику… Но только не миссис Йорк! Эта дама в истерику не впадает, разве что когда Джесси отказывается сесть за вязание, предпочитая гулять по саду, или когда Мартин, повздорив с Мэтью, решает бежать в Австралию, подальше от тирании брата. А выстрел у самого ее порога, умирающий в лучшей постели – подобные пустяки лишь приободрят ее, наполнят силой духа, заставят вскинуть голову и воинственно расправить плечи.
Эта дама – из тех, кто может изводить придирками несчастную служанку и при этом героически ухаживать за полным лазаретом чумных, – всегда питала к Муру особую привязанность. Теперь же, когда он, беспомощнее младенца, очутился вдруг на ее попечении, ледяное сердце миссис Йорк и вовсе растаяло. Она окружила его заботой, никого не подпуская. Посмей кто из прислуги или даже дочерей дать несчастному хоть глоток воды, миссис Йорк устраивала нахалке трепку. Поэтому Джесси и Роза немедленно были изгнаны на первый этаж, горничным и вовсе запретили показываться возле спален.
Если бы покушение случилось на ступенях прихода и раненого разместили в доме старого Хелстоуна, ни мистер Йорк, ни его супруга не высказали бы ни капли сочувствия – скорее объявили, что Мур пострадал заслуженно: мол, нечего задирать нос и совать его в чужие дела, – нынче же берегли раненого пуще зеницы ока.
Странно даже, что к нему допускали Луи Мура; более того, гувернеру позволяли сесть на край кровати, взять брата за руку и запечатлеть поцелуй на лбу. Миссис Йорк смирилась с тем, что Луи порой оставался до самого вечера, а однажды даже пригласила его на ночь! Следующим утром она поднялась до рассвета, собственными руками разожгла кухонный очаг, приготовила братьям завтрак и сама же его подала. Величественно кутаясь в необъятный фланелевый халат, миссис Йорк умильно взирала из-под чепца, как они едят, – словно наседка за клюющими цыплятами. Впрочем, в тот же день она выбранила кухарку, дерзнувшую без позволения принести мистеру Муру тарелку каши, и горничную, которая нахально подала Луи сюртук и получила в ответ улыбку, доброе слово и шиллинг в придачу.
На другой день заявились две бледные взволнованные дамы, всячески умоляли пустить их к мистеру Муру. Миссис Йорк, разумеется, велела им убираться восвояси, в красках расписав вдобавок, что думает о подобном непристойном поведении.
А как же Гортензия Мур? Ее приняли неплохо. Семейство Мур, как ни странно, пришлось миссис Йорк по душе. Более того, с Гортензией они быстро нашли общий язык, часами обсуждая одну воистину неисчерпаемую тему: лень и вороватость прислуги, – благо, обе дамы к представителям низшего класса относились с одинаковым подозрением и судили их с равной строгостью. Вдобавок Гортензия не выказала ни малейшей ревности, позволив миссис Йорк и далее печься о Роберте. Себе же она нашла другое занятие – носиться по дому, присматривать за кухней, следить за горничными и вообще создавать всяческую суету.
Посетителей к больному они, сговорившись, не допускали. В общем, молодой фабрикант очутился едва ли не в темнице, куда под строжайшим надзором не проникал ни лучик света, ни свежий воздух.
Мистер Мактурк, хирург, чьим заботам поручили Мура, счел его ранение опасным, но не смертельным. Он хотел приставить к больному свою сиделку, однако миссис Йорк и Гортензия не желали ничего слушать. Они клятвенно заверили доктора, что будут следовать любым его рекомендациям, поэтому раненого оставили на их попечении.
Дамы трудились не покладая рук, но однажды все-таки недосмотрели. Повязки сползли, открылось сильное кровотечение. Послали за Мактурком, тот быстро приехал, едва не загнав коня. Увидав пациента, разразился витиеватой речью, которой не место на страницах этой книги. Хирург и в хорошем расположении духа бывал довольно резок, в скверном же настроении и вовсе одаривал оскорблениями будто цветами. Несколько бутонов из этого букета досталось мистеру Грейвзу, молодому ученику, который сопровождал хирурга во время его визитов, еще парочка полетели в другого джентльмена, прибывшего вместе с ними (как выяснилось позднее, сына Мактурка, до удивления походившего на отца), но самые пышные венки увенчали головы бестолковых дам – не только виновных в происшествии, но и всех рожденных на белом свете.