Завидую людям, которые читают природу, как открытую книгу. Я же в лесу чувствую себя так, будто листаю китайские переводы своих произведений: вижу странные значки и загогулины и понятия не имею, что они могут обозначать. Чуть раньше Деллинджер показал мне линию в грязи, пересекающую дорогу от края до края – словно ребенок волок за собой палку. Оказалось, это и в самом деле «след волочения», но дети тут ни при чем. След оставлен копытом мертвого оленя, свисавшим из пасти горного льва, который тащил свою добычу в укромное место. Сама я, естественно, ничего этого не заметила.
Познакомившись с Деллинджером, я первым делом сообщила ему, что проект «Горный лев» заинтересовал меня тем, что сочетает достижения современной биологии дикой природы с опытом естествоиспытателей прошлого. Первые натуралисты неделями жили в полевых условиях – выслеживая и наблюдая, расшифровывая поведение, открывая новые виды. В названиях опубликованных ими журнальных статей сквозит радостное возбуждение: «Рассказ о драке двух зайцев», «Новая антилопа-дукер из Занзибара». Думаю, авторы статьи «Природоохранная филогенетика азиатской коробчатой черепахи (Geoemdidae, Cuora): митохондриальная интрогрессия, ядерная мтДНК и выводы из анализа множественных ядерных локусов» тоже чувствовали некоторый эмоциональный подъем, но вряд ли им приходилось долгое время в одиночестве торчать в глуши.
Деллинджер с новыми методами знаком, но в душе он человек прошлого. Чуть раньше, стоя над скелетом оленя, Деллинджер рассказывал, как обнаружил, что в менее засушливых районах штата горные львы, прежде чем приняться за оленью тушу, извлекают и оттаскивают прочь рубец. Львы, обитающие в сухих районах, такого не делают. Рубец копытных кишит бактериями, необходимыми для расщепления растительной массы, которой олень питается; Деллинджер предполагает, что с помощью этого трюка лев замедляет гниение туши, что повышает его шансы выжить во влажном климате, где мясо портится быстрее.
Первыми биологами были натуралисты, а первыми натуралистами – охотники и звероловы. Никто не знал о животных больше – все эти «где», «когда» и «почему» их миграций по земле и временам года, отношений с добычей, соперниками и половыми партнерами, – чем люди, чье выживание зависело от этого знания. Первые музеи естественной истории сильно напоминали диорамы из магазинов Cabelа's[21]. Когда естественная история оформилась в отдельную дисциплину, а научная деятельность превратилась в профессию, усилились их соперничество и взаимная неприязнь. В 1941 году уже упоминавшийся здесь охотник Джей Брюс направил начальнику местного Отделения рыбных и охотничьих ресурсов письмо с просьбой не делиться новым докладом Брюса «Кугуар в отношении к соседствующим видам». «Натуралисты уже украли у меня множество открытий и никогда не признавали моих заслуг, – говорится в письме. – Все, что они должны были бы знать, но не знали, они выдавали за собственноручно собранный материал».
Изучение дикой природы испокон веку было своего рода слежкой. Задолго до того, как ученые научились следить за животными с помощью фотоловушек и радиоошейников, они копались в их экскрементах. Как и в сфере политического шпионажа[22], это делается по той причине, что просто спросить – не вариант. Животное не может рассказать, что оно ест, здорово ли и не подвергается ли стрессу, но ответы на эти вопросы иногда можно узнать по помету.
Метод анализа экскрементов получил распространение в 1930-х годах. В то десятилетие выделилась целая плеяда ученых, совавших нос в отхожие места обитателей леса: Гамильтон изучал рацион бурых кожанов, Мьюри – койотов, Дирборн – лис, койотов и норок, Гамильтон писал о скунсах, Эррингтон – о барсуках и ласках. Раньше, чтобы узнать, чем питается какое-нибудь животное, нужно было вскрыть не одну сотню желудков. Нетрудно себе представить, какой непривлекательной для большинства биологов – не говоря уже о самих животных – была эта работа, но обоснованных выводов иначе было не сделать. Работа «Обзор содержимого 255 желудков североамериканской совки», опубликованная в 1900 году Альбертом Кенриком Фишером, заставила меня ощутить грусть и усталость, несмотря на то что торжественный авторский стиль изложения смутно напоминает «Двенадцать дней Рождества»[23]: «В 91 желудке были мыши… в 100 желудках – насекомые, в 9 желудках – раки… в 2 желудках – скорпионы…» Экскременты подарили ученым гуманную и менее обременительную альтернативу вскрытию.
Какой они остаются и в наши дни. Магистерская диссертация Деллинджера посвящена рациону питания серых волков. «Я провел немало времени, – вспоминал он, – слоняясь по лесу в поисках какашек». («Какашек»! Профессиональный сленг Калифорнийского департамента рыбных ресурсов и дикой природы.) От старых привычек трудно избавиться. Когда мы проходили мимо останков оленя, Деллинджер наклонился и подобрал что-то с земли: «О, это помет рыси». Он было протянул его мне, но, мгновенно опомнившись, выбросил.
Со временем кому-то пришла в голову мысль оценивать численность популяций, подсчитывая кучки помета. Метод стали называть «учетом фекальных комков», и новые биологи-энтузиасты зашагали по полям и лесам, вперив взгляды в землю. Если ваши учетчики обучены отличать свежий помет от лежалого, а вам известно, сколько раз за день в среднем испражняются животные интересующего вас вида, то можно рассчитать, какому количеству особей соответствует количество кучек на заданном участке. Можно – хоть это и не просто и, по всей видимости, дает не очень точные результаты.
Во-первых, ваши учетчики должны разбираться в сортах дерьма. Например, помет енота проще всего отличить от помета опоссума по запаху: последний воняет невыносимо. Копытные – отдельная головная боль: они часто передвигаются группами и испражняются на ходу. Специалистам бывает непросто понять, отыскали они фекалии двух разных особей или – цитируя копролога Эрнеста Сетона-Томпсона – одного «странствующего засранца»?
К тому же старый помет от свежего не всегда можно отличить с первого взгляда. Никто не знает этого лучше крысоловов. Крысоловами работали мужчины, «специально обученные крысиным повадкам»[24]. Помимо прочих своих обязанностей, они должны были подниматься на корабли, прибывающие в английские порты, и пересчитывать свежие крысиные экскременты с целью оценить степень «зараженности» судна крысами. Это не так легко, как кажется. Свежие кучки в жарком машинном отделении могут показаться сморщенными и усохшими, а старые кучки на мокрой палубе сбивают с толку обманчивой свежестью и плотностью. Плесень тоже оказалась ненадежным индикатором, как показало исследование, проведенное в 1930-х годах помощником медицинского инспектора Ливерпульского порта. На одном рационе – семенах подсолнечника, например, или отрубях – крысиные кучки покрываются плесенью менее чем за 24 часа, «в то время как на другой пище экскременты, находящиеся в точно таких же условиях, не демонстрировали признаков плесени в течение нескольких дней». В зависимости от того, какая снедь перевозилась в грузовом отсеке, помет крыс можно было спутать с пометом других животных. Например, маленькие твердые черные катышки крысы, которую кормили рисом, легко принять за мышиные. Несмотря на все эти сложности, в сравнении с подсчетами, сделанными после санитарной обработки, оценки крысоловов впечатляли точностью и провоцировали «здоровое соперничество между профессионалами».
Определение нормального суточного числа дефекаций для конкретного вида животных представляет отдельную трудность. Ученые пробовали даже мастерить «каловую сбрую» и надевать ее на подопытных животных. (К сбруе крепился «каловый мешок» – что-то вроде конской торбы, только с противоположной стороны.) Результаты исказило вмешательство непредвиденных факторов. Сбруя, которую один исследователь изготовил для коз, питающихся листьями кустарника, оказалась слишком для них неудобной; в ней животные не могли, как привыкли, вставать на задние ноги и объедать верхушки кустов. Другой исследователь козьего рациона разработал усовершенствованную сбрую – новая, сшитая из девятнадцати кожаных полосок, она не мешала козам подниматься на задние ноги. Все шло хорошо, за исключением одной маленькой неприятности: некоторые козы поступили очень по-козьи и объели кожаные ремешки своих товарищей. Наука – дело непростое.
Конечно, всегда можно проследить за животными в их естественной среде обитания. И снова все не так просто, как может показаться. Частота «выброса кала», писал Дэвид Уэлш в работе 1982 года, посвященной «методу оценки плотности популяции на определенной территории по количеству помета», различается в зависимости от сезона и времени суток. В апреле, когда пища в изобилии, кролики Уэльса выделяют в среднем по 446 порций кала в день, но в январе происходит сокращение до 376 порций. Количество испражнений зависит еще и от пищи, которую потребляет животное. И это я не из калового мешка взяла. Ливерпульское исследование описывает «чрезвычайную» вариативность калоотделения у крыс в зависимости от рациона. Если кормить крысу рисом, в среднем она будет ежедневно оставлять по 21 фекальному комку; а если кормить отрубями – то по 128 (очень больших, темно-желтых, цилиндрических) комков.
В этом месте на экране моего ноутбука выскочила реклама JSTOR[25]: «Хотите связаться с ведущими специалистами по фекальным комкам?» Наверное, хочу. Интересно, кто они? Сколько их вообще? Могу ли я уже считать себя одной из них?
У фекальной науки светлое будущее. Генетический анализ помета обещает стать более быстрой и менее затратной альтернативой методу отлова-мечения-отлова. Вместо того чтобы пересчитывать повторно попавшихся меченых животных, можно просто посчитать количество повторных появлений генетических отличительных признаков в собранном помете. Скоро в тех местах, которые обследует Деллинджер, появятся собаки, натасканные вынюхивать помет горных львов. Охотники будут собирать помет и отправлять его на генетический анализ в лабораторию Калифорнийского департамента рыбных ресурсов и дикой природы. Кроме всего прочего, по помету можно получить представление о здоровье и генетическом разнообразии кугуаров, обитающих в разных регионах.