ки это практикуется, и возможно, что для кого-нибудь было выгодным захватить игрока, как мошенники скачек завладевают лошадью. Это одно объяснение. Другое, очень возможное, заключается в том, что молодой человек действительно наследник большого состояния, как ни малы его настоящие средства, и потому мог составиться заговор похищения его ради выкупа.
– Эти предположения не объясняют телеграммы.
– Совершенно верно, Ватсон. Телеграмма все-таки остается единственным основательным предметом, с которым нам приходится иметь дело, и нельзя допускать, чтобы наше внимание отвлекалось от нее. Мы едем теперь в Кембридж именно для того, чтобы пролить свет на нее. В настоящее время путь наших расследований темен, но будет удивительно, если к вечеру мы не осветим его и не сделаем значительного шага вперед.
Не только в Великобритании, но и в России Шерлок Холмс и его друг доктор Ватсон стали мифическими народными героями. Это подтверждает и большое количество анекдотов, некоторые из которых приведены ниже.
– Слышали вы, Холмс, про кота Баскервилей?
– Нет.
– Это ужасный зверь, Холмс. В пять раз больше собаки, полосатый, с огромными когтями и клыками, невероятно прыгучий.
– Этот зверь называется тигр, Ватсон.
– Послушайте, Холмс, там кто-то кричит, просит о помощи. Может, выйдем и выясним, в чем дело?..
– Зачем, Ватсон? Узнаем все из утренних газет.
Однажды инспектор Лестрейд был в гостях у Шерлока Холмса и доктора Ватсона. В ходе разговора Ватсон спросил:
– Скажите, инспектор, какую фразу вам приходилось в жизни чаще всего произносить?
– Это требование: «Именем королевы, откройте!»
Тогда спросил Холмс:
– А какую самую запоминающуюся фразу вы произнесли только один, но незабываемый раз?
– Когда однажды на девонском пляже почтенная леди расстегнула купальник, – ответил Лестрейд, – я потребовал: «Именем королевы, закройте!»
Ватсон спрашивает у Холмса:
– Я понимаю, почему вор взял из сейфа деньги и драгоценности. Но зачем он забрал жену лорда?
– Элементарно, Ватсон! Чтобы лорд его не искал!
– Ватсон, дружище, вы приготовили большую клетку, как я вас просил?
– Приготовил. Но, Холмс, объясните мне, зачем нам эта клетка?
– Помилуйте, Ватсон, мы же джентльмены! Сэр Генри Баскервиль с нами расплатился?
– Расплатился!
– Значит, пора перевозить собаку на другое болото, к другому сэру.
Холмс пришел в гости к доктору Ватсону:
– Боже! Ватсон, вы изучаете химию?
– Нет, это туалетный столик моей жены!
Холмс, сидя с трубкой и читая газету:
– Ватсон, вы можете себе представить, что для изготовления кисточек ежегодно требуется две тысячи верблюдов.
– Это просто поразительно, Холмс. Чему только не научат животных в наши дни!
– Скажите, Холмс, почему в России на пасхальных яйцах пишут буквы «Х» и «В»?
– Элементарно: Холмс и Ватсон.
– Скажите, Холмс, почему в США так боятся русских?
– Элементарно, Ватсон. Русские разгромили Третий рейх, уничтожили СССР. Теперь всех волнует вопрос: кто следующий?
– Холмс, как вы угадали – какая партия победит на выборах в России?
– Опять издеваетесь, Ватсон.
Было уже темно, когда мы приехали в старый университетский город. Холмс нанял на станции кеб и приказал ехать к доктору Лесли Армстронгу. Через несколько минут мы остановились у большого дома на самой людной улице. Нас впустили, и после долгого ожидания мы были, наконец, приняты в кабинете доктора, который сидел за столом.
Тот факт, что мне было неизвестно имя Лесли Армстронга, доказывает, до какой степени я порвал со своей профессией. Теперь я знаю, что он не только считается главой медицинской школы университета, но что он вместе с тем мыслитель, пользующийся европейской известностью в нескольких отраслях науки. Но даже, не зная этого, достаточно было одного взгляда, чтобы его широкое массивное лицо, вдумчивые глаза под густыми бровями и гранитной твердости подбородок произвели сильное впечатление. Человек с глубоким характером, с живым умом, суровый аскет, сдержанный, странный – вот каким представился мне доктор Лесли Армстронг. Он держал в руке карточку моего друга и взглянул на нас не очень любезно.
– Я слышал ваше имя, мистер Шерлок Холмс, и мне известна ваша профессия, которую я никоим образом не могу одобрить.
– В этом, доктор, вы сходитесь во мнении со всеми преступниками Англии, – спокойно возразил мой друг.
– Поскольку ваши труды направлены на подавление преступлений, они должны встречать поддержку со стороны всякого разумного члена общества, хотя я не могу сомневаться в том, что официальная машина вполне достаточна для этой цели. Ваше призвание больше поддается критике там, где вы проникаете в тайны частных лиц, когда вы раскапываете наилучшие скрытые семейные дела, и когда отнимаете время у людей более занятых, чем вы. В настоящую минуту, например, я бы писал трактат, вместо того, чтобы разговаривать с вами.
– Не сомневаюсь, доктор, а все-таки разговор может оказаться более важным, чем трактат. Я могу вам, между прочим, сказать, что мы делаем как раз обратное тому, что вы очень справедливо осуждаете, и что мы стараемся предупредить оглашение частных дел, которое по необходимости должно иметь место, раз дело попадает в руки официальной полиции. Меня вы просто можете считать партизанским отрядом, идущим впереди регулярных сил страны. Я пришел спросить вас о мистере Годфрее Стаунтоне.
– Что вам нужно от него?
– Вы знакомы с ним, не правда ли?
– Он мой близкий друг.
– Вам известно, что он исчез?
– В самом деле?
Выражение сурового лица доктора нисколько не изменилось.
– Он вышел вчера вечером из гостиницы, в которой остановился, и с тех пор о нем нет никаких известий.
– Он, без сомнения, вернется.
– Завтра будет футбольный матч университета.
– Я не симпатизирую этим ребяческим играм. Судьба молодого человека сильно интересует меня, так как я его знаю и люблю. Футбольный матч меня не касается.
– Так я взываю к вашей симпатии к делу расследования исчезновения мистера Стаунтона. Знаете ли вы, где он находится?
– Конечно, нет.
– Вы не видели его со вчерашнего дня?
– Нет.
– Здоров ли был мистер Стаунтон?
– Абсолютно.
– Бывал ли он болен?
– Никогда.
Холмс быстро развернул бумагу перед глазами доктора.
– Так, может быть, вы объясните мне происхождение этого счета в тридцать гиней, уплаченных в прошлом месяце мистером Годфреем Стаунтоном доктору Лесли Армстронгу из Кембриджа? Я нашел его между бумагами на столе молодого человека.
Доктор покраснел от злости.
– Не вижу причины, почему я обязан давать вам объяснение, мистер Холмс.
Холмс вложил снова счет в свою записную книжку.
– Если вы предпочитаете публичное объяснение, то оно может рано или поздно иметь место, – сказал он. – Я уже сказал вам, что могу умолчать о том, что другие обязаны будут предать гласности, и, право, вы поступите разумнее, если доверитесь мне.
– Я ничего не знаю.
– Имели вы известия от мистера Стаунтона из Лондона?
– Конечно, нет.
– Ах! Опять эта почтовая контора! – вздохнул Холмс. – Крайне нужная телеграмма была послана вам вчера Годфреем Стаунтоном из Лондона в шесть часов пятнадцать минут вечера, телеграмма, имеющая несомненно связь с его исчезновением, а между тем, вы не получили ее. Это возмутительно! Я обязательно пойду в здешнюю контору и подам жалобу.
Доктор Лесли Армстронг выскочил из-за стола, и его темное лицо побагровело от бешенства.
– Я прошу вас выйти из моего дома, сэр, – сказал он. – Вы можете сказать нанявшему вас лорду Маунт-Джемсу, что я не желаю иметь никакого дела ни с ним, ни с его агентами. Нет, сэр, ни слова больше! – он яростно позвонил. – Джон, покажите этим господам дверь.
Торжественный дворецкий строго указал нам на дверь, и мы очутились на улице. Холмс расхохотался.
– Доктор Лесли Армстронг – человек, без сомнения, энергичный и с характером, – сказал он. – Я не видывал человека, который, если бы он обратил свои таланты в известную сторону, мог бы удачнее заполнить пустое место, оставленное знаменитым Мориарти. А теперь, мой бедный Ватсон, мы выброшены одинокими на улицу этого негостеприимного города, который мы не можем покинуть, не оставив своего дела. Эта маленькая гостиница напротив дома Армстронга замечательно подходит для нас. Пока вы наймете комнату, выходящую на улицу, и купите все необходимое для ночи, я успею собрать кое-какие сведения.
Однако на собирание этих сведений понадобилось больше времени, чем полагал Холмс, так как он вернулся в гостиницу только в девять часов. Он был бледен и удручен, покрыт пылью и истощен усталостью и голодом. На столе был приготовлен холодный ужин, и когда Холмс поел и закурил трубку, то был готов смотреть на дело с полу комической и вполне философской точки зрения, столь свойственной ему в тех случаях, когда дела шли вкривь и вкось. Перед подъездом докторского дома стояла освещенная газовым фонарем карета, запряженная парой серых лошадей.
– Ее не было в течение трех часов, – сказал Холмс, – она выехала в половине седьмого и вот теперь только вернулась. Это дает по расчетам путь в десять-двенадцать миль, и доктор совершает его ежедневно, а иногда и два раза в день.
– Вещь очень обыкновенная для практикующего врача.
– В том-то и дело, что Армстронг, в сущности, не практикующий врач. Он профессор и консультант, и не дорожит практикой, которая отвлекает его от научных работ. Почему же он совершает эти длинные путешествия, которые должны чрезвычайно утомлять его? И кого он посещает?