Я приняла отправленный мне файл, открыла его и присвистнула. Рядом ахнула Трошкина.
На фото была запечатлена фигуристая дева, в соблазнительной позе разлегшаяся в полосе прибоя. Судя по порочному блеску глаз и сладострастному изгибу губ, на исходнике модель красовалась нагишом, но дизайнер обработал снимок в соответствии с моими пожеланиями, и теперь пышные груди девы прикрывали чаши из половинок арбуза, а развилку между ногами скрывала большая гроздь черного винограда.
— Если прищуриться, все эти виноградины выглядят в точности как завитки курчавых темных волос в форме треугольника! — неодобрительно высказалась Трошкина. — Казалось бы, все неприличное закрыто, но выглядит еще более непристойно, чем просто голая девка!
— Вот она — великая сила искусства, — кивнула я, абсолютно довольная. — От картинки глаз не оторвать, а придраться не к чему, так что админы соцсетей не забанят меня за порнографию!
— Но какое отношение это непотребство имеет к фуд-блогерству? — насупилась Алка.
— Что такое фуд-блогерство, каждый понимает по-своему, — философски рассудила я. — Вот ты лично, глядя на эту иллюстрацию, о чем думаешь? Ведь не о сексе же, правда?
— Конечно, не о сексе! — возмутилась подружка. — Я думаю, сколько народу понадобилось, чтобы выесть до зеленой корки арбуз, в который поместились груди пятого размера!
— О! Ты думаешь в правильном направлении! — обрадовалась я. — Ведь это фото к посту о натуральном завтраке на нудистском пляже!
— Групповой нудистский завтрак — это натуральный разврат, — припечатала Трошкина и, вздернув носик, отвернулась от экрана.
Потом снова оглянулась, еще немного посмотрела и добавила с осуждением:
— А ведь еще кому-то предстоит съесть весь этот виноград! Фу!
Я засмеялась и отогнала ханжу от своего ноутбука.
До вечернего отбоя я успела не только разместить свою первую фуд-блогерскую публикацию, но и оценить ее успешность: лайки на скандальный пост слетались, как мухи на мед!
Тем временем вновь прибывшие гости разбрелись по своим спальным местам, и даже бабуля проявила редкое милосердие к окружающим, воздержавшись от просмотра телепрограмм.
— А ты знаешь, что вежливое грузинское обращение к мужчине — «батоно»? — зевнув, спросила меня Трошкина.
Она не зря прогулялась в Интернет — хоть чуток опылилась местным колоритом.
— Учту, — пообещала я и тоже зевнула.
На том мы и расстались, разойдясь по своим опочивальням.
Суббота
Утро окрасило нежным светом стены древней крепости Нарикала, и проснулись с рассветом скромные труженики грузинской земли. А кое-кто к этому моменту вообще еще не ложился.
Внешность маленького человечка и его большого босса приобрела общую черту — красные глаза. У подчиненного они стали такими от недосыпа, а у начальника еще и от бешенства.
— Ну?! — рыкнул Босс, нетерпеливо ожидая доклада.
Маленький человек развел руками и потупился:
— Мы проверили все отели Тбилиси. Инны Кузнецовой нигде нет. Гостиницу она не бронировала.
— Значит, проверьте все отели Грузии! Где-то же она остановилась!
Подчиненный поспешно кивнул:
— Проверяем! Уже нашли кое-что интересное: на пару дней раньше, чем Инна Кузнецова, в Тбилиси прилетел Казимир Кузнецов…
Босс фыркнул:
— Вы знаете, сколько в России Кузнецовых? Это же самая распространенная русская фамилия! Как у нас Беридзе!
— Но Казимир Кузнецов прилетел из того же города, что и Инна Кузнецова, из Екатеринодара…
— Город-миллионник, — снова фыркнул Босс. — Там, наверное, тысяча Кузнецовых живет.
— Но конкретно этот Кузнецов прилетел одним рейсом с предыдущим курьером…
Босс по инерции гневно фыркнул еще раз, потом осознал услышанное и задумался:
— Возможно, это не случайно…
— И вот как раз у Казимира Кузнецова бронь в одном из отелей Тбилиси была! — поспешил развить успех подчиненный. — Правда, он ее почему-то отменил и поселился в частном секторе, но мы уже знаем, где именно, сумели выяснить это у клерка на рецепции!
— Так почему вы до сих пор здесь, а не там, где все эти Кузнецовы? — нахмурился Босс. — Живо туда, и без посылки не возвращайтесь!
Утро стартовало традиционно — с битвы за ватерклозет.
В нашем семействе это обычное начало дня.
Невозможно составить и, главное, четко выдерживать расписание оккупации санузла в семействе, лишь один член которого регулярно ходит на работу!
Все остальные, кроме меня, несчастной, у нас либо пенсионеры, либо люди творческих профессий, и видели бы вы, как эти условно безобидные личности мордуют друг друга под дверью сортира!
На сей раз в бескомпромиссном поединке сошлись мамуля, бабуля и Трошкина, которая невольно спровоцировала битву, задержавшись в ванной чуть дольше, чем на четверть часа.
К исходу этого срока бабуля уже молотила в дверь сухоньким кулачком, вопя так пронзительно и громко, как умеют только глуховатые старушки и новорожденные детеныши кашалота:
— Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!
В очереди за бабулей, по-наполеоновски скрестив руки на груди и нервно дергая левой икрой, стояла мамуля. В паузы, необходимые бабуле, чтобы набрать в легкие воздуха, она однообразно, но с нескрываемым чувством вопрошала:
— Долго еще? Еще долго? Ну, долго еще?
Я оценила диспозицию (две возрастные валькирии штурмуют сортир, а с кухни доносится воинственный грохот кастрюльного железа) и сделала единственно правильный вывод о личности туалетного сидельца:
— Трошкина, не тормози, сникерсни!
— Отставить сникерсы! Никаких шоколадок натощак! — из кухни тотчас выглянул папа.
По причине жары он был в облегченном обмундировании — босиком, в купальных шортах и импровизированном кухонном фартуке из полотенца леопардовой расцветки.
— Гамарджоба, батоно! — приветствовала я его вежливо, в традициях страны пребывания.
— Ты кого батоном обозвала, жэнщчина?! — с роскошным кавказским акцентом отозвался папуля.
— Батоно — это вежливое обращение к мужчине, — сообщила Трошкина, змейкой выскользнув из клозета.
Туда, ловко обогнув зазевавшуюся старушку, мгновенно просочилась мамуля.
— Вар-р-рвара, зараза! — возмутилась бабуля.
— А вежливое обращение к женщине какое? — с намеком поинтересовался папуля.
— А к женщине — калбатоно, — ответила эрудированная Алка.
— Звучит как «полбатона», а это, я считаю, явный намек на неполноценность и натуральный мужской шовинизм! — мгновенно оседлала любимого конька-горбунка наша старая феминистка.
Из ванной донесся звучный хрюк — калбатоно мамуля явно подавилась зубной пастой.
— Смотри, щетку не проглоти там, хохотушка! — без задержки отреагировала бабуля.
— Мама, ты будешь сырники с курагой или домашние мюсли с орехами? — Любящий муж хохотушки самоотверженно вызвал огонь на себя.
— Какие орехи в моем возрасте, ты с ума сошел? — предсказуемо сдвинула прицел бабуля.
— Лесные, колотые, перетертые в пасту с топленым маслом, ванилью и корицей.
— Тогда я еще подумаю, — смилостивилась бабуля и, одарив суровым взглядом выплывшую из ванной мамулю, удалилась в классическое место для раздумий.
— Бася, а ты какой чай будешь — зеленый краснодарский или черный грузинский? — продолжил кулинарный соцопрос папуля.
— Я как все, — ответила мамуля, уплывая вдаль по коридору в облаке парфюмерного аромата, источаемого кремом, который она привычно вбивала в щеки звучными шлепками.
Даже не знаю, что ей больше нравится — запах или звук, напоминающий аплодисменты?
— «Как все» не получится! — крикнул вслед супруге папуля. — Потому что мама пьет зеленый, я — черный, а девочки вообще будут кофе!
— Тогда мне, как маме, зеленый! — отозвалась мамуля.
— Они, значит, как все, будут пить зеленый краснодарский, а я один, как никто, буду черный грузинский, — проворчал папуля, разворачиваясь и уныло топая в кухню.
Но на полпути расправил плечи, поднял голову и, печатая шаг, провозгласил горделиво:
— Один я в поле витязь в тигровом полотенце!
— Как у вас весело всегда, — опасливо нашептала мне Трошкина, явно с трудом удерживаясь, чтобы куда-нибудь не дезертировать.
Тут как раз настойчиво запел дверной звонок, и подружку как ветром унесло в прихожую:
— Зяма! Это ты?!
Она распахнула дверь, даже не поинтересовавшись, кто там.
— Не Зяма, — резюмировала я, подоспев секундой позже.
На пороге стоял смуглый подросток с большой картонной коробкой.
— О, грузинский мальчик?
Я обрадовалась, вспомнив, что один такой (или тот же самый) позавчера принес Алке записку от Зямы.
— Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень, — цитатой из классиков подтвердила возникшая за моим правым плечом бабуля.
Вот как это у них, старушек «made in USSR», получается, а? Глухие-глухие, а ни одна муха мимо них не пролетит?
— Гамарджоба, батончик! — приветливо молвила нарисовавшаяся за моим левым плечом мамуля.
Ну, с этой все понятно, писатели — они как пограничные собаки: нюхом чуют, где что-то происходит.
«Батончик», явно смущенный множеством любопытствующих дам, моргнул роскошными ресницами и попятился.
— Мальчик, тебя Зяма прислал? — с надеждой вопросила Трошкина и даже протянула руки, словно надеясь, что упомянутый Зяма тотчас же материализуется в ее объятиях, как демон в пентаграмме.
Мальчик молча сунул в ее протянутые руки свою коробку, повернулся и дал деру.
— Девочки, завтракать! — позвал из кухни папуля, положив конец образовавшейся было немой сцене.
— Что за коробка? — ожив, спросила бабуля.
— А что в ней? — поинтересовалась мамуля.
— Сейчас посмотрим.
Я легко отняла у печально застывшей Трошкиной коробку и понесла ее в гостиную.
Нести было не трудно. Коробка, хоть и весьма большая, весила всего пару кило.
— Там должна быть записка! — Алка ожила, догнала меня и самолично раздербанила коробку.