— Что же привело тебя ко мне? — спросил он наконец.
— Я хотел повидаться с вами, крестный, и попросить об одном одолжении…
Маркес замер в тревожном ожидании — не последует ли за этим просьба о деньгах?
— Ну, говори… — пробормотал он.
Тогда Орасио, путаясь, заговорил о своем желании бросить жизнь пастуха и устроиться на работу в Ковильяне.
По выражению лица крестного Орасио понял, что его ожидает отказ. Он объяснял Маркесу, что умеет делать, когда в лавку вошла какая-то женщина. Маркес сразу же забыл об Орасио. Опередив приказчика, он оперся руками на прилавок и обратился к покупательнице:
— Добрый день, сеньора Ана! Как поживаете? Что прикажете?
Из своего угла Орасио видел, как крестный отвесил сахар и рис, затем завернул стеариновую свечу.
Наконец покупательница вышла, и Маркес вернулся к Орасио:
— Нелегкое это дело, мой мальчик… Совсем нелегкое… Я хочу тебе помочь, можешь не сомневаться, но не знаю даже, как за это взяться. У кого есть место, тот его не бросает, как бы мало ни зарабатывал, а набирать новых людей никто не хочет — вот почему здесь многие ходят без работы. У нас еще ничего, в Лиссабоне и в Опорто куда хуже, а о загранице и говорить не приходится! Каждый день читаешь в газетах страшные вещи. Даже в таких богатых странах, как Америка, — миллионы безработных. Выручает только война: одних убивает, другим дает работу… Если бы не это, пришлось бы совсем плохо. А в Португалии, которая ни с кем не воюет, видишь, что делается… — Он на мгновение задумался и затем добавил: — Я понимаю твое положение… Очень хорошо понимаю… Тебе хочется зарабатывать немножко больше. Ты не видишь для себя будущего. Но времена, брат, тяжелые… — Он кивнул в сторону паренька-приказчика: — Вот, посмотри на этого. Когда стало известно, что мне нужен приказчик — прежний умер от тифа, — набежало больше двух десятков. И каждый с рекомендацией! Одного рекомендовал даже муниципальный советник! А некоторых просили устроить хотя бы без жалованья, только за харчи да одежду. Но я не люблю кого-либо эксплуатировать. — Он важно посмотрел на приказчика. — Я плачу ему двадцать пять эскудо в месяц. Вот какие дела!.. Всегда на одну кость тысяча собак… Ты пастух, и у тебя есть работа. Хочешь совет? Оставайся пастухом! Правда, зарабатываешь ты мало, и пастуху никогда не выбиться в люди. Но наберись терпения! Подожди лучших времен!
Заметив, что Орасио помрачнел, Маркес заговорил мягче:
— Я ведь хочу тебе добра, только добра. Но что я могу поделать? — Он замолчал, как бы роясь в памяти. — Нет, ничего не вижу подходящего… — проговорил он. — Прежде оптовики, когда мы им делали заказы, старались нам угодить. А теперь им на все наплевать. Вот что принесла нам война, все огрубели. Тебе продают товар с таким видом, будто делают одолжение. Тебе не уделяют никакого внимания. Хочешь — бери, не хочешь — отправляйся в другое место! — Маркес снова взглянул на приказчика: — Даже этот мальчишка, у которого еще молоко на губах не обсохло, как-то Позволил себе нагрубить покупательнице. Представь себе, покупательнице, которая много забирает и всегда расплачивается наличными! Конечно, я его заставил извиниться, и если бы он не попросил прощения, я вышвырнул бы его на улицу! В моем магазине я безобразий не допущу!
Озабоченный своими мыслями, Орасио невнимательно слушал крестного. А Маркес, не замечая этого, продолжал, несколько изменив тон:
— Если я что-нибудь узнаю, то извещу тебя. Но заранее предупреждаю: не очень надейся. Ты не представляешь, как я сожалею, что не могу помочь. Я ведь большой друг и тебе и твоим родителям. Они очень порядочные люди!
Орасио вышел подавленный. Его расстроил не только сам отказ, но и все, что он услышал от Маркеса. Ему показалось, что все в заговоре против него, так как и в Лиссабоне ему говорили почти то же самое. Но он вспоминал теперь, что еще с малых лет часто слышал о людях, которые голодали, искали работы и не находили ее, о тщетных просьбах, с которыми они повсюду обращались… Значит, так повелось еще с давних времен… Просто он, будучи мальчишкой, не задумывался над этим.
Орасио был очень удручен и не замечал, что идет не в ту сторону. Выйдя на другую улицу, он прошел мимо казармы, потом миновал несколько фабрик. Он брел без цели, поглощенный своими мыслями. «Вот и крестный увидел, что у меня нет будущего!» Он возмутился: «Нет, пастухом я не останусь. Сейчас же пойду к Мануэлу Пейшото. Он мне не откажет. Пожалуй, лучше служить в магазине, чем работать на фабрике. А если по вечерам еще буду учиться, из меня выйдет толк. Со временем могу даже стать важным господином. Так бывало со многими. А пока придется потерпеть…
Он протиснулся между стеной и грузовиком, который, остановившись на узкой уличке, загородил проход. Свернул и направился к центру города. Дойдя до сквера на площади, он посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Оттуда до Алдейя-до-Карвальо было семь километров, и ему надо было спешить, чтобы не опоздать на грузовик. Он стал торопливо спускаться по дороге, поглядывая на прядильные и ткацкие фабрики, которые выстроились внизу, вдоль реки — там находился промышленный район Ковильяна. Теперь он смотрел на все это уже другими глазами. Обратил внимание на большое здание фабрики Азеведо де Соуза: о ней ему говорил Мануэл Пейшото, брат которого работал там мастером. Орасио даже замедлил шаг, чтобы получше рассмотреть это длинное двухэтажное здание со множеством окон, возвышающееся среди других, таких же длинных, но более старых фабричных корпусов. Вокруг никого не было видно. Только глухой шум машин свидетельствовал о том, что за этими стенами работали люди.
Орасио зашагал быстрее. Дорога, извивавшаяся над рекой, была пустынна. Фабричный шум остался позади — стояла удивительная тишина. Однако сразу же после того, как он миновал Борральейру, домишки которой раскинулись по склону, картина изменилась. До сих пор тихая и безлюдная дорога стала шумной: наступал полдень, и множество женщин и детей с корзинками на голове и в руках торопились отнести на фабрики обед своим мужьям и отцам.
Вскоре дорога снова опустела.
Орасио подошел к Алдейя-до-Карвальо. Это предместье Ковильяна, как и все прибрежные поселки, выглядело убогим и унылым: извилистые улички, мрачные тупики, дома, разваливающиеся от ветхости… Особенностью Алдейя-до-Карвальо было то, что большинство тамошних жителей не занимались земледелием или скотоводством, а работали на фабриках Ковильяна.
Орасио был здесь только раз; несмотря на это, он хорошо помнил дом Мануэла Пейшото, с которым прежде пас скот в горах. Был конец мая, и Орасио опасался, что его друг уже перегнал свое стадо на горные пастбища. Но когда он постучался, жена Мануэла, открывшая дверь, успокоила его:
— Он здесь недалеко, выправляет рога у барашков.
— Где это?
Женщина вышла на улицу и подробно объяснила ему дорогу. Орасио поблагодарил и зашагал через поселок, жуя кусок хлеба с сыром, который захватил с собой.
Он нашел Пейшото в поле. Двое его сыновей раздували огонь под кастрюлей, установленной на трех камнях; в ней варились картофелины, они были нужны для выпрямления рогов. Неподалеку в загоне из веревочной сетки, укрепленной на кольях, стадо дожидалось начала операции.
Узнав Орасио, Пейшото бросился ему навстречу:
— Вот неожиданность! Ты здесь? Когда приехал?
Мануэл и Орасио несколько лет кряду пасли стада на лугах, отведенных Мантейгасу и Алдейя-до-Карвальо. Хотя Пейшото был почти на тридцать лет старше Орасио, они подружились. Орасио называл Мануэла «сеньор» и обращался к нему на «вы»; а тот всегда сохранял с Орасио отеческий тон и, конечно, говорил ему «ты». Но это не мешало долгим беседам, которые они вели в глухих горных местах. Зачастую Пейшото откровенничал даже по поводу своих встреч с женщинами, как если бы он и Орасио были одних лет.
Пейшото обнял своего молодого друга.
— Какая радость! Какая радость! Дай-ка мне хорошенько посмотреть на тебя! — Он положил ему руки на плечи и оглядел с ног до головы: — Ну, как тебе жилось в армии? Рассказывай! Садись сюда.
Они уселись на землю. И Орасио принялся отвечать на вопросы старого пастуха. Сыновья Пейшото позабыли об огне, который они поддерживали под кастрюлей, и не спускали глаз с пришельца. Орасио рассказал о своей службе в армии и о том, что он видел в Лиссабоне. Наконец заговорили о жизни в горах. Пейшото пожаловался:
— Какая была ужасная зима! Я уж не знал, чем кормить скот. Пришлось очень дорого заплатить за аренду никудышных заливных лугов…
Орасио, все время ожидавший удобного момента, чтобы объяснить цель своего прихода, воспользовался первой же паузой.
— Я бы хотел поговорить с вами…
По его тону Пейшото решил, что разговор должен происходить наедине. И подал знак сыновьям.
— Тут, собственно, нет никакого секрета… — поспешил заметить Орасио.
Мальчики отошли в сторону. Орасио не хотел говорить Маркесу о том, что собирается жениться. Мануэлу же он рассказал все и поведал свою затаенную мечту, которая и явилась причиной отсрочки свадьбы.
— Не сможете ли вы поговорить с братом, чтобы он устроил меня на фабрику?.. На ту, где он мастером, или на какую-нибудь другую…
— На фабрику? В твоем возрасте? — удивленно спросил Пейшото. Но тут же, увидев выражение лица Орасио, поправился: — Ладно! Раз надо поговорить, я переговорю. И помни: если брат не сделает этого ради меня, значит, это вообще невозможно. Но такое дело сразу не сладить. Оно ведь зависит не только от Матеуса… У хозяина всегда много заявлений… Кем бы ты хотел быть?
— Ткачом.
— Ты знаешь, что тебе придется поступать на фабрику учеником?
— Знаю…
— Я тебе это говорю потому, что ученик зарабатывает очень мало. Иногда проходит много времени, пока он станет рабочим. Это хорошо только для мальчишек. Вместо того чтобы бегать и шалить, они берутся за пряжу и обучаются ремеслу. Все-таки кое-что получают и помогают родителям. Но ты мужчина, даже отслужил в армии. Не знаю, хорошо ли ты подумал…