Том задался вопросом: можно ли воспроизвести этот эффект и как-то его использовать? Сначала он пробовал просто оставлять мертвую птицу на видном месте. Ничего не происходило. Тело должно было висеть и раскачиваться.
Он тоже не знает, как это работает. «Мое единственное предположение – зрелище это слишком уж неестественное. Они думают: здесь что-то не то».
Мы никогда не узнаем, что в голове у грифов, но вот люди думают именно так. Сотрудники туристического центра Роял-Палм Национального парка Эверглейдс пытались с помощью таких чучел отгонять черных грифов, которые прилетают с присад неподалеку и портят автомобили на гостевой парковке. Гости возвращаются с рыбалки и обнаруживают, что резиновые ленты дворников оторваны, а уплотнители по краю панорамного люка ободраны. Чучела развесили на деревьях вокруг автостоянки; грифов это отпугнуло, зато рейнджерам приходилось теперь тратить бóльшую часть дня на объяснения с ошарашенными туристами. Сейчас на парковке стоит ящик с укрывным материалом и надписью: «Накройте машину, чтобы защитить свой автомобиль от грифов».
Зачем грифы это делают? Может, резина, герметик и ПВХ выделяют какое-то химическое вещество, которое присутствует и в разлагающейся падали? Может, во всех этих материалах есть какое-то особенное, притягивающее птиц химическое соединение? Ученые с полевой станции NWRC во Флориде пытались это выяснить. Если бы им удалось идентифицировать это вещество – или группу веществ, – они могли бы с его помощью приманивать грифов к каким-нибудь безопасным объектам – вроде того, как когтеточка отвлекает кота от мягкой мебели.
Так начался проект, описание которого в журнальной статье создает впечатление, будто отважные и целеустремленные ученые Национального научно-исследовательского центра дикой природы взялись варить в своей лаборатории крэк: 21 объект, поврежденный грифами, «измельчали лезвием бритвы» и нагревали до 55 ℃. Затем испарения улавливали и определяли их состав методом газовой хроматографии. Ученые хотели отыскать вещество, общее для всех материалов, вымочить в нем губки, подсунуть их грифам и посмотреть, как те станут реагировать. Увы, химикаты испарялись слишком быстро – а с ними и финансирование. Тайна – как и птичьи нападения – никуда не делась.
Есть предположение, что вандализм грифов никак не связан с запахом материалов. Автор моего любимого объяснения – отставной биолог Кит Бильдштейн, специалист по сохранению разнообразия хищных птиц. Такое же поведение – тянуть и отрывать – Бильдштейн наблюдал у горных каракар на Фолклендских островах; а еще он слышал, что кеа, новозеландские горные попугаи, которые, кроме всего прочего, питаются тушами мертвых овец, точно так же портят припаркованные машины. Бильдштейн заметил, что для того, чтобы оторвать кусок мяса от туши, нужна такая же крепкая шея, как и для того, чтобы выдергивать автомобильные резинки и уплотнители, – и движения шеей тоже очень похожи. К тому же мускулы и сухожилия падали по плотности и растяжимости напоминают резину. Бильдштейн предполагает, что грифы, которые накачали шею, отдирая все, что попадалось им под руку (или под клюв), будут пользоваться конкурентным преимуществом в потасовке пернатых, сопровождающей совместную пирушку. Другими словами, это своего рода фитнес.
Том бережно, почти нежно кладет чучело на место. К грифам-индейкам он питает ту же слабость, что и к вальдшнепам. «Иногда, – сказал он мне раньше, – я просто ложусь в шезлонг, откидываюсь назад и наблюдаю, как они кружат в небе. Если ветра нет, можно даже услышать, как они проносятся мимо».
Том выключает свет и запирает двери. «Мы использовали чучела птиц, – говорит он, – когда разбирали завалы после теракта 11 сентября».
Когда обрушились башни-близнецы, в поисках человеческих останков пришлось перелопатить почти миллиард фрагментов мусора. Это была крупнейшая судебно-медицинская экспертиза в истории Соединенных Штатов. Тысячи людей из 24 агентств в конце концов извлекли из-под завалов 20 000 фрагментов человеческих тел. «Люди буквально ползали на четвереньках и просеивали мусор садовыми граблями» – так Сименс с коллегами описывал процесс в своей статье от 2004 года. Для этих работ требовалось много свободного пространства – на небольшом удалении от места трагедии. Под это дело отвели недавно закрытый мусорный полигон на Статен-Айленд под до неловкости подходящим названием «Фрешкиллс»[53].
На третий день прилетели птицы. «Мы знали, что в руинах полно человеческих останков – на них птицы и слетались, – говорил инспектор полиции Нью-Йорка, руководивший аварийным штабом операции. – Нам приходилось буквально драться с ними за человеческие останки». Сименс входил в число специалистов Службы дикой природы, которых привлекли, чтобы избавиться от птиц. Я попросила его рассказать мне об этом поподробнее. Мы сидим на бежевом диванчике в старом трейлере Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, где они с Трэвисом обычно просматривают и анализируют видеозаписи, сделанные в ходе исследований. Обстановка здесь типовая и низкобюджетная. Человеческий скворечник.
«Мы приезжали на место до рассвета, – вспоминает Том. – И пытались помешать им приземлиться. Мы обходили периметр, глядя в небо и высматривая приближающихся птиц, а затем поджигали пиротехнику, чтобы не дать им сесть». Пиротехнические средства – это безопасная взрывчатка, которая при горении издает такой звук, будто кто-то стреляет из дробовика. Когда птицы привыкли к звукам выстрелов, команда взяла в руки настоящие дробовики и добавила кое-какое «летальное подкрепление»[54]. Одна птица убита – другие принимают к сведению. Неприятно, зато эффективно. «Мы стреляли, только когда они окончательно наглели и полностью игнорировали пиротехнику». Из тысяч птиц, которых Тому с коллегами пришлось прогнать за десять месяцев операции, убито было всего двадцать три.
Эти двадцать три использовали для изготовления чучел. Чучела с успехом применяли в местах отдыха птиц – там, где они собираются вместе, бездельничают и переваривают пищу, – но на самой площадке они работали гораздо хуже. «Потому что… – Том думает, как лучше сформулировать. – Мотивация была слишком высокой».
Я говорю что-то о грифах и их омерзительной тяге к мертвечине.
«Грифы? – произносит Том. – Мы за все время только одного грифа видели».
Мое предположение оказалось предвзятым. Полакомиться мертвыми слетались серебристые чайки. Ну конечно! Чайки и мусорные свалки! Считается, что во времена, когда Фрешкиллс был действующим мусорным полигоном, там кормилось порядка 100 000 чаек.
Так случилось, что цель моей следующей исследовательской поездки – мусорный полигон под Сан-Хосе в Калифорнии, где собирается продемонстрировать свое детище изобретатель механического сокола.
Соколы, как правило, охотятся на голубей и других птиц такого же размера, но чайка и сама сапсану размером не уступает; ее так просто не одолеешь. Трудно себе представить, что сокол может на нее напасть. Или что чайка испугается какого-то там сокола, тем более механического. Ничего, скоро мы все узнаем.
Робоптица пока что покоится в алюминиевом футляре в багажнике арендованного автомобиля Нико Нейенхейса. Нейенхейс – изобретатель Робоптицы. Он приехал из Нидерландов, где базируется его компания Clear Flight Solutions, чтобы продемонстрировать птицу потенциальным покупателям. Но сначала – слайдовая презентация. Мы сидим вокруг стола для совещаний в здании управления мусорного полигона Гуадалупе. Кроме Нико и нескольких сотрудников его фирмы здесь присутствует и представитель компании Aerium, которая предлагает услуги по отпугиванию птиц с помощью дронов, в том числе Робоптицы. Я сижу на другом конце стола в компании людей в светоотражающих жилетах: производственного директора полигона, технического директора и человека, который визитки своей мне не дал; зато чуть позже сообщил, что «уже двенадцать лет в мусоре».
Слушая Нико, быстро понимаешь, почему любая птица, какого бы она ни была размера, постарается держаться подальше от сокола. Соколы-сапсаны, камнем падая вниз, развивают скорость до 500 км в час. Самые быстрые животные на Земле – соколы, а вовсе не гепарды. Настигая жертву, сапсан делает свое дело быстро и эффективно. «Прямой удар, чистое убийство», – сказано в моих заметках. И да, сокол действительно может сцапать взрослую чайку.
У такой сноровки есть и обратная сторона: соколы отнюдь не мастера расслабленного скольжения – в отличие от ястребов, орлов и прочих «длиннокрылых», как называет их Нико, площадь поверхности крыльев которых позволяет им, высматривая добычу, парить в восходящих потоках теплого воздуха.
И тут Нико говорит неожиданную вещь, которая меня обескураживает: «Птицы не любят летать». Он имеет в виду суматошную разновидность полета, предполагающую активные взмахи крыльями. Это утомительно. Соколы охотятся не дольше пяти-шести минут зараз; потом они отдыхают. Это объясняет – или извиняет – двенадцатиминутный ресурс аккумулятора Робоптицы.
– Двенадцать минут? – спрашивает кто-то. Может, даже я.
– Дольше было бы неестественно, – говорит Нико.
В разговор вступает один из его коллег: «Пойдемте взглянем, на что способна Робоптица».
Мы выходим на парковку; работники полигона раздают защитные шлемы, которые мы должны надеть, прежде чем отправиться в «зону сброса». Так называют место, откуда мусоровозы сбрасывают мусор в котлован, где его потом утрамбовывают и в конце дня засыпают строительными отходами, чтобы отвадить диких свиней и других ночных падальщиков. Чаек же привлекают свежие кучи. Даже здесь, у административных зданий, парочка чаек неизменно кружит над головами. Птичьи тени скользят по мостовой.
Я подхожу познакомиться с производственным директором Нилом. Чайки – последняя из проблем, которые его занимают. Гораздо выше в списке неприятностей стоят риелторы, работающие в пафосных коттеджных поселках по соседству с мусорным полигоном и рассказывающие потенциальным покупателям, что буквально через пару лет полигон закроют. Обнаружив, что их обманули, собственники вскоре приходят в ярость. Они пытаются закрыть полигон. Они жалуются на запах, на свиней, которые по ночам роются у них на лужайках. Свиньи – пережиток тех времен, когда их использовали на свалках для утилизации отходов.