– Ни за что на свете. Но ради чего вы это делали?
– А потому, что, как мне кажется, это имеет прямое отношение к тайне Вудманс-Ли… А, Гопкинс, я получил вчера вечером телеграмму и ожидал вас. Присаживайтесь-ка с нами.
Наш гость был чрезвычайно живой мужчина лет тридцати, одетый в обыкновенный костюм, но сохранявший прямую осанку человека, привыкшего носить служебный мундир. Я сразу же признал в нем Стэнлея Гопкинса, молодого полицейского инспектора, на будущую карьеру которого Холмс возлагал большие надежды, а Гопкинс, со своей стороны, почитал как ученик знаменитого любителя и восхищался его научными методами. Чело Гопкинса было омрачено, и он сел с выражением глубокого уныния.
– Нет, благодарю вас, сэр. Я позавтракал перед тем, как прийти к вам. Я провел ночь в городе, так как приехал вчера для донесения.
– И о чем вам пришлось донести?
– О неудаче, сэр, об абсолютной неудаче.
– Вы нисколько не продвинулись?
– Нисколько.
– Боже мой! Придется мне приняться за дело.
– Ах, как бы мне этого хотелось, мистер Холмс! Это первый крупный шанс для меня, а я совсем стал в тупик. Бога ради, приезжайте и помогите мне.
– Ладно-ладно, я как раз случайно довольно внимательно прочитал все имеющие силу показания, до отчета о следствии включительно. Кстати, какого вы мнения о табачном кисете, найденном на месте преступления? Не найдется ли в нем ключа?
Гопкинс выразил удивление.
– Да ведь это кисет убитого, сэр. На нем его вензель. Притом кисет сделан из тюленьей кожи, а он был старым тюленщиком.
– Но у него не было трубки.
– Да, мы не нашли ни одной трубки; он, действительно, очень мало курил. Но ведь он мог держать немного табака для своих друзей.
– Без сомнения. Я упомянул об этом только потому, что, если бы мне пришлось вести дело, то я был бы склонен принять этот кисет за точку отправления своего следствия. Однако же мой друг, доктор Ватсон, совершенно не знаком с этим делом, а мне не вредно будет еще раз прослушать рассказ о последовательном ходе событий. Сделайте нам только краткий очерк самых существенных фактов.
Стэнлей Гопкинс вынул из кармана листок бумаги.
– Тут у меня записано несколько дат, которые ознакомят вас с карьерой покойного капитана Питера Карея. Он родился в 45-м году, ему было пятьдесят лет. Он был самый смелый и удачный тюленщик и китолов. В 1883 году он командовал тюленьим пароходом «Морской Носорог» из Денди. Он тогда уже совершил подряд несколько удачных поездок и в 1884 году удалился от дел. Несколько лет путешествовал и наконец купил именьице, называющееся Вудманс-Ли, близ леса Ро в Суссексе. Там прожил он шесть лет, и там же умер ровно неделю тому назад.
С именем этого человека было связано несколько крайне странных обстоятельств. В обыкновенной жизни он был строгий пуританин, молчаливый и мрачный. Его окружение в доме составляли жена, двадцатилетняя дочь и две служанки. Последние постоянно менялись, так как место было невеселое и подчас становилось совсем невыносимым. Питер Карей пил запоем, и когда он запивал, то делался истинным сатаною. Известно, что ему случалось выгонять жену и дочь из дома среди ночи и преследовать их с кулаками по всему парку, так что вся деревня просыпалась от их криков.
Однажды он был привлечен к суду за дикое нападение на старика викария, который пришел к нему для увещеваний по поводу его поведения. Одним словом, мистер Холмс, трудно было бы найти человека более опасного, чем этот Питер Карей, и я слышал, что он отличался этими же свойствами и тогда, когда командовал пароходом. В тюленьем и китоловном промысле он был известен как Черный Питер, и это прозвище было ему дано не только из-за его смуглого лица и громадной черной бороды, но и благодаря его характеру, который был устрашением для всех окружавших. Нечего и говорить, что его ненавидели и избегали все соседи, и что я не слышал ни одного слова сожаления по поводу его ужасной смерти.
Вы прочли, конечно, мистер Холмс, в отчете следствия о каюте этого человека; но, может быть, ваш друг не слышал о ней. Он сам выстроил деревянный домик (он всегда называл его «каютой») в нескольких сотнях шагов от дома, и в нем всегда ночевал. Это была хибарка в одну комнату, шестнадцати футов длины при десяти футах ширины. Ключ от нее он держал в кармане, сам стелил себе постель, сам убирал комнату, и никому не дозволено было переступать ее порога. С двух сторон были проделаны маленькие окна, всегда задернутые занавесками и никогда не открывавшиеся. Одно из этих окон выходило на большую дорогу, и когда оно по ночам светилось, люди указывали друг другу на него, спрашивая себя, что может там делать Черный Питер. Это-то окно, мистер Холмс, дало нам одну из немногих ничтожных улик, вытекающих из следствия.
Вы помните, что один каменщик по имени Слэтер, идя от леса Ро около часа ночи (за два дня до убийства), остановился и посмотрел на квадрат света, все еще видневшийся из-за деревьев. Он клянется, что ясно видел на шторе тень мужской головы, обращенной в профиль, и что это, наверное, не было тенью головы Питера Карея, которого он хорошо знал. Это была тень тоже бородатого человека, но эта борода была короткая и выдавалась вперед совсем не так, как борода капитана. Так говорит каменщик, но он перед тем просидел два часа в кабаке, да и дорога проходит на некотором расстоянии от окна. Кроме того, это было в понедельник, а преступление совершено в среду.
Во вторник Питер Карей находился в одном из своих самых мрачных настроений, был пьян и свиреп, как самый опасный дикий зверь. Поздно вечером он отправился в свою хибару. Около двух часов ночи его дочь, спавшая с открытым окном, услыхала оттуда страшный крик. Но для нее было делом обыкновенным, что отец ревет и орет, когда пьян, и потому она не обратила на это внимания. Одна из служанок, встав в семь часов, заметила, что дверь домика открыта, но хозяин внушал всем такой ужас, что до полудня никто не осмелился пойти посмотреть, что с ним случилось. Заглянув в открытую дверь, они увидели зрелище, от которого с помертвевшими лицами бросились в деревню. Через час я был на месте и принялся за дело.
Ну-с, мистер Холмс, вы знаете, что у меня крепкие нервы, но даю вам слово, что, когда я просунул голову в эту хибарку, то содрогнулся. Она вся гудела от жужжанья мух, а пол и стены придавали ей вид бойни. Черный Питер называл ее каютой, и действительно, это была каюта. На одном конце ее стоял столик; тут был корабельный сундук, карты, фотография «Морского Носорога», ряд шканечных журналов на полке, одним словом, в точности все, что можно увидеть в капитанской каюте. В комнате находился сам капитан с лицом, искаженным как у грешника, испытывающего муки ада, и с большой окровавленной бородой, поднявшейся дыбом от предсмертных мучений. Его широкая грудь была проткнута острогой, которая глубоко воткнулась в стену позади. Он был пришпилен, как жук на картон. Он, конечно, был мертв с того момента, когда издал свой последний предсмертный крик.
Я знаком с вашими методами, сэр, и применил их. Не позволив ничего трогать, я тщательно осмотрел землю вокруг дома и пол в комнате. На них не было никаких следов.
– То есть, вы не видели никаких следов?
– Уверяю вас, сэр, что их не было.
– Мой добрый Гопкинс, много я в своей жизни расследовал преступлений, но до сих пор не знаю ни одного, совершенного крылатым существом. Пока преступник стоит на двух ногах, должна остаться от них какая-нибудь зарубка, ссадина, какое-нибудь ничтожное перемещение, которое может быть открыто строгим исследователем. Невероятно, чтобы эта обрызганная кровью комната не сохранила какого-нибудь следа, который бы пришел нам на помощь. Однако же я понял из следствия, что вы кое-чего не заметили.
Молодой инспектор насупился от иронических замечаний моего товарища.
– Какой я был дурак, что не призвал вас вовремя, мистер Холмс. Ну, да этого не вернешь. Да, в комнате было несколько предметов, которые требовали специального внимания. Одним из них была острога, которой было совершено убийство. Она была схвачена с полки на стене. Там их осталось еще две, и заметно было пустое место, где раньше лежала третья. На ручке ее было выгравировано: «Пароход Морской Носорог, Денди». Это, по-видимому, указывало на то, что преступление было совершено в припадке бешенства, и что убийца схватил первое попавшееся ему под руку оружие. Тот факт, что преступление было совершено в два часа ночи, а между тем Питер Карей был вполне одет, указывает на то, что у капитана было назначено свидание с убийцей, тем более, что на столе стояла бутылка рома и два грязных стакана.
– Да, – произнес Холмс, – полагаю, что можно допустить оба эти предположения. Не нашлось ли в комнате еще каких-нибудь спиртных напитков, кроме рома?
– Да, на корабельном сундуке стояли еще графины с водкой и виски. Но это не имеет для нас значения, так как графины были полны, следовательно, содержимое их не употреблялось.
– И, несмотря на это, их присутствие имеет некоторое значение, – возразил Холмс. – Однако послушаем еще, что вы можете сказать о предметах, которые, по вашему мнению, имеют отношение к делу.
– На столе лежал упомянутый кисет.
– На которой части стола?
– Посередине. Он сделан из грубой тюленьей кожи и перевязан ремнем. На внутренней стороне клапана стоят буквы П. К. В кисете с пол-унции крепкого матросского табака.
– Прекрасно! Что еще?
Стэнлей Гопкинс вынул из кармана записную книжку в темном переплете. На вид она была грубая и потрепанная, а листки перепачканы. На первой странице стояли буквы: Д. X. Н. и год 1883. Холмс положил ее на стол и осматривал со свойственным ему педантизмом, между тем, как Гопкинс и я смотрели с каждой стороны из-за его плеча. На второй странице были выведены буквы: «К. Т. Ж.», а затем шло несколько листков с цифрами. После этих цифр шел листок с заголовком: Аргентина; еще был листок с заголовком Коста-Рика и третий с заголовком Сан-Пауло, и вслед за каждым из этих листков – несколько страниц с цифрами.