Манн кивнул и открыл свой блокнот. Он ждал этого вопроса.
— Исходя из показаний Стивенса, дворецкого, его хозяин имел обыкновение разбирать свою почту по вечерам. Дворецкий заметил, что Руфни ещё не просмотрел письма, когда отпускал его на ночь. Также Руфни выразил своё недовольство тем, что в камине нет тяги, и попросил Стивенса напомнить экономке, миссис Притчард, о её прямых обязанностях. Стивенс утверждает, что дымоход чистили регулярно и в последний раз это было сделано два месяца назад. Но хозяин сжигает в камине много бумаги, и сажа всё время накапливается в трубе.
Манн взглянул на Холмса и улыбнулся: ему было приятно засвидетельствовать правильность некоторых догадок детектива.
— Стивенс освободился в четверть двенадцатого. По моим оценкам, Руфни умер вскоре после этого. Скажем так, через полчаса, самое позднее без четверти двенадцать. Всё говорит о том, что он был предоставлен самому себе на очень короткое время. Лорд был большим любителем выпить, однако из графина с бренди — Стивенс наполнял графин в тот вечер — отпита только пятая часть. Огонь в камине к моменту ухода дворецкого уже разгорелся. Как вы верно заметили, у Руфни было время просмотреть корреспонденцию, но он её не сжёг.
Мне кажется, когда он занимался письмами, кто-то отвлёк его со стороны двери в патио. Вы можете убедиться, в тот вечер она отворялась — на пороге лежат фрагменты опавших листьев, они занесены снаружи. А я уверен, что миссис Притчард, несмотря на невысокое мнение хозяина о ней, ответственно относилась к своим обязанностям и, конечно же, не позволила бы горничной оставить такой беспорядок на ковре.
— Следовательно, этот сор занесён в комнату позже. Верное заключение, — сказал Холмс. — А какая погода была вчера вечером? Могла дверь открыться произвольно?
— Забавно, что вы об этом спросили, — подхватил инспектор. — По всем свидетельствам, вроде бы это была тихая ночь. Вообще-то, я живу неподалёку и лично могу заверить вас в том, что погода в округе стояла хорошая. Стивенс же показал, что после того, как хозяин его отпустил, он не слышал никакого шума со стороны этой комнаты. Но… — Манн заглянул в блокнот и продолжил: — Но если учесть силу бури, Руфни, чтобы быть услышанным, должен был палить здесь из пушек.
— Сильная буря?.. — переспросил я. — Вполне вероятно, здесь пронёсся локальный ураган.
— Холл со всех сторон защищён деревьями, — возразил Манн, — к тому же дом построен в небольшой низине. Если в этих местах и есть более защищённое от непогоды жильё, то я о таком не слышал.
— Гм… ваши объяснения?
— Не могу предложить ни одного. Я опросил остальную прислугу, и все утверждают: буря была такой, что дрожали стены. Да, прогулка по саду также дала интересные результаты.
Холмс склонил голову набок:
— Вы меня заинтриговали, инспектор!.. Желаете, чтобы я сделал собственные выводы, прежде чем вы продолжите свой рассказ?
— Так будет даже лучше — это гарантирует объективность вашей оценки, — ответил Манн с широкой улыбкой.
Холмс встал из-за стола:
— Тогда прогуляемся!
Мы вышли из дома через кабинет и направились по ухоженным лужайкам к лесу, на который выходила задняя часть здания. Со всех сторон дом окружали усыпанные гравием террасы — на таких богатые землевладельцы любят устраивать большие приёмы. Всюду были расставлены скульптуры; строгие лица лесных нимф и девушек с кувшинами говорили о том, что вольностей они не потерпят. Несмотря на красоту и изящество форм, Руфни-холл являл собой образец архитектурного искусства, отвергающего любые виды развлечений. Каждый кирпич, каждый прямоугольник окна, каждый аккуратно подстриженный куст бирючины в живой изгороди казались воплощением серьёзности. Трудно было даже представить, что можно весело проводить время в подобном месте.
Именно чопорная аккуратность Руфни-холла указала нам нужное направление поисков. Холмс уверенно привёл нас к широкой полосе из хаотично разбросанных листьев и сломанных веток. Эта странная нерасчищенная полоса тянулась от леса и была нацелена прямо на дом.
— Просто поразительно! — Я застыл посреди лужайки — увиденное противоречило всякому здравому смыслу. — Конечно, слышал о мощных локальных ураганах, в частности об американских торнадо, но мне не приходилось видеть ничего подобного.
— Что верно, то верно, — согласился Манн. — Но самое странное ждёт нас впереди.
Когда мы почти добрались до кромки вечнозелёного леса, стало ясно, на что намекал инспектор. Холмс указал на ровный круг примятой травы — выглядело так, будто в этом месте на землю положили тяжёлый диск.
— Это началось здесь, — сказал Холмс, — а потом по дуге направилось к дому.
— Вы говорите как о живом существе, — заметил я.
— Да, — признал Холмс. — Или о чём-то неживом, но управляемом.
— Что невозможно, — сказал Манн.
Холмс кивнул:
— Именно. Совершенно невозможно.
Мой друг в задумчивости постучал рукояткой трости по подбородку и взглянул на нас с инспектором.
— Что ж, это дело определённо заслуживает самого пристального интереса, вы согласны?
Холмс принялся расхаживать по кругу, внимательно глядя себе под ноги, потом остановился и решительно направился в лес.
— Почуяли след? — спросил я, хотя был уверен: так и есть.
— Насколько я могу судить, — рассуждал Холмс, — возле этого круга собрались три человека.
Я пытаюсь восстановить маршрут, по которому они сюда пришли. Жаль, что наш необъяснимый ветер не захватил с собой пару дождевых облаков. Земля слишком сухая — в таких условиях чертовски трудно искать следы.
Мне оставалось только улыбнуться: Холмс подмечает все мелочи независимо от того, влажная земля или сухая. Моя вера в таланты Холмса была несокрушима, а его заявления о промахах в итоге всегда оказывались несостоятельными.
— Поблизости есть дорога? — спросил Холмс, пока мы углублялись всё дальше в лес.
— Да, чуть восточнее, — ответил инспектор. — Мы ехали по ней со станции.
— Я так и думал.
Пока они переговаривались, я прошёл вперёд и вдруг уловил блеск в зарослях ежевики.
— Сюда! Там что-то есть!
Я потянулся к блестящему предмету. Ежевика больно царапала руку. Стиснув зубы, я как можно аккуратнее, чтобы не лишиться кожи, достал из зарослей кольцо с камнем. На белом ониксе была выгравирована пятиконечная звезда.
— Осторожнее! — предостерёг Холмс и потянулся за пинцетом.
Аккуратно подцепив кольцо, сыщик поднёс его к свету:
— Внутри выгравировано «В дар С. Л. М. М.».
После этого он опустил кольцо в один из своих конвертов и обогнул меня.
— Лучше я пойду первым, — сказал он. — Мы ведь не хотим, чтобы вы уничтожили все улики.
— Спасибо, Ватсон, — пробормотал я ему в спину, — за исключительно важную находку.
Я прибавил шагу, чтобы успеть за Холмсом, но из-за слабости в левой ноге, раненной пулей из афганского мушкета-джезайла, потерял равновесие и совершенно неожиданно упал в густые заросли папоротника. Представив, насколько глупо выгляжу в глазах идущего следом инспектора Манна, я поднялся на ноги и приготовился парировать какую-нибудь остроту. Но парировать было нечего, потому что в лесу я находился совершенно один. Я был уверен в том, что Манн идёт следом, а Холмс всего в нескольких футах впереди, и тем не менее, оглядевшись, не увидел ни души.
Пока я оборачивался, пробивающийся сквозь сосновые ветки тусклый свет начал пульсировать, как блики солнца на морской глади. От этих ритмичных вспышек у меня закружилась голова, они пугали и в то же время словно гипнотизировали. Густой запах сырой земли усилился; казалось, меня со всех сторон окружает перегной, палая листва и тихий хруст сухих веток… А ещё — запах животного. Это был труп давно умершего лиса или барсука, с высохшей шкурой и открытой в прощальном оскале пастью. Пахнущая зверем плоть разжижилась и начала впитываться в землю.
Меня едва не вырвало от всех этих ощущений.
Чтобы найти точку опоры в этом вращающемся мире, я потянулся к стволу дерева. Моя ладонь прикоснулась к сырой коре и месиву из насекомых и червей — они лопались, как виноградины под прессом, — но опоры я не нашёл, и мир не перестал вращаться.
Снова подвернулась нога, я вскрикнул и повалился на спину. Листва и плющ поползли по моим щекам, устремляясь в глаза и рот.
Земля подо мной продолжала своё движение, словно гигантская приливная волна. Я чувствовал, как сырая прохладная почва принимает меня в свои объятия: она обволакивала ноги и руки, тащила меня туда, где я буду разлагаться и превращусь в пищу для толстых блестящих червей. Казалось, они уже кишат у меня в волосах. Я уходил вниз: свет исчезал, земля поглощала меня с головой и продолжала затягивать всё глубже…
Вскоре я был уже так глубоко, что не мог понять, где поверхность. Преодолевая боль в груди, я сделал медленный вдох, но втянул в себя только суглинок. Тогда я попытался выплюнуть эту сырую массу, но выплёвывать было некуда. Я задыхался, в ушах стоял рёв. Последнее, что я ощутил, — как жуки и черви забираются под одежду.
— Ватсон?
Я услышал знакомый голос и открыл глаза. Надо мной склонились Холмс и инспектор. Манн был очень встревожен. Признаюсь, моей первой реакцией было чувство неловкости, а второй — раздражение.
— Всё в порядке.
Я отмахнулся от протянутой руки и самостоятельно встал. Совершенно дезориентированный, огляделся по сторонам… Во рту всё ещё был привкус земли; я потёр лицо в полной уверенности, что насекомые ещё цепляются к щекам. Но оно было чистым.
— Что произошло? — спросил инспектор.
Я злился на себя, потому что не мог ничего толком сказать.
— Ерунда, просто споткнулся о корень, — солгал я. — Мы так и будем стоять?
Я протиснулся между инспектором и Холмсом, подавая им пример, но понял, что первым идти не смогу. Холмс умел преследовать по сломанным веткам и примятой траве, для меня же все эти знаки оставались невидимыми.
К счастью, мой друг обогнал меня. Взглянув мне в лицо и удостоверившись, что я в поряд