Я не переживала по этому поводу, решив, что мы сумеем обрубить хвост в метро.
Так и вышло.
— А может, зря мы его потеряли? — запоздало засомневалась мамуля, когда мы уже подходили к нашему временному дому. — Может, надо было не убегать, а наоборот?
— Что — наоборот? Развернуться лицом к преследователю, напасть на него всем нашим сицилийским семейством, взять в плен и допросить с пристрастием, утюгом и паяльником?
— Да, а что? По-моему, отличный план! — Мамуля явно пожалела, что эта мысль пришла к нам с задержкой.
— Еще не поздно его реализовать, — успокоила ее я. — Только придется действовать без папули, исключительно своими девичьими силами, потому что на данном этапе посвящать твоего ревнивого Отелло в сомнительную историю с Темным Повелителем, мне кажется, не стоит.
— Согласна, — быстро ответила Дездемона.
— Эй, вы чего там шепчетесь? Снова что-то замышляете? — оглянулся папа, еще не простивший нам необъяснимую выходку с внезапным побегом на подъемнике.
— Никак нет, не замышляем! Делимся впечатлениями от экскурсии! — браво отрапортовала я и, подцепив под локоток бабулю, ускорилась, оставив родителей вдвоем.
Пусть сами ссорятся и мирятся, без посредников и свидетелей. Они это умеют.
…Алка возникла на пороге раньше, чем я разъединила палец и кнопку дверного звонка.
Под высокими сводами прихожей еще не отзвучало эхо ее ритуального вопля «Зяма! Это ты?!»
— Нет, это мы, твои новые родственники по линии любимого мужа, — дипломатично ответила мамуля, проскользнув в квартиру мимо окаменевшей Трошкиной.
Окаменелось из нее получилась красивая, но печальная, вроде статуи Микеланджело «Ночь», украшающей гробницу Медичи во Флоренции. Такая Алка, если забрать у нее чайную чашку, тоже запросто могла бы украсить собой чью-нибудь гробницу.
Строго в тему я подумала, что убью Зяму, едва он вернется.
— Дева печально сидит, праздный держа черепок, — продекламировала бабуля, сочувственно похлопав Трошкину по поникшему плечику.
Из чашки, зажатой в ее опущенной руке, на пол звучно капнуло.
— Ты чай пьешь? Я тоже хочу! — нарочито бодро сказала я, чтобы вернуть подружку к жизни.
— Аллочка, ты голодная? — заволновался папуля. — Мы тебе принесли сациви с курицей, сейчас я его разогрею! И сырников же еще полная сковородка, надо их съесть!
Он убежал на кухню, мамуля с бабулей канули в глубину квартиры, а я прижала Трошкину к стене и зашептала:
— Не время кукситься, у меня есть новая информация!
— Новая информация, — индифферентно повторила Алка.
Таким тоном охмуренная злодеем героиня старого советского кинофильма «Марья-искусница» произносила свое коронное: «Что воля, что неволя — все равно».
— Я тебя сейчас ущипну, — пригрозила я депрессивной подружке. — Ну-ка, соберись, тряпка! Смотри сюда!
Я развернула пред бледным личиком скорбящей записку, которую не вернула мамуле.
— Что это? — Алка проявила вялый интерес.
— Это записка от Твоего Пупсика!
— Да?! — Трошкина вмиг ожила и уткнулась в бумажку. — Но это не Зямин почерк!
— Но «Тэ Пэ» — это Зямина подпись, ведь так? — надавила я. — Поэтому можно предположить, что записка написана кем-то не очень грамотным под диктовку Зямы.
— А почему он не сам написал? Не мог? Что с ним случилось?! — задергалась Алка.
— Ты слишком резко переходишь от апатии к буйству, — пожаловалась я, опасливо отодвинувшись от припадочной, заехавшей мне локтем в ребра. — Откуда мне знать, что с ним случилось? Может, он напился в хлам и не может удержать шариковую ручку.
— Где напился? С кем? Ты забыла, что версию о попойке на грузинском мальчишнике мы с тобой придумали?
— Гос-с-споди, да в этой стране без проблем и затрат можно напиться где угодно!
— Ладно. — Трошкина чуток подумала, а потом собралась, как раздавленный Терминатор.
Это выглядело впечатляюще: раз — и ртутная лужица оформилась в крепкую металлическую фигуру.
— Где ты взяла эту записку? — стальным голосом пробряцала Алка-Терминатор.
— У мамули. Она нашла ее на полу в гостиной. — Кивком я указала направление, чтобы Алка не подумала, что речь о нашей гостиной в Екатеринодаре. — Я думаю, записка лежала в коробке вместе с шалями и зацепилась за войлок. А когда мамуля с бабулей устраивали примерку и показ моделей, бумажка упала на пол.
— Ой! Коробка!
Трошкина отчаянно пискнула и снова сделалась тиха, бледна и неподвижна, аки мраморная.
Я все-таки ущипнула ее:
— Что — коробка?
— Коробку с шалями у нас забрали! То есть я сама ее отдала. Вот дура!
— Подробнее, — попросила я.
— Идиотка, кретинка, дебилка, олигофренка!
— Не про диагноз твой подробнее! Про коробку!
— Да что про коробку? Утром приходил какой-то мужичок, спросил Кузнецову, хотел забрать посылку. Я подумала, что речь об этой самой коробке и отдала ему ее.
— Вот ты балда! Это же, наверное, за Заразиным медом приходили! — охнула я.
Трошкина виновато повесила голову.
— Аллочка, детка, иди кушать, я разогрел тебе сациви. — Из кухни выглянул папуля.
— Иди уже, олигофрено-дебилка. — Я подтолкнула подружку в направлении источника аппетитного запаха. — Поешь, потом на сытый желудок будем думать, что делать.
Пока угнетенная малоежка Трошкина без энтузиазма ковыряла вилкой в сациви, я выпила чашечку хваленого грузинского чаю. Рядом вился папуля, вознамерившийся своеобразно опробовать первый добытый им рецепт фарша для хинкали, приготовив из него котлеты. В его присутствии тема загадочной записки осмотрительно не поднималась.
День клонился к вечеру. В палисаднике за окном поскрипывали качели. В кронах платанов шебуршали невидимые птицы, гранитный парапет набережной контрастно подчеркивал серо-коричневую, в мелкой ряби и солнечных блестках, ленту реки, и перевернутая синяя чашка неба надежно лежала на кольце окружающих уютный мир лесистых гор.
Окончательно гармонизируя мироздание, папуля жарил котлеты.
Я, кстати, думаю, что роль котлет в истории преступно недооценивают. Ведь что такое котлеты? Котлеты — это залог здоровья, долголетия и семейного благополучия. И еще мощнейший афродизиак! Нет ничего такого приятного, что любящий вас (и котлеты) мужчина не сделает, почуяв божественный аромат домашних котлеток.
Голубь мира — абстрактный символ. Котлета — вот, что несет в дом мир и лад!
Две котлеты — это не просто перемирие, а еще и нерушимый пакт о ненападении.
Три котлеты — и львы валяются рядом с агнцами, блаженно щурясь и мурлыча, а морские котики взасос целуют сухопутных…
— О чем ты думаешь с таким благостным выражением лица, Кузнецова? — с ноткой ревнивой зависти спросила меня Трошкина.
Я не успела ответить — помешал звонок в дверь.
— Зяма! Это ты?!
Алка вспорхнула со стула и пролетела по коридору стремительно и низко, аки голодная чайка над рекой Курой, она же Мтквари.
Прочие домочадцы не сильно от нее отстали.
И кто бы удивился, но только не я: за дверью снова был не Зяма, а невзрачный мужичонка с большой картонной коробкой в руках.
— Дежа вю! — зыркнув на коробку, провозгласила бабуля.
— Э-э-э, — замялся мужичок, битый жизнью и не только ею.
— Здоров, бухан! — дружелюбно приветствовала его мамуля.
Как будет на языке коллеги Руставели «здравствуйте», она явно забыла, а обращение просто перепутала, заплутав в ассоциативном хлебобулочном ряду.
— Батон, — любезно поправил супругу папуля.
— Батоно, — уточнила дотошная Трошкина.
Потасканному батоно и в самом деле больше подошло бы зваться буханом — это органично включило бы в круг ассоциаций винно-водочный ряд.
Он окинул групповой семейный портрет в обрамлении дверного косяка откровенно растерянным взглядом и без особой надежды вопросил:
— Кузнецова?
— Я!
— Я!
— Я!
— Я! — браво отозвались бабуля, мамуля, Трошкина и я.
— И Сережа тоже, — пробормотал папуля. — В смысле, и я Кузнецов!
Батоно-бухана многообразие выбора почему-то не порадовало, а деморализовало. Он замер, как осел Буридана, только взгляд его перебегал с одной физиономии на другую.
В этой толпе Кузнецовых вовсе не было той, что соответствовала бы описанию!
Высокая стройная девица в семейной группе имелась, но она была не блондинкой, а брюнеткой.
Блондинкой была не очень высокая фигуристая дама постарше.
Вторая девица, и невысокая, и нефигуристая, походила на ту, которая напутала с посылкой поутру, однако у той утренней девицы волосы были светлые, а у этой вечерней — темные…
На всякий случай батон-бухан присмотрелся и к старушке в платьице с розочками, и к коренастому дядьке с тесаком.
Опасливый взгляд на внушительный тесак не позволил человеку, не знакомому с реалиями жизни и быта семьи Кузнецовых, опознать в пугающе широком ноже и. о. мирной лопаточки для социально полезных манипуляций с жарящимися котлетами.
Батон-бухан отчетливо вздрогнул, и коробка в его руках подпрыгнула, чем привлекла к себе внимание всех занятых в немой сцене.
— Это нам? Вот спасибочки!
Не дожидаясь ответа, проворная старушка в розочках жадно сцапала короб и семенящими шагами маленького балетного лебедя уплыла из поля зрения озадаченного гонца.
За ней караваном потянулись прочие дамы.
А дядька с ножом посмотрел на жалкого мужичка с неподдельным сочувствием, пробормотал: «Айн момент!» — сбегал в кухню и вернулся оттуда уже без ножа, но с большим бумажным свертком.
— Это тебе, приятель, — сказал он, вручив пакет батоно-бухану.
— О, это снова чудесные войлочные шали! — обрадовалась бабуля, проворно распотрошив коробку.
И куда только подевался ее артрит?
Ловкими пальчиками защипнув на груди края серо-розового облака, кокетливая старушка покружилась на месте.
— Мне кажется или это те же самые шали? — иронично отследив бабулин пируэт, спросила мамуля.