Орасио постепенно успокаивался. Мать продолжала говорить, но он плохо слушал ее. Он был переполнен нежностью к Идалине, невеста овладела всеми его помыслами.
Вошел дядя Жоаким — от него веяло вечерним холодом. Сеньора Жертрудес заговорила о другом, а затем подала ужин. Орасио Взглянул на старый будильник, висевший на стене. Было уже почти восемь часов, он подсчитал, что придет в Алдейя-до-Карвальо не раньше полуночи…
Орасио наскоро проглотил суп.
— Больше ничего не хочу! — сказал он, когда мать подала ему ветчину с вареным картофелем.
— Ешь! Что же ты, так и пойдешь голодный?
Он попробовал проглотить кусок, но мясо застревало у него в горле.
— Больше не хочу, — повторил он.
Сеньора Жертрудес с грустью вздохнула:
— Что за проклятая у тебя жизнь! — И, все еще вздыхая, зажгла фонарь, который он брал с собой.
Выйдя на улицу, Орасио зашагал в ночной тьме. Его нежность к Идалине все возрастала; он вспомнил, как она сжимала ему в темноте руки… «Бедняжка, она просила у меня защиты, а я только теперь узнал об этом». Ему захотелось вернуться, чтобы повидать невесту, обнять ее, сказать, что он любит ее больше, чем когда-либо раньше. Он не знал, как дождется воскресенья…
Весь следующий день у Орасио было мрачно на душе. Его внимание отвлекалось посторонними мыслями, и Педро пришлось дважды выговаривать ему за небрежность. Но Орасио не мог совладать со своим беспокойством. Мысль о том, что кто-то другой ухаживал за Идалиной и может начать все сызнова, а ее родители по-прежнему будут поощрять это, выводила его из себя. «Надо жениться, и поскорее! Конечно, она устоит против нажима стариков, но если дело со свадьбой затянется надолго, кто знает, чем все это кончится. Я вижусь с ней только раз в неделю, тогда как они гудят ей в уши ежедневно. Этот парень из Гоувейи богат и, возможно, смелее меня. Не исключено, что он в конце концов понравится Идалине. Он или другой. Так случается нередко». И Орасио неизбежно приходил к заключению: «Долго тянуть нельзя».
Он принялся за вычисления, но все они приводили к неутешительным результатам. Его заработка ученика хватало лишь на еду и ночлег да на сигареты. Здесь ничего нельзя было поделать. Жалко, что он не научился какому-нибудь ремеслу, как, например, отец — сапожному делу, тогда он мог бы в свободные часы кое-что заработать. Он, правда, уже просил Мануэла, Маррету и других: если они узнают, что кому-нибудь требуется батрак, пусть его рекомендуют — в свободное время он с удовольствием поработает мотыгой. Но друзья ему сразу сказали, что это нелегко: в поселке почти все сами обрабатывают свою землю. Для него существовала лишь одна возможность: стать прядильщиком, а потом выучиться на ткача. Но никто не брался сказать, когда это будет…
За последние дни Орасио так осунулся, что Маррета как-то во время обеда спросил его:
— Что с тобой? Почему ты так плохо выглядишь?
Орасио хотелось излить душу, но вокруг были люди, и это остановило его. Он попробовал улыбнуться:
— Да ничего… Просто не выспался…
Маррета посмотрел на юношу своими запавшими глазами, как будто ясно читал его мысли. Под этим взглядом, в котором сквозила нежность, Орасио решил открыть другу свои горести, сразу же как только они выйдут с фабрики. Может быть, Маррета поможет ему дельным советом. Орасио с нетерпением ждал конца смены.
Во второй половине дня на фабрике случилось происшествие, которое заставило Орасио на время забыть свои сомнения и печали. Матеус прошел по цеху, внимательно все осматривая и даже заглядывая под машины, как будто проверял, хорошо ли подметен пол. На мгновение он задержался у кардочесальных машин и поправил бабины, на которые наматывалась ровница. Остальное, должно быть, показалось ему в полном порядке, и он направился в цех, где изготовлялись картонные шпули. Немного погодя стало известно, что Азеведо де Соуза сегодня будет показывать свою фабрику одному швейцарцу, представителю компании текстильных машин, которые де Соуза собирался приобрести. Трамагал, стоявший у своей машины, сообщил эту новость Орасио. Того охватило любопытство — никогда еще он не видел хозяина. Азеведо де Соуза, занятый самыми различными коммерческими делами, редко бывал на своем предприятии. Он жил то в Лиссабоне, то в Коимбре, то в своем имении на берегу Зезере. Появляясь на фабрике, он сразу проходил в контору, которая помещалась в небольшом отдельном здании. Он совещался с управляющим, просматривал бумаги, знакомился с поступившими заказами и уезжал. Однажды Орасио, выходя после смены, увидел автомобиль Азеведо де Соуза у дверей конторы — в этот день фабрикант задержался здесь подольше. Рабочие отзывались о хозяине по-разному, но ни в ком он не вызывал симпатии, а Трамагал честил его на чем свет стоит. Орасио не мог во всем этом как следует разобраться. И ему очень хотелось поглядеть на хозяина: он не успел рассмотреть его лица за стеклом автомобиля.
И вот сейчас хозяин войдет… Орасио заранее был преисполнен самых почтительных чувств.
Около четырех часов Азеведо де Соуза появился с швейцарцем в первом этаже фабрики, где на моечных, отжимных, сушильных, трепальных и других машинах рабочие выполняли всю тяжелую и грязную работу над шерстью. Эти машины, одни с железным брюхом и устрашающими зубьями, другие с тяжелыми барабанами, не обладали ни изяществом очертаний, ни сложностью движений своих сестер наверху. Рабочие нижнего этажа, потные, грязные, в пыли и в масле, загружали, промывали, смазывали их; воздух здесь был насыщен влагой, запахом машинного масла и сернистых растворов.
Когда фабрику посещали гости, владелец или управляющий начинали показ отсюда, и посетители как бы переходили от причины к следствию — от шерсти в ее первоначальном состоянии к тканям, в которые она превращалась. Знакомясь напоследок с теми цехами, где были установлены самые современные машины, которые требовали от рабочих наименьших усилий, гости выносили отрадное впечатление о всем предприятии.
Азеведо де Соуза с представителем швейцарской фирмы поднялся по лестнице на второй этаж, и гость охватил взором весь длинный, ярко освещенный, сверкающий чистотой цех, где трудились сотни рабочих.
За фабрикантом и гостем шли управляющий, главный инженер и мастер.
Орасио сразу узнал Азеведо де Соуза — владелец фабрики больше всех говорил, больше всех жестикулировал и двигался по цементному полу цеха уверенным хозяйским шагом. Это был крепкий смуглый человек с округлым животом; на пальцах у него сверкали драгоценные камни. Рядом вежливо улыбался белокурый швейцарец с длинной шеей, худым лицом, коротко подстриженными усиками и в очках.
Все подошли к кардочесальным машинам, установленным около внутренней лестницы. Швейцарец, указав на один из агрегатов, вытащил из кармана блокнот и принялся чертить. Потом показал чертеж Азеведо де Соуза и стал ему что-то объяснять, а тот в ответ только одобрительно кивал головой.
Затем все пятеро направились к прядильным машинам. Сердце у Орасио забилось сильнее: все его будущее зависит от этого человека, который даже не подозревает о его существовании. Орасио подумал, что должен показать себя почтительным и услужливым, чтобы произвести хорошее впечатление на хозяина.
Матеус выступил вперед и распорядился остановить прядильные машины. Азеведо де Соуза любезно поздоровался с рабочими и учениками. «Добрый день, ваша милость!» — поторопился ответить Орасио. И растерялся — настолько подобострастно прозвучал его голос.
Фабрикант говорил со своим гостем на незнакомом Орасио языке; по словам Педро, это был французский. Управляющий, Матеус и инженер в почтительных позах стояли немного поодаль.
Швейцарец снова вынул блокнот и карандаш. Пока он чертил, Азеведо де Соуза вступил в разговор с Бока-Негрой, который оказался к нему ближе других рабочих. Бока-Негра отвечал с большой непринужденностью; только губы его чуть дрожали от волнения.
Орасио подошел и остановился как раз напротив хозяина — чтобы тот его заметил. Ему хотелось вмешаться в разговор, что-нибудь сказать, нечто такое, чтобы хозяин сразу обратил на него внимание. Однако, очутившись рядом с Азеведо де Соуза, взгляд которого ни разу на нем не остановился, Орасио растерялся и почувствовал себя приниженным. Он молча, с подобострастным выражением внимал словам хозяина и угодливо улыбался, как бы одобряя все, что слышал.
Швейцарец кончил чертить. Владелец фабрики снова заговорил с ним по-французски, и они пошли дальше. Орасио, желая дать дорогу, поспешно отступил в сторону. И вдруг встретился глазами с Трамагалом; тот глядел на него сурово и одновременно презрительно. Орасио не сразу понял причину этого, а поняв, устыдился. До сих пор все его внимание было приковано к Азеведо де Соуза и его гостю. Теперь же он огляделся и посмотрел на товарищей. Он думал, что они тоже улыбаются хозяину, однако увидел, что они держатся бесстрастно, как всегда строго, выполняя роль дозорных у машин. Все рабочие — и те, с кем Азеведо де Соуза только здоровался, и те, с кем он разговаривал, — отвечали ему вежливо, но с достоинством. При этом они особенно внимательно следили за машинами, как бы желая показать, что работа для них важнее, чем хозяин и его гость. Больше того, чувствовалось, что несколько затянувшееся пребывание фабриканта в цехе угнетало их. Только после того как Азеведо де Соуза и его гость наконец покинули фабрику, рабочие облегченно вздохнули, и все вошло в свою колею.
Пристыженный Орасио избегал смотреть на Трамагала. Тот по своему обыкновению ворчал. Орасио не разобрал ни слова, но подумал, что это, должно быть, по его адресу. Механизмы продолжали работать, но, как показалось Орасио, с большим шумом, чем обычно.
Внезапно остановились кардочесальные машины. Обслуживающие их рабочие напрягали слух, чтобы узнать, что случилось на первом этаже. Затем остановились гребнечесальные и ленточные машины. Стоявшие за ними рабочие и работницы, прислушиваясь, повернулись к лестнице. Очевидно, внизу произошла авария. Работали только прядильные машины, но вскоре остановились и они. И тогда Орасио