— Но ты не можешь отказаться, Ронан! Это — до-го-вор! Это слово, данное другу, в конце концов! — гремел в ответ Мелькор.
— Могу. — почти спокойно ответил тогда сын, — Я никому такого слова не давал.
— Маленький беспечный дурак. В такого коня вырос, а ума не нажил! Как же ты не поймёшь, что так, как у нас с мамой, это одинокая, благословенная богами хрустальная капля, доставшаяся нам с Ауррой из бездонного моря менее счастливых судеб.
— Значит, я разыщу свою каплю. И буду искать, пока не найду.
— Безумец!
— Твой сын!
— Ты не посмеешь!
— Как знать!
— Но приданное?!
— Верни.
— Ронан! Не заставляй меня действовать жёстко!
— Не стану, отец. Я просто не стану жить в доме, где из меня пытаются сделать покорного бычка, с любовью отправленного на закланье.
И всё. Он ушёл в тот же день.
Ведь можно было найти решение. Хотя бы дать детям шанс увидеться. Возможно, эта встреча смогла бы поколебать упрямое несогласие Рона. Но ридгон Мелькор просто не поверил в то, что его мальчик действительно способен выполнить такое опрометчивое, ведущее к опасным последствиям, обещание. Рыкнул, стукнул напоследок для убедительности кулаком по столу и ушёл к себе. А утром стало уже поздно что-то менять.
Это случилось три года назад, когда подходило время исполнения обязательства, и отцы решили поближе познакомить детей.
Надо было, наверное, что-то делать. Может быть действительно расторгать помолвку, возвращать девочке её… Ох… А что тогда делать с испачканным добрым именем, с опороченной репутацией? Сынок — сынок… Если бы всё действительно было так просто.
Мелькор тянул и тянул, не решаясь сделать этот непростой шаг. Скорее всего, он просто всё-таки надеялся на то, что Рон проветрит горячую голову вдали от дома, одумается, вернётся. Ведь наследник пошёл в отца не только внешностью и вспыльчивостью характера, верно?
— Сын, мы всё исправим. Мы найдём ответы на любые вопросы. Только вернись. Только живой. — ледяными пальцами обрывая жизнь огня свечи и не чувствуя боли, снова, как молитву, прошептал седой, заметно постаревший за эти чудовищно долгие годы мужчина.
*Донжо́н — главная башня в европейских феодальных замках. В отличие от башен на стенах замка, донжон находится внутри крепостных стен (обычно в самом недоступном и защищённом месте) и обычно не связан с ними — это как бы крепость внутри крепости.
*** Так примерно выглядит план замка
Все картинки взяты с просторов интернета и лишь приблизительно иллюстрируют то, что автор пытается описать в книге.
7
Глава 7
— Ридгон Мелькор! Ридгон Мелькор! — запыхавшийся секретарь хозяина замка и его главный помощник ворвался в кабинет, кажется, даже забыв от волнения постучать в дверь.
Мужчина вздрогнул от неожиданности и посмотрел на него с недоумением. Махтан, хоть и был одним из лиц наиболее приближённых к господину, никогда не позволял себе подобных вольностей.
— Простите, ри Мелькор. — верный слуга осознал оплошность и замер с повинной головой.
Впрочем, лишь на секунду. В следующий миг он снова поднял на хозяина глаза размером с суповую тарелку, полные слёз и густого замеса самых противоречивых чувств, от страха и неверия до мольбы, надежды и самой безграничной радости.
В ходивших ходуном руках Махтана подрагивала какая-то бумага.
— Да что с тобой?! — раздражаясь на непонятность ситуации и нежеланное постороннее присутствие, спросил ридгон.
— Письмо. — сам боясь окончательно поверить в происходящее, изменившимся до сипа голосом произнёс помощник и порывисто протянул драгоценное послание Мелькору, — Гонец привёз письмо от… вашего сына.
Все и каждый в замке до последнего мальчишки-полотёра знали, как страдает их господин, как ждёт любой вести о наследнике замка, как не спит ночами и молится о его благополучном возвращении. Поэтому, когда стража моста только услышала, с какой целью явился вестник, того едва ли не на руках внесли в крепость вместе с загнанным вусмерть конём, а послание молниеносно передали Махтану.
— Эрина милостивая, Асфита милосердная… услышали мои мольбы… — онемевшие пальцы ридгона никак не могли справиться с печатью. Лицо отца сковала каменная маска, грудь судорожно вздымалась, дыхание не успевало за разогнавшимся в бешеной скачке сердцем.
Наконец, глаза мужчины побежали по строчкам. Но ему не удавалось различить, уловить смысла написанных слов. Только увидев знакомый, хоть и непривычно неровный почерк, Мелькор уже не мог думать ни о чём, кроме того, что сын его жив и да, именно он писал это письмо. В десятый раз сквозь пелену мутного тумана вглядываясь в характерные завитки, он начинал читать послание с начала и не мог проникнуть в его суть.
— Махтан, прочти. — он сдался и протянул листок обратно в руки помощника.
— Слушаюсь, ри. — тот протёр мокрые ресницы и начал складывать прыгающие перед лицом буквы в предложения, — "Отец, прости…"
Тем временем где-то на пути к замку Хальдад.
— Отец, прости. Прости, молю, мне мою бессердечность и гордыню. Как бы я хотел сказать об этом преклонив перед тобой колени. Жаль, что понимание того, как дороги родные люди, как ужасны могут быть упрёки, сказанные им в горячке, сколько боли могут принести необдуманные поступки, приходит только в тот момент, когда осознаёшь, что может быть у тебя больше не будет возможности произнести покаянные слова… — молодой человек, лежавший в тихо поскрипывающей повозке скрючившись в позе зародыша и уставившись в одну точку, прокручивал в памяти строки, написанные и отправленные домой.
В этом исхудавшем теле, в лице с по-стариковски иссохшей кожей и плотно сжатыми серыми губами сложно было узнать ридгана Ронана, сына и наследника Мелькора.
Он обречён. По крайней мере Рон был в этом уверен. В последнюю вылазку они в составе отряда из десяти человек были направлены в самые глухие леса приграничной зоны, где засела группа из противоборствующей стороны и тиранизировала ближайшие поселения. Только это была их территория. Топкие вонючие болота, сонмище насекомых-кровопийц, непроходимые заросли лехандры, увивавшей тесные ряды тонких, но высоких стволов деревьев, как будто стремящихся туда, наверх вырваться из мрачного удушливого ада, глотнуть воздуха, поймать хоть малую долю солнечных лучей — обычному человеку здесь не выжить.
Однако, они и не были обычными. Они — одни из лучших. Мелькор в своё время не жалел ни средств, ни времени на обучение Рона боевому искусству. А за годы участия в военных действиях мятежный сын ридгона дослужился до звания эренгана* и возглавлял сейчас небольшую команду самых отчаянных бойцов, хранимых самими богами. Свидетелями тому — многочисленные шрамы на телах сорвиголов, но сохранённые жизни.
Каннаган** Асталадо дал приказ раз и навсегда разобраться с подобной жестокому смертоносному призраку бандой, действующей умело и хитро. Совершив набег на спящую деревню, выбранную жертвой, они тут же убирались в самую чащу своего мрачного леса. Никто не знал, где они появятся в следующий раз.
Сколько достойных воинов полегло, пытаясь преследовать и уничтожить неуловимого врага. В этот раз решено было отправить карательный отряд в логово "зверя" для того, чтобы найти тихих убийц и истребить. Для выполнения столь сложной операции выбрали летучую десятку Рона
Главной трудностью являлось то, что в этом лесу, носившем говорящее название Проклятого, противники чувствовали себя хозяевами. Так оно и обстояло на самом деле.
Это воины из отряда Ронана были здесь чужаками. Местные жители с нашей стороны границы все поголовно и носа боялись сунуть в это гиблое место. Стать провожатым согласился лишь один человек — угрюмый дровосек из деревни Ринсвилд, похоронивший убитыми всю свою семью. Больше ему терять было нечего, а следопытом бородатый могучий мужик, глядевший с тех пор на мир бирюком, оказался неплохим.
Они нашли тех, кого искали. По беспечности, свойственной людям, опьянённым многочисленными победами, свято верующим в собственную удачливость, враг просто не допускал мысли, что кто-то отважится на подобный безумный шаг — прийти с мечом к ним. И этот фактор неожиданности сыграл ключевую роль. Тела убитых истязателей пожрали гнилые болота.
А потом они нашли древнее капище Хирга — самого жестокого бога этого мира. Случайно. Просто пошли на зов тонкого, какого-то божественно-прекрасного аромата и набрели на странное место, самое красивое в гиблой чаще и самое омерзительное. В окружении нежно-зелёного кустарника, усыпанного в одних местах мелкими цветами глубокого фиолетового цвета, а в других — тёмными налитыми ягодами, на поляне, которую вся другая растительность как будто обходила стороной, стояла невысокая статуя отвратительного чудовища.
В чертах лица изваяния угадывалось некое подобие человеческих, но это был не человек — монстр с клыкастым разинутым ртом-пастью, извергаюшими лютую злобу зрачками в проваленных глазницах…
А у ног, вывернутых по-волчьи, в землю врос прямоугольный, бурый от застарелых и свежих следов крови камень с углублением в виде чаши посередине. Здесь служили тёмные мессы. Сладкий аромат цветов дурманил голову, от мысли о том, что вытворяли со своими жертвами поганые идолопоклонники — тошнота мощной волной подступала к горлу.
— Бежать! — кричало всё естество Рона. Почему? Он и сам не мог объяснить, просто каждой клеткой инстинктивно чувствовал, что отсюда надо убираться.
Ещё эти проклятые цветы… Они теперь совсем не казались божественными. Густой, приторный запах уже буквально бежал по венам, убаюкивал сознание, ослаблял рассудок. Преодолевая накатившую сонливость, ридгон выбил из ладони застывшего рядом разведчика горсть упругих ягод, что тот, как и другие, собрал на подходе к поляне, а теперь продолжал сжимать в кулаке.
Подгоняя солдат, отдал приказ уходить.
Только их это уже не спасло. Из десяти человек одного тогда потеряли убитым, и ему потом позавидовали живые, ушедшие с поганого места.