aqua tofana. В результате среди супругов покупательниц участились случаи смертельных заболеваний органов пищеварения.
Когда подозрение властей наконец-то пало на Теофанию, она нашла убежище в монастыре, из которого ее со временем выгнали. Будучи подвергнутой жестоким допросам, она созналась в более чем шестистах, убийствах и вскорости была повешена. Считалось, что ее дочь Джулия продолжила семейное дело. Последовательницей Теофании в ее вероломных занятиях можно считать и француженку мадам де Бренвилье, из-за которой распрощалось с жизнью множество ее родственников и любовников прежде, чем ее поймали и казнили.
Ватсон упоминает aqua tofana и мадам де Бренвилье в повести «Этюд в багровых тонах», когда язвительно резюмирует газетную статью:
Бегло упомянув германский фемгерихт, aqua tofana, карбонариев, маркизу де Бренвилье, теорию Дарвина, теорию Мальтуса и убийства на Рэтклиффской дороге, автор статьи под конец призывал правительство быть начеку и требовал усиления надзора за иностранцами в Англии.
Вплоть до начала XIX века обвинения в отравлении зависели от случайных улик и признаний, вырванных под пытками. Когда в 1752 г. некую Мери Бланди осудили и приговорили к повешению за отравление своего отца, единственным медицинским свидетельством против девушки было то, что ее видели подсыпающей белый порошок, напоминающий мышьяк, в еду своего отца, и что органы желудочно-кишечного тракта покойника были воспалены.
К 1814 г. в этой области начали появляться успехи, значительной частью благодаря усилиям Матео Жозе Бонавентура Орфила, родившегося на испанском острове Минорка в 1787 г. Будучи блестящим студентом, изучавшим медицину и химию, в восемнадцатилетнем возрасте он переехал из Испании в Париж, чтобы продолжить обучение.
В ходе своих исследований Орфила обнаружил, что многие примитивные проверки на наличие ядов и противоядия никуда не годятся, поэтому он приступил к разработке собственных методов.
В первой своей публикации, «Трактат о ядах», Орфила определил новую науку токсикологию как неотъемлемую часть судебной медицины. Проводя опыты на собаках, он продемонстрировал влияние мышьяка и других ядов на желудочно-кишечный тракт и разработал новые способы выведения мышьяка из тканей.
Основываясь на трудах Орфила, химик с Британских островов Джеймс Марш изобрел первый тест для обнаружения отравления тяжелыми металлами, который предоставлял достаточно веские результаты, чтобы убедить присяжных. Устройство для проверки было простым. Изготавливалась U-образная стеклянная трубка, один конец которой был открыт, а второй закрывался помеченным наконечником. Цинк располагали на помеченном конце, а с другой стороны исследуемую жидкость смешивали с кислотой. Когда жидкость и цинк встречались, то при наличии мышьяка в жидкости через наконечник выделялся арсин — чрезвычайно опасный и ядовитый газ. У места выхода газа помещали источник открытого огня. В момент возгорания над пламенем устанавливали холодную фарфоровую тарелку. В результате на фарфоре образовывался темный, блестящий нагар, называемый мышьяковым зеркалом. Это зеркало свидетельствовало об убийстве. Метод Марша позволял обнаружить даже крохотные дозы мышьяка или сурьмы, и он был достаточно эффективен, чтобы убедить судей.
Благодаря этой методике была получена ключевая улика по делу Мари Лафарж, которую в 1840 г. обвинили в отравлении мужа пирогом, напичканным мышьяком. Мари родилась в 1816 г., а ее родители, по слухам, имели кровные связи с французским дворянством. Девушка рано осиротела, и ее воспитанием в Париже занимались дядя и тетя. Она получила образование в дорогих школах, у нее были друзья среди знатных семей, но из-за скромного приданого девушка не могла считаться привлекательной партией.
Приемные родители, отчаянно желавшие выдать Мари замуж, тайно обратились в брачное агентство в поисках возможного кандидата на ее руку. Так они нашли Чарльза Лафаржа и представили его девушке как знакомого семьи. Тот факт, что он был вдовцом, не упоминался. Мари только сказали, что Лафарж владеет металлургическим предприятием и прекрасным замком под названием Ле Гландье в провинции. Несмотря на отвращение к Чарльзу, чьи манеры и внешность были не особо приятны, девушку ослепили воображаемые картины шикарного поместья. Вдохновленная уговорами своей тетушки, Мари вышла замуж за Чарльза и уехала в его имение.
Прибыв на место жительства, шокированная Мари обнаружила, что на самом деле Ле Гландье — это руины из крошащихся камней, холодные, серые, угрюмые и зловещие. К тому же, там жила мать Чарльза, также оказавшаяся холодной, серой, угрюмой и зловещей. Остальные родственники и прихлебатели жили в прилегающих пристройках. Среди них была некая Анна Брун, питавшая романтические чувства к Чарльзу и, естественно, негодующая по поводу его женитьбы. Полчища живших в доме грызунов свободно перемещались по комнатам, отвоевывая себе пищу к домашних птиц, гнездящехся и кудахтающих на кухне. В истерике Мари закрылась в своей комнате.
В конце концов, она вышла оттуда, чтобы спустя несколько недель узнать, что Чарльз банкрот, вдовец, промотавший состояние своей больной жены, и что он, очевидно, женился на Мари из-за ее приданого, которое будучи скромным по парижским меркам, для провинции оказалось весьма привлекательным. Мари, казалось, смирилась со сложившейся ситуацией и с головой ушла в домашние заботы. Она заказала новые занавески, записалась в библиотеку, научилась готовить замысловатые блюда с трюфелями и несомненно руководствуясь исключительно вопросами гигиены написала местному врачу: «Мой дом кишит крысами. Не доверите ли вы мне немного мышьяка?».
Со стороны казалось, что она испытывала чувство привязанности к Чарльзу. Когда он уехал в Париж по делам, женщина даже приготовила для него пирог. К несчастью, после того, как Чарльз съел один кусочек этого пирога, он серьезно заболел и вернулся в Ле Гландье, чтобы новая жена вылечила его. Мари была внимательна, приносила мужу всевозможные виды успокоительных напитков и кормила его супами. Однако Чарльзу становилось все хуже и хуже. Анна Брун заявила, что она видела, как Мари подсыпает в еду и питье для Чарльза какой-то белый порошок, хранившийся в маленькой малахитовой шкатулке. Анна осторожно собирала образцы этой пищи и прятала их.
Спустя две недели нарастающей агонии Чарльз умер. Тогда Анна Брун предъявила следствию ранее спрятанные образцы. Местные врачи проверили их и содержимое малахитовой шкатулки самым простым способом — путем нагрева. В результате образцы начали издавать резкий запах чеснока и пожелтели. На основе этих свидетельств доктора заявили о том, что в них содержался мышьяк. Исследование содержания желудка покойного дало те же результаты. На основании полученных улик Мари обвинили в убийстве своего мужа.
Поскольку дело Мари Лафарж подробно освещалось в прессе, ее тетя, заботясь о честном имени семьи, наняла для защиты Мари мэтра Пайе, очень дорогого адвоката с прекрасной репутацией и большим опытом. Он сразу же объявил тесты недостаточными. Будучи другом Орфила, мэтр Пайе был осведомлен о недавних открытиях в области выявления ядов, и по предложению Орфила он настоял на проведении исследования по новой методике Марша. Суд поручил заняться этим аптекарям из Лиможа. Не желая признаваться в своей неопытности, они проделали процедуру проверки и, в конце концов, доложили, что мышьяк способам Марша не был обнаружен. Многие сторонники Мари ликовали.
Прокурор выступил против результатов проверки, настаивая на том, чтобы знаменитый Орфила собственноручно повторил тест Марша. Защита вынуждена была согласиться. Орфила прибыл из Парижа и, работая всю ночь, проверил образцы на глазах у местных экспериментаторов. На следующий день в полной тишине зала суда он засвидетельствовал, что обнаружил мышьяк во всех образцах. Орфила пояснил, что тест Марша очень деликатен, и для корректной проверки требуются навыки профессионала.
Мари Лафарж приговорили к казни, которую заменили пожизненной каторгой. Впоследствии ее освободили и от каторжных работ. Женщина провела десять лет в тюремной камере, занимаясь написанием мемуаров и перепиской с сочувствующими, среди которых был и известный писатель Александр Дюма (отец). Ее освободили при Наполеоне III, и вскоре после этого Мари умерла от туберкулеза, до самой смерти настаивая на своей невиновности.
Если бы адвокат Мари построил ее защиту не на основе теста Марша, а на том факте, что единственная физическая улика исходила от Анны Брун, очевидно заинтересованной стороны с собственным мотивом, приговор мог бы оказаться совсем другим.
Каким бы ни был исход дела Мари Лафарж, он подтвердил тот факт, что токсикология — сложная наука, требующая как опыта и практических навыков, так и теоретических знаний. Кроме того, этот процесс стал отправной точкой, за которой последовали громкие суды над отравителями викторианской эпохи.
Более простой способ проверки на наличие мышьяка был разработан в 1842 г. немцем Гуго Райншем. Казалось, что важность новой науки токсикологии уже очевидна. Однако вскоре последовала сокрушительная неудача, когда в Центральном уголовном суде Лондона врача Томаса Сметхерста судили за отравление мышьяком некой Изабеллы Бэнкс.
«Когда врач совершает преступление, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и обширные знания», — говорит Шерлок Холмс в рассказе «Пестрая лента». Его наблюдения подтверждаются многочисленными убийствами, совершенными отравителями с медицинским образованием. Причард, Крим, Палмер, Уордер, Уейт и Криппен — вот имена врачей-убийц, вселявшие страх и вызывающие в человеческом воображении кошмары.
Однако дело Сметхерста было уникальным. Он не был негодяем от медицины, травившим доверчивые души, как, впрочем, не был и выдающимся медиком, чья небрежность подорвала веру общественности в точность научных свидетельств.
В 1858 г. пятидесятилетний Сметхерст с женой, почти на двадцать лет старше его, дилижансом прибыли в лондонский пригород Бейсвотер и сняли меблированные комнаты в небольшом пансионе. Сметхерст был специалистом по водолечению, широко распространенному в викторианскую эпоху, которое тогда заключалось в интенсивном вливании воды во все отверстия человеческого тела. Хозяйке пансиона он сообщил, что собирается открыть частную практику в Бейсвотере и желает для начала ознакомиться с окрестнос