услышал громкий голос мастера Фелисио, который с кем-то препирался. Тот, кто отвечал ему, казалось, оправдывался, но не все слова доносились сюда, наверх.
— Это Раваско, — проговорил Бока-Негра.
— Ты уволен! — загрохотал Фелисио. — Как ты посмел? Ты уволен!..
Раваско ничего не ответил. Тем временем машины снова заработали. Часы показывали четыре сорок. Как всегда, в пять раздался гудок, и рабочие второго этажа сразу же спустились вниз. Угрюмый Трамагал был впереди, за ним шагал Маррета. Раваско уже ушел, но его товарищи стояли во дворе, обсуждая случившееся. Оказывается, сразу же после отъезда хозяина Фелисио обрушился на Раваско за то, что тот в присутствии фабриканта был непочтителен к нему, мастеру, Фелисио якобы дважды обращался к Раваско с вопросом, но тот не ответил. Только после настояний мастера он что-то буркнул и тут же повернулся к нему спиной. И хозяин, и управляющий, и даже гость из Швейцарии прекрасно все это видели. Мастер не мог простить рабочему такого поведения. Раваско начал с отрицания: он не слышал вопросов. Когда мастер сказал, что он что-то хрюкнул ему в ответ, Раваско разозлился: мастер ошибается, он не свинья, так как не принадлежит к семье Фелисио. Слово за слово, оба стали все больше оскорблять друг друга. И тогда Раваско признался, что не ответил мастеру нарочно, потому что тот говорил свысока и к тому же презрительным тоном. Это, мол, тянется уже давно: Фелисио всегда к нему придирался. Если бы не жена и дети, он, Раваско, показал бы ему! После того как Фелисио его уволил, Раваско поспешно ушел, заявив, что сегодня же подаст жалобу в союз.
Рабочие никак не могли решить, кто прав. Только Трамагал сразу же принял сторону Раваско.
— Значит, Фелисио все время придирался к нему? А из-за чего? — спрашивал он.
Товарищи Раваско этого не знали: он никогда им не жаловался, держался скрытно. Только раз, много месяцев назад, они слышали, как Фелисио советовал Раваско пить меньше воды, чтобы реже ходить в уборную. Раваско, разумеется, такой совет не понравился. С этого, должно быть, все и началось. А недавно Фелисио сказах: «Раваско ошибается, если думает, что фабрика платит ему за то, что он без конца бегает в уборную, да к тому же неуважительно относится к начальству».
— А когда Фелисио советовал ему меньше пить, он это говорил сочувственно или с ехидством? — допытывался Трамагал.
Бернардо, который работал рядом с Раваско, ответил:
— Точно не знаю, но мне кажется, говорил с ним Фелисио по-хорошему. Тогда Раваско еще не носил с собой в кармане пузырек и действительно часто бегал в уборную.
— А!.. Ну, все ясно! — воскликнул Трамагал. — Значит, он должен был пить меньше воды, чтобы не воровать у хозяина время!
Другие не согласились с таким выводом.
— Сегодня же вечером поговорю с Раваско и узнаю, как было дело, — сказал один из рабочих.
А Маррета заявил:
— Раваско болен; ему уже давно следовало перестать работать!
Наступило молчание. Все зашагали к воротам. Вдруг Педро сказал:
— Фелисио, управляющий и Матеус стоят у окна конторы и подглядывают за нами. — И так как кое-кто из рабочих обернулся, добавил: — Не оглядывайтесь! Пусть они думают, что мы их не заметили. Они, должно быть, подозревают, что мы тут толкуем насчет увольнения Раваско, и хотят узнать, что мы станем делать…
Выйдя на дорогу, рабочие, как обычно, разошлись в разные стороны: одни направились в Ковильян, другие в Алдейя-до-Карвальо. По склону вместе с подругами поднималась жена Раваско — Мария-Антония, которая работала на Новой фабрике.
— Подойду спрошу, в чем тут штука, — проговорил Трамагал.
Маретта схватил его за руку:
— Не надо! Она еще ничего не знает, ты ее расстроишь. Пусть лучше Раваско сам ей скажет…
Как всегда, Маррета, Трамагал и Орасио вначале шли вместе. Трамагал избегал говорить с Орасио и даже не смотрел в его сторону, а потом ускорил шаг и присоединился к шедшим впереди. Маррета внезапно замолчал, Орасио, чтобы скрыть неловкость, начал расспрашивать его:
— Так что же все-таки за болезнь у Раваско?
— Это очень серьезная вещь… — ответил Маррета. — У Раваско недержание мочи. Врач в свое время сказал, что у него, очевидно, камни в мочевом пузыре, и прописал какие-то лекарства. Несколько дней ему было лучше, но потом он стал себя чувствовать все хуже и хуже… Однако продолжал работать. Врач предложил сделать операцию, но Раваско не захотел. Потом у него появилась в моче кровь, он резко похудел и тут перепугался. Когда в Ковильян на консультацию приехал из Коимбры доктор Барбейто, Раваско решил отправиться к нему. Говорили, что это известный врач, берет дорого, но, мол, стоит заплатить. Раваско пошел к нему с Жоаном Рибейро. Доктор вставил ему в мочевой пузырь какую-то штуковину с лампочкой и потом объявил, что Раваско необходимо съездить в Лиссабон, где есть институт для лечения таких болезней. Возможно, его придется оперировать или ему назначат специальный курс лечения — там на месте все окончательно установят. Он дал Раваско письмо к одному лиссабонскому врачу. Когда они выходили из кабинета, доктор Барбейто шепнул Жоану Рибейро, что у Раваско рак мочевого пузыря — он почти уверен в этом — и что нельзя медлить…
— Бедняга! — посочувствовал Орасио. — Я об этом ничего не знал… И он не захотел поехать в Лиссабон?
— Теперь Раваско наконец решил ехать. Страховая касса оплачивает стоимость лечения в больнице, но проезд — за свой счет. А ведь всегда есть и другие расходы. Вчера он сказал, что собирается выехать на будущей неделе. Наверно, ему обещали дать денег в долг…
— Он, конечно, не подозревает, какая у него болезнь?
— Нет… Думаю., что нет.
Маррета на мгновение замолчал, потом добавил:
— Я не знаю, кто прав — Фелисио или Раваско. Возможно — оба. Конечно, Фелисио с его постоянной улыбочкой не лучше мрачного Матеуса. Но и Раваско мог пересолить: он теперь уже не тот, что раньше, ведь болезнь, которой он страдает, меняет человека. У него отчаянное настроение, раздражается из-за любого пустяка. Кроме того, он ведь неграмотный и зачастую многого не понимает. Ему бы нужно взять себя в руки и продолжать работать, чтобы собрать деньги на лечение, а он… Должно быть, он понимал, что рано или поздно его выгонят на улицу, но ожидал увольнения по болезни, с выплатой двухмесячного выходного пособия. Это мне сказал Жоан Рибейро. Возможно, что именно на эти деньги Раваско и рассчитывал…
— И Фелисио знал это?
Маррету такой вопрос озадачил. Он довольно долго размышлял, потом ответил:
— Фелисио знал, что, если Раваско уволят по болезни, придется выплатить ему за два месяца. Но вряд ли он выгнал Раваско только затем, чтобы избавиться от выдачи пособия… Так что нечего нам зря болтать, раз мы в этом не уверены.
Маррета умолк и многозначительно посмотрел на Орасио…
Трамагал по-прежнему шел впереди, оживленно разговаривая и жестикулируя, Орасио было неприятно: он привык возвращаться с работы вместе с Трамагалом. Он ни-как не мог решиться рассказать все Маррете, но ему очень хотелось оправдаться, и он наконец начал:
— Кажется, Трамагал злится на меня за то, что я посторонился, давая пройти хозяину. Он скорчил такую рожу, будто хотел съесть меня…
Маррета ответил не сразу.
— Это он сгоряча… Но вспомни, как ты вел себя при хозяине…
— Как я себя вел?
Маррета заговорил по-отечески мягко:
— Ты не из рабочей семьи и не жил в нашей среде, вот в чем дело! Если бы Трамагал вспомнил об этом, он, может быть, и не рассердился бы на тебя…
— Я ничего плохого не вижу!
— Не видишь или не хочешь видеть?
— Не вижу, я уже сказал!
Маррета внимательно взглянул на него и принялся терпеливо объяснять:
— В прежнее время, когда хозяин входил в цех, все держали себя угодливо, так, как ты теперь. Тогда из-за любого пустяка каждого из нас могли выкинуть на улицу. Не только хозяева, но и мы сами думали, что родились на свет для того, чтобы трудиться на них, и любую работу считали милостью. Но настал день, когда мы наконец поняли, что и мы люди, и так постепенно обрели свое достоинство. И сейчас еще кое-кто лижет хозяевам сапоги, однако таких становится все меньше; потому-то хозяева и не любят бывать на своих фабриках. Их не принимают с прежним раболепием, рабочие перед ними не лебезят. И чем мы становимся сознательнее, тем выше вырастает стена между нами и нашими хозяевами. Мы могли бы работать и больше и лучше, но мысль о том, что мы трудимся на хозяина, сковывает нас… Понимаешь?
Орасио не знал, что сказать. Сначала ему показалось, что Маррета прав, но потом чувство обиды взяло верх: «То, что я сделал, не настолько серьезно, чтобы ко мне так отнеслись. Ведь и мне хочется всегда ходить с поднятой головой, ни к кому не подлаживаясь».
— Я не знал… — оправдывался он. — Но все равно, Трамагал неправ!
Маррета улыбнулся:
— Сейчас я вас помирю… Трамагал! Трамагал! Подожди-ка меня…
Все еще обиженный, Орасио решил отложить беседу с Марретой по своим личным делам на завтра…
Однако в последующие два дня ему не удалось поговорить с другом наедине. Трамагал, с которым он помирился, шел с ними всю дорогу, а вечером дом старого ткача наполнялся рабочими; за игрой в карты они продолжали обсуждать дело Раваско. В пятницу Орасио решил больше не откладывать и проводил Маррету с фабрики домой. Старик вошел, зажег лампу и принялся растапливать печку.
— Война… нефти не хватает, всего не хватает, и кажется, что даже дрова и те не настоящие… Не разгораются…
Тогда за дело взялся Орасио. Присев на корточки, он стал укладывать щепки и раздувать огонь. Маррета, стоя у стола, тщательно мыл картофель, который обычно варил в кожуре: «Так суп вкуснее», — уверял он. Снаружи доносился шум вздувшейся от дождей горной речушки.
Вокруг кастрюли показались язычки пламени. Орасио молча ждал, пока Маррета закончит мыть картофель. Огонь разгорелся. Орасио казалось, что он видит в нем парня из Гоувейи, каким он рисовался в его воображении. Он то показывался, то пропадал… Конечно, для женщин этот хват куда привлекательнее, чем он, Орасио, к тому же у него водятся деньги… Орасио ненавидел своего соперника, который, как живой, стоял перед его глазами.