— Почему ты так поздно?
— Вы считаете — поздно? Это потому, что вы не видели гору белья, которую мне пришлось перестирать…
Тетя Мадалена ушла в свою комнату. У Орасио опять возникла надежда. Арминда села рядом с Идалиной и продолжала болтать, но он уже не слушал ее, весь поглощенный желанием. Внезапно сердце его забилось сильнее. Сеньора Мадалена появилась на кухне, неся в руках две простыни и шерстяную кофточку, и обратилась к дочери:
— Если я не вернусь вовремя, поставь кастрюлю на очаг.
— Вы идете к Ане, тетя? — спросила Идалина.
— Да.
— Я пойду с вами! Мне до смерти хочется увидеть малыша!
Орасио испуганно, со злостью посмотрел на нее.
— Ты пойдешь?.. Сейчас?.. — с трудом проговорил он.
Арминда пришла ему на помощь:
— Ты можешь пойти посмотреть ребенка позже, когда будете уходить отсюда…
— Хорошо! Пойду позже… — улыбнувшись, согласилась Идалина.
Тетя Мадалена вышла, пожав плечами… Орасио словно онемел. Встретившись с ним взглядом, Идалина воскликнула:
— Что с тобой? — И расхохоталась. — Разве ты не понимаешь, что я шутила?
Он не ответил и нахмурился.
— Ты сердишься? А ведь я только хотела посмотреть, как ты к этому отнесешься?.. Не веришь?
Ему трудно было поверить. «Неужели она могла так шутить? Ведь она знает, что только для того, чтобы хоть немного побыть вместе, я проделал такой долгий путь… Значит, правду говорят, что женщинам нельзя верить? Да… я должен осуществить задуманное, и как можно скорее: это свяжет ее по рукам и ногам».
Арминда поднялась:
— Ладно! Помиритесь! Неужели ты не понял, что она притворяется? — И направилась к двери: — Пойду покормлю кроликов…
Идалина улыбнулась. Когда Арминда хотела оставить их одних, она всегда говорила, что идет кормить кроликов. Как только она исчезала, Орасио обычно привлекал к себе Идалину и крепко целовал. Однако сейчас было по-иному. Идалина, видя Орасио таким мрачным, провела рукой по его щеке и ласково на него посмотрела. Орасио подумал, что ему не следует долго злиться на нее, чтобы не терять драгоценное время.
— Зачем ты это сделала? — с грустью в голосе спросил он.
— Да просто так. Сама не знаю почему… захотелось подразнить тебя. Но я ничего плохого не думала!
Орасио не верил: она действительно собиралась уйти с тетей Мадаленой. Он взглянул на Идалину, и желание снова овладело им. Скоро наступит вечер, а как только стемнеет, наверняка вернется Арминда. Надо использовать момент сейчас, именно сейчас!
А Идалина продолжала покорным, полным нежности голосом:
— Не сердись… Если бы я и вышла, то сразу бы вернулась, поверь! Я так счастлива, когда мы одни. Ты даже не представляешь!
Орасио приник к ней долгим поцелуем. Он намеренно не отпускал ее от себя, ни на минуту не забывая о том, что собирается сделать…
Идалина медленно открыла глаза. Увидев, как взволнован Орасио, внезапно выпрямилась и с удивлением посмотрела на него:
— Ты с ума сошел!
— Что тут плохого? Мы поженимся раньше, чем я думал…
Он снова привлек девушку к себе, но она вырвалась из его объятий.
— Как ты мог… — Она расплакалась.
— Глупая!.. О чем ты плачешь?
Идалина молчала. Она не сумела бы сейчас ответить, даже если бы захотела. Орасио провел рукой по ее волосам и попытался поцеловать, теперь только нежно, желая осушить ее слезы, но она оттолкнула его.
— Оставь, оставь меня! — Она стояла к нему спиной посреди комнаты, вытирая глаза. — Я ухожу…
Он нежно взял ее за руку.
— Не уходи… Подождем, пока вернется Арминда. Мы так мало видимся… Посидим еще немножко.
Но она не соглашалась:
— Я никогда не думала, что ты способен меня обидеть…
— Но я ведь ничего не сделал? Не будь дурой! Да если бы и сделал, какой от этого вред, раз мы поженимся?
— Я не хочу! Не хочу! Понял?
Орасио был раздосадован. «В следующий раз постараюсь ее убедить», — решил он.
Идалина, с трудом превозмогая стыд, призналась:
— Когда мать вздумала выдать меня замуж за этого парня из Гоувейи, я, чтобы избавиться от ее приставаний, дала понять, что… уже тебе принадлежала… Что было! Она схватила кочергу и, если бы я не выбежала на улицу, убила бы меня. Сколько я потом ни твердила, что это выдумка, никак не могла ее убедить. Она все кричала, что я бесстыдница, что я опозорила ее, и даже хотела выгнать меня из дому. Что я выстрадала, только мне одной известно!
Орасио жадно слушал. Ему понравился поступок невесты, но он опасался, что она и дальше будет оказывать ему сопротивление.
— Значит, поэтому ты не хочешь…
— Нет, не поэтому! Мы страдаем из-за вас, мужчин, а вы, натешившись, бросаете нас, как собак. Это всем известно. Знаешь, что случилось с Кустодией?.. Она, бедняжка, осталась с ребенком на руках…
Ему показалось невероятным, что Идалина может так думать. Он-то никогда ее не оставит. Ведь он добивался этого, только чтобы быть уверенным, что не потеряет ее. Будь все по-другому, он потерпел бы до свадьбы.
Орасио попытался оправдаться, но от волнения язык ему не повиновался.
— Я не хочу больше слышать об этом! — прервала его Идалина. — Уйдем отсюда!
Сгущались сумерки, в кухне становилось темно.
— Побудем еще немного. Сядь сюда. Значит, мать была разъярена? А этот тип из Гоувейи больше не появлялся?
— Я его ни разу не видела. Он мне писал, но я не отвечала.
— Значит, он писал тебе?
— Второе письмо я даже и читать не стала. Получила и тут же бросила в огонь. Во вторник на прошлой неделе пришло от него письмо на имя матери. Не знаю, чего он хотел… Она мне ничего не сказала, а я не спрашивала.
Орасио снова встревожился:
— Значит, этот тип продолжает добиваться своего? «— Скоро это ему надоест…
— Скорее я набью ему морду!
— Зачем? Если бы он приехал, я бы с ним даже не поздоровалась.
Тревога не оставляла Орасио. «Этот хлыщ не отвяжется. Он, должно быть, рассчитывает на мать Идалины, поэтому и написал ей. Он богат и может жениться, когда захочет. А у меня за душой ни гроша… Обесчестить же Идалину, чтобы привязать ее к себе, вряд ли удастся. Она на это не пойдет».
Орасио все больше озлоблялся. Ему хотелось то схватить Идалину и тут же овладеть ею; то разыскать соперника, броситься на него, плюнуть в лицо, даже убить; то обругать «эту старую бесстыдницу, которая вела себя так, словно она не мать, а сводница»…
Совсем стемнело. Они услышали, как по лестнице поднимается Арминда. Идалина нарушила молчание:
— Пойдем!.. — И обратилась к Арминде, которая уже входила в кухню. — Я схожу навестить Ану. — У нее на лице появилась бледная улыбка, голос звучал глухо.
— Вы, что же, все еще молчите? У вас такие странные лица!
— Нет, что ты!..
Немного погодя они вышли.
По дороге Орасио, схваченный смешанными чувствами — злобой, досадой, нежностью, — несколько раз порывался сказать Идалине, что любит ее сильнее прежнего, что она его жизнь. Но как только он начинал говорить, кто-нибудь встречался им на заснеженной уличке и, здороваясь, прерывал его.
Они простились у дома Аны. Орасио чувствовал себя усталым, опустошенным. Родители видели, как он вошел с угрюмым видом и, не сказав ни слова, направился в свою комнату. Там он, не раздеваясь, улегся на кровать. Немного позже мать вошла к нему и спросила:
— Что с тобой? Говорил с Идалиной?
— Говорил.
— Ну и как? Почему ты такой? Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось… Не приставайте ко мне!.. Ужин готов? В половине седьмого меня ждет Серафим…
Сеньора Жертрудес не настаивала.
— Готов, готов. Можешь садиться, — сказала она обиженно.
Орасио вышел на кухню и сел за стол. Чтобы пораньше уйти, он по воскресеньям ужинал один, задолго до родителей. Если отец был дома, он обычно развлекал Орасио своей болтовней. Сейчас старик жаловался, что стало невыгодно держать коз. «Все дорого, только молоко стоит гроши», — без конца повторял он.
Сеньора Жертрудес налила сыну суп и принялась незаметно наблюдать за ним. Он ел вяло, не слушая отца. Думал о чем-то своем…
Доев суп, Орасио встал из-за стола. Он был встревожен.
— Сардин не хочешь?
— Нет, не хочу.
Он поспешно вошел к себе и сразу же вернулся со шляпой, фонарем и посохом:
— До субботы!..
Широкими шагами он начал спускаться по уличке, поглощенный мыслью, которая не давала ему покоя.
Идалина только что вернулась от Аны, когда жених вызвал ее на улицу.
— Я чуть не забыл… — волнуясь, торопливо проговорил он. — Дай мне тостан за платок…
Серафим Касадор ожидал его с нетерпением.
— Ты опоздал, — проворчал он, увидев Орасио, — обещал зайти за мной в половине седьмого, а уже пробило семь…
— Я не мог раньше… — извинился Орасио.
Серафим взвалил на плечи мешок, взял посох и обратился к жене:
— Значит, так… Вернусь завтра к вечеру, а если нет, то послезавтра.
Они вышли. Серафим начал жаловаться:
— Ну и погода! Жалко, что грузовик в Ковильян ходит не ежедневно. А если ехать поездом, приходится терять целый день… Живем словно на краю света! Раньше для меня это не имело значения: когда надо, разом перемахивал через горы. Но теперь для таких переходов уже не гожусь…
Орасио молчал — пусть себе мелет… Пройдя Фундо-де-Вила и миновав реку, они зажгли фонарь и стали подниматься на противоположный склон. Шагая по лесу, Серафим продолжал болтать без умолку — он любил поговорить. Огни поселка уже исчезли; вдалеке, в Мантейгасе, часы пробили восемь, и звуки колокола медленно разнеслись по долине.
Серафим заговорил о том, что его сын завел приятеля, который плохо на него влияет. Но Орасио не слушал своего спутника. Он думал об Идалине, и ничто другое его не интересовало. «В следующее воскресенье сделаю еще одну попытку. Надо этого добиться как можно скорее и любым способом!.. Ведь этот наглец даже матери ее пишет… Как только стану прядильщиком — женюсь! Кончатся мои терзания! Правда, хотелось все устроить лучше, но ничего, придется пока так…» Орасио почувствовал себя несчастным при мысли о домике — он столько о нем мечтал, знал его внутри и снаружи, вдоль и поперек, как будто уже построил его, как будто уже жил в нем… Сейчас дом этот представлялся ему еще более далеким, чем те, которые он видел на берегу Тежо, когда служил в армии; это был кукольный домик, нарисованный на стене и теперь замазанный черной краской.