– Не может быть! – воскликнул инспектор.
– Это почему же?
– А зачем прибегать к такому хлопотному способу убийства, как повешение?
– В этом-то мы и должны разобраться.
– И как же, по вашему мнению, они могли проникнуть сюда?
– Через парадную дверь.
– Но утром она была заперта на засов.
– Стало быть, ее заперли после их ухода.
– Вам-то откуда это известно?
– Я видел их следы. Подождите минутку, и возможно, я сообщу вам еще кое-что…
Он подошел к двери и стал методично осматривать ее со всех сторон. Затем вынул ключ, который торчал в замке с внутренней стороны комнаты, и точно так же подробно исследовал его. Кровать, ковер, стулья, камин, мертвое тело и даже веревка – все было внимательно осмотрено, после чего Холмс попросил меня и инспектора помочь ему снять труп. Он перерезал веревку и почтительно опустил тело Блессингтона на простыню.
– Откуда взялась эта веревка? – поинтересовался Холмс.
– Она, очевидно, отрезана от этого мотка, – пояснил доктор Тревелэн, вытаскивая из-под кровати свернутую в кольцо веревку. – Блессингтон ужасно боялся пожара и всегда держал при себе веревку, чтобы при ее помощи вылезти из окна, если загорится лестница.
– Да, эта веревка значительно облегчила их замысел, – многозначительно произнес Холмс. – А план преступления был очень простой. Рассчитываю, что после обеда мне будет ясна причина, по которой оно произошло. Я возьму с собой фотокарточку Блессингтона, которая стоит на камине; надеюсь, она поможет мне в моем расследовании.
– Но объясните хотя бы, что здесь произошло! – умоляюще воскликнул доктор.
– Извольте, – ответил Холмс. – Преступление совершали три человека: один молодой, другой пожилой, а для определения третьего у меня пока нет данных. Первые два, насколько я понимаю, те же лица, что выдавали себя за русского графа и его сына; их внешность вам хорошо известна. Войти в дом им помог сообщник. Я советую вам, инспектор, арестовать мальчишку, который, по словам доктора, недавно поступил к нему на службу.
– Этого маленького бесенка уже ищут, – ответил доктор Тревелэн, – но ни горничная, ни повар нигде не могут его найти.
Холмс только пожал плечами.
– Он играл не последнюю роль в этой драме, – сказал мой друг. – Трое людей, стараясь не создавать шума, поднялись по лестнице. Первым шел пожилой, за ним молодой человек, неизвестный замыкал процессию.
– Ну, мой дорогой друг, это уже слишком! – воскликнул я.
– Не удивляйтесь, нужно только повнимательнее рассмотреть следы. Они накладываются друг на друга. Я успел изучить их еще вчера вечером. Итак, когда они подошли к комнате мистера Блессингтона, то обнаружили, что дверь изнутри заперта на ключ. Но это их не остановило, они аккуратно повернули ключ в замке при помощи проволоки. Тут даже не нужно увеличительного стекла, чтобы заметить на бородке ключа царапины от этой самодельной отмычки. Войдя в комнату, они связали Блессингтона и засунули ему в рот кляп. Быть может, он не сразу проснулся, а возможно, был так поражен ужасом, что не мог кричать от испуга. В этом доме очень толстые стены, и если даже он успел крикнуть, то вряд ли кто-нибудь услышал его. Предприняв необходимые меры безопасности, они, очевидно, устроили совещание, которое, вероятнее всего, больше походило на суд. Продолжалось оно довольно долго, потому что за это время были выкурены четыре сигары. Пожилой сидел вот на этом плетеном стуле; он курил сигару через мундштук. Молодой человек сидел немного поодаль – он сбрасывал пепел на пол около комода. Третий же ходил взад-вперед по комнате. Блессингтон, я думаю, сидел прямо перед ними на кровати… Хотя насчет этого у меня нет полной уверенности. В конце концов, они повесили Блессингтона. Дело было настолько хорошо продумано, что у них были с собою блок, а также винты и отвертка для его крепления, чтобы устроить что-то вроде виселицы. Но, заметив крюк, они, конечно, предпочли воспользоваться им для совершения казни. Покончив с этим делом, они ушли прежним путем, а сообщник запер за ними дверь.
Все мы с глубочайшим интересом слушали описание ночных событий, которое Холмс сделал на основании таких незначительных и малозаметных признаков, что мы едва могли уследить за ходом его умозаключений. Инспектор вышел, чтобы распорядиться насчет ареста мальчишки, а мы с Холмсом отправились завтракать к себе на Бейкер-стрит.
– Я вернусь к трем часам, – заявил Холмс после завтрака. – Здесь меня уже будут ждать доктор Тревелэн и инспектор. Думаю, что к этому времени мне удастся установить личность преступников.
В назначенное время они оба – и доктор, и инспектор – были у нас, но мой друг вернулся только к четырем часам. По выражению его лица я видел, что его розыски увенчались успехом.
– Есть какие-нибудь новости, инспектор?
– Мы нашли мальчишку, сэр…
– Превосходно, а я нашел преступников.
– Вы поймали их! – вскричали мы в один голос.
– Поймать – не поймал, но знаю, по крайней мере, кто они такие. Вот этот, так называемый Блессингтон, как я и предполагал, хорошо известен полиции. Впрочем, как и его убийцы. Их имена: Байдл, Хэйворд и Моффат.
– Уортингтонские налетчики! – воскликнул инспектор.
– Они самые, – ответил Холмс.
– Тогда Блессингтон не кто иной, как Сеттон.
– Совершенно верно!
– В таком случае все становится совершенно ясно, – заметил инспектор.
Но Тревелэн и я смотрели друг на друга, ничего не понимая.
– Может быть, вы помните громкое дело об ограблении Уортингтонского банка? – сказал Холмс, обращаясь к нам. – В налете принимали участие пять человек: четверо из них упомянуты выше, пятого звали Картрайт. Охранник Тобин был убит, а грабители захватили семь тысяч фунтов. Это произошло в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Все пятеро были арестованы, но явных улик против них не имелось. Денег тоже не нашли. Затем Блессингтон, он же Сеттон, – самый гнусный тип из всей шайки – поссорился со своими приятелями и всех их выдал. По его доносу Картрайт был повешен, а трое других приговорены к каторжным работам, сроком на пятнадцать лет каждый. Недавно они были досрочно выпущены на свободу и решили во что бы то ни стало отомстить Блессингтону за себя и за смерть своего товарища. Дважды они неудачно проникали к нему в дом и, наконец, в третий раз привели в исполнение свой замысел. Это все, что я могу рассказать вам, доктор Тревелэн.
– Теперь я понимаю, – сказал доктор, – почему он так волновался в последнее время. Очевидно, он узнал из газет, что их выпустили на свободу.
– Совершенно верно. А про воровство он говорил вам нарочно, для отвода глаз.
– Но почему же он не сказал этого вам?
– Видите ли, в чем дело: зная мстительность своих бывших сообщников, Блессингтон старался как можно дольше скрывать от всех свое истинное лицо. Во всяком случае, он совершил позорный поступок, и ему не хотелось, чтобы другие, в том числе и я, знали об этом. Однако, как бы мерзко он ни поступил – он жил под охраной британского закона, и потому, инспектор, я надеюсь, вы примете меры, чтобы покарать преступников.
Вот, собственно, и все подробности печального происшествия с постоянным пациентом доктора Тревелэна… Что касается преступников, то задержать их не удалось, и в сводках полиции они никогда больше не фигурировали. Предполагают, что они уплыли из Англии на корабле «Нора Крейна», который несколько лет тому назад потерпел крушение и затонул со всеми пассажирами у португальских берегов. Мальчика был выпущен на свободу за недостатком улик, а «Тайна Брук-стрит», как ее назвали газетчики, до сих пор так и оставалась для всех тайной.
Грек-переводчик
Мне никогда не приходилось слышать за все время моего продолжительного близкого знакомства с Шерлоком Холмсом, чтобы он упомянул о своих родных. Он редко говорил и о своей молодости. Эта сдержанность с его стороны увеличивала до такой степени сверхъестественное впечатление, которое он производил на меня, что иногда я начинал смотреть на него, как на феномен в своем роде, как на ум без сердца, как на существо, настолько же лишенное всякого человеческого чувства симпатии, любви, насколько выдающееся по уму. Его равнодушие к женщинам и нелюбовь к новым знакомствам составляли типичную особенность его спокойного характера, не более, однако, чем его полное молчание относительно своих родных. Я пришел к убеждению, что он сирота, у которого умерли все родственники, как вдруг в одно прекрасное утро он, к полному моему изумлению, заговорил со мной о своем брате.
Это было летом после вечернего чая, во время отрывочного бессвязного разговора, в котором мы от клубов и причин изменения наклона эклиптики перешли, наконец, к вопросу об атавизме и наследственных способностях. Предметом нашего спора был вопрос о том, насколько каждая способность известной личности наследуется от предков и насколько зависит от воспитания в раннем возрасте.
– Что касается вас лично, – сказал я, – из всего того, что вы рассказали мне, очевидно, что вашим даром наблюдательности и замечательной способностью к быстрым выводам вы обязаны только своей систематической подготовке.
– До некоторой степени да, – задумчиво ответил Холмс. – Мои предки были помещики, которые, как мне кажется, вели образ жизни, свойственный их сословию. Но, тем не менее, эти способности у меня в крови. Может быть, я унаследовал их от бабушки, сестры французского художника Верне. Художественные задатки выливаются иногда в самые странные формы.
– Но почему вы знаете, что ваши способности вами унаследованы?
– Потому что мой брат Майкрофт одарен ими в еще большей степени, чем я.
Это было совершенной новостью для меня. Если в Англии существует еще один человек, одаренный такими необыкновенными способностями, то почему о нем не знает ни полиция, ни публика? Я задал этот вопрос моему приятелю, намекнув при этом, что он только из скромности признает брата выше себя. Холмс засмеялся.