– Нет, – ответил Холмс. – А вы?
– И я ничего.
– Так почему же вы спросили?
– Ах, вам известны, наверное, истории, которые рассказываюгь мужики о привидении в виде собаки. Говорят, что слышен по ночам ее вой на болоте. Вот мне и хотелось знать, не слышали ли вы чего-нибудь в этом роде сегодня ночью?
– Мы ничего подобного не слышали, – сказал я.
– A что вы думаете о смерти этого несчастного?
– Я не сомневаюсь, что жизнь в вечном страхе и в такой обстановке помутила его рассудок. Он в припадке сумасшествия бежал по болоту, случайно тут упал и переломил себе шею.
– Такое объяснение, кажется, вполне разумным, – сказал Стэплтон и при этом вздохнул, как мне показалось, с облегчением. – Что вы об этом думаете, мистер Шерлок Холмс?
Мой друг поклонился и сказал:
– Вы быстро узнаете людей.
– Мы ожидали вас в наши края с тех пор, как приехал сюда доктор Ватсон. Вы попали как раз на трагедию.
– Да, действительно. Я не сомневаюсь, что объяснение, данное моим другом, окажется верным. Я увезу завтра с собою в Лондон неприятное воспоминание.
– Как, вы завтра уезжаете?
– Да, таково мое намерение.
– Надеюсь, что ваш приезд пролил некоторый свет на происшествия, поставившие нас втупик?
Холмс пожал плечами.
– Не всегда достигаешь успеха, на который надеешься. Нужны факты, а не легенды и слухи. Это неудачное для меня дело.
Мой друг говорил самым искренним и спокойным тоном. Стэплтон продолжал пристально смотреть на него. Затем он обратился ко мне.
– Я бы предложил перенести ко мне этого бедного малого, но это может так напугать мою сестру, что я считаю себя не в праве это сделать. Я думаю, что если мы накроем его лицо, то он благополучно пролежит здесь до утра.
Мы так и сделали. Отклонив гостеприимные предложения Стальптона, Холмс и я двинулись в Баскервиль Холл, предоставив натуралисту возвращаться домой в одиночестве. Оглянувшись, мы видели его фигуру, медленно удалявшуюся по обширному болоту, а за ней – единственное темное пятно на освещенном луною склоне, указывавшее место, на котором лежал так ужасно погибший человек.
– Наконец-то мы близки к рукопашной схватке, – сказал Холмс, пока мы шли по болоту. – Что за нервы у этого человека! Как он овладел собою, когда увидел, что жертвою его пал не тот, кого он наметил. Это должно было быть для него ошеломляющим ударом. Я говорил вам в Лондоне, Ватсон, и повторяю теперь, что никогда не было у нас врага, столь достойного нашего оружия.
– Мне досадно, что он видел вас.
– И мне также сначала было досадно. Но этого нельзя было избегнуть.
– Как вы думаете, какое будет иметь влияние на его планы то, что он знает о вашем присутствии здесь?
– Это может заставить его быть более осторожным или же побудить его сразу к принятию отчаянных мер. Подобно большинству смышленых преступников, он может слишком надеяться на собственный ум и воображать, что вполне провел нас.
– Почему бы нам не арестовать его тотчас же?
– Милый Ватсон, вы родились человеком действия. Вас вечно тянет совершить энергический поступок. Но предположим, что мы арестуем его сегодня ночью. К чему это подвинет нас? Мы не можем представить никаких доказательств против него. В этом-то и заключается чертовская хитрость. Имей он соучастником человека, мы могли бы добыть улики, теперь же, если бы нам и удалось вытащить собаку на дневной свет, это все-таки не помогло бы затянуть петлю на шее ее хозяина.
– Но ведь у нас в руках уголовное дело.
– Ни малейшей тени его, одни только подозрения и предположения. На суде нас бы осмеяли, если бы мы явились с такою сказкой и такими доказательствами.
– A смерть сэра Чарльза?
– Он найден мертвым без малейших знаков насилия. Мы знаем, что он умер от ужасного страха, а также, что напугало его. Но как нам заставить двенадцать глупых присяжных поверить этому? Где доказательства в том, что тут действовала собака? Где знаки ее клыков? Конечно, мы знаем, что собака не кусает мертвое тело, и что сэр Чарльз умер прежде, чем животное нагнало его. Но мы должны все это доказать, а между тем, пока не в состоянии это сделать.
– Ну, а сегодняшняя ночь?
– Сегодня ночью мы не сделали ни одного шага вперед. Опять-таки не было никакой прямой связи между собакой и смертью человека. Мы не видели собаки. Мы слышали ее, но не можем доказать, что она бежала по следам этого человека. Тут полное отсутствие мотивировки. Нет, милый друг, нам приходится примириться с фактом, что в настоящую минуту у нас нет в руках никакого уголовного дела. Но нам стоит идти на какой угодно риск, лишь бы установить таковое.
– A как вы предполагаете этого достигнуть?
– Я возлагаю большие надежды на то, что может сделать для нас миссис Лаура Ляйонс, когда она будет ознакомлена с положением дел. У меня также есть и свой план. Однако, каждому дню своя забота. Но не пройдет и суток, как я, надеюсь, возьму верх.
Ничего больше я не мог добиться от Холмса, и он, углубившись в думы, дошел вместе со мною до ворот Баскервиль-холла.
– Войдете вы со мною?
– Да. Я не вижу причин скрываться дольше. Но еще одно слово, Ватсон. Не говорите ничего сэру Генри о собаке. Пусть он верит, что смерть Сельдена произошла так, как Стэплтон хочет, чтобы мы думали. Нервы его будут крепче для испытания, которое ему придется перенести завтра, если я верно помню ваше донесение, и он отправится обедать к этим господам.
– Я тоже приглашен.
– Вы должны извиниться, и он должен идти один. Это легко устроить. Ну, а теперь, если мы опоздали к обеду, то думаю, что заслужили ужин.
XIII. Сети стягиваются
При виде Шерлока Холмса, сэр Генри был больше обрадован, чем удивлен, так как уже несколько дней ожидал, что последние события вызовут Холмса из Лондона. Однако же он с недоумением поднял брови, когда убедился, что у моего друга нет с собою никакого багажа, и что такому обстоятельству он не дает никакого объяснения. Я снабдил Холмса всем необходимым, и за поздним ужином мы рассказали баронету о наших приключениях, насколько было желательно, чтобы он их знал. Но, прежде всего, мне выпала неприятная обязанность передать Бэрримору и его жене известие о смерти Сельдена. Ему оно должно было принести несомненное облегчение, но она горько плакала, закрыв лицо передником. Для всего мира Сельден был жестоким человеком – полу зверем, полу демоном, но для нее он всегда оставался маленьким своевольным мальчиком, каким она его помнила в своей собственной юности, цепляющимся за ее руку. Поистине злой должен быть тот человек, чью смерть ни одна женщина не будет оплакивать.
– Я сегодня с утра, с тех пор как ушел Ватсон, пропадал с тоски в этом доме, – сказал баронет. – Надеюсь, что это будет поставлено мне в заслугу, потому что я сдержал свое обещание. Если бы я поклялся не выходить один, то мог бы провести вечер более оживленно, так как Стэплтон прислал мне записку с приглашением придти к нему.
– Не сомневаюсь, что вы провели бы вечер более оживленно, – выразительно произнес Холмс. – Кстати, полагаю, что вы оцените, как мы вас оплакивали, думая, что вы сломали себе шею.
Сэр Генри широко открыл глаза.
– Каким образом?
– Тот несчастный был одет в ваше платье. Я опасаюсь, как бы ваш слуга, подаривший ему это платье, не навлек на себя неприятности со стороны полиции.
– Вряд ли. Насколько мне помнится, ни на одной части этой одежды не было никакой метки.
– Это счастье для него и, в сущности, счастье для вас всех, так как вы все в этом деле поступили противозаконно. Я даже сомневаюсь, не обязан ли я, как добросовестный сыщик, прежде всего, арестовать всех живущих в этом доме. Донесения Ватсона – крайне уличающие документы.
– Но расскажите о нашем деле, – попросил баронет. – Разобрались ли вы сколько-нибудь в этой путанице? Что касается до Ватсона и меня, то мне кажется, что мы ничего не разузнали с тех пор, как приехали.
– Я думаю, что скоро буду в состоянии объяснить ваше положение. Дело это было чрезвычайно трудное и крайне сложное. Остается еще несколько пунктов, на которые требуется пролить свет, и мы этого скоро достигнем.
– Вероятно, Ватсон сообщил вам, что мы слышали собаку на болоте, и я могу побожитъся, что тут дело не в одном пустом суеверии. Я имел дело с собаками в свою бытность в Америке, и когда слышу лай, то узнаю, что это лай собаки. Если вам удастся надеть намордник на этого пса и посадить его на цепь, то я скажу, что вы величайший сыщик с сотворения мира.
– Полагаю, что я надену на него намордник и посажу его на цепь, если вы не откажете мне в своей помощи.
– Я сделаю все, что бы вы ни приказали мне.
– Прекрасно. Я вас также попрошу сделать это слепо, не допрашивая о причинах.
– Как вам будет угодно.
– Если вы будете так поступать, то я полагаю, что все шансы за то, чтобы наша маленькая задача скоро разрешилась. Я не сомневаюсь…
Он вдруг замолчал и стал пристально смотреть поверх моей головы. Свет лампы прямо падал на его лицо, и оно было так напряжено и неподвижно, что его можно было принять за классическое изваяние – олицетворение энергии и ожидания.
– В чем дело?! – воскликнули мы оба.
Я понял, когда Холмс опустил глава, что он хотел подавить в себе волновавшее его чувство. Лицо его было серьезно, но глаза сверкали радостным торжеством.
– Простите увлечение знатока, – сказал он, указывая рукою на линию портретов, покрывавших противоположную стену. – Ватсон не хочет допустить, чтобы я понимал толк в искусстве, но это просто зависть с его стороны, вследствие несходства наших взглядов на этот предмет. Ну, а эта коллекция портретов поистине великолепная.
– Я очень рад, что вы это находите, – сказал сэр Генри, смотря с некоторым удивлением на моего друга. – Я был бы лучшим судьею относительно лошади или бычка, чем относительно картины. Я не знал, что вы находите и на это время.
– Если я вижу что-нибудь хорошее, то и оцениваю его. А теперь вижу нечто хорошее. Держу пари, что та дама в голубом шелковом платье – работы Кнеллера, а толстый господин в парике – Рейнольдса. Это все, вероятно, фамильные портреты?