— Подумал. Подсчитал. Денег я на фабрике заработаю больше, чем у Валадареса, хотя, конечно, там я не платил за харчи, а здесь придется. Но это дело стоящее. А быть пастухом — не жизнь! Для вас это еще куда ни шло, потому что скот ваш. Но при заработке в девяносто эскудо в месяц — столько мне платят — никогда ничего не получится.
Он замолчал. Старик с худым, небритым лицом, в заплатанном пиджаке поверх грязной рубашки без воротничка, задумался.
— Тебе виднее… — наконец проронил он. — Но, может быть, удастся устроиться как-нибудь иначе?
— А как? Вы считаете, я об этом не думал? Мало я обивал пороги в Лиссабоне! И здесь, в Ковильяне, перед тем как прийти к вам, я был у своего крестного, Маркеса, — у него бакалейная лавка возле нового рынка. Все говорят мне одно и то же. Оказывается, одного желания работать недостаточно; нужно суметь устроиться на работу, в этом все дело. Я никогда не думал, что это так трудно! Но кто за меня замолвит словечко? Настоящий друг у меня только вы…
— А в Мантейгасе? Там, на фабриках? Все-таки лучше остаться с семьей…
— Этого я и хотел! Хотя бы из-за девушки; ведь если я перееду сюда, придется на время расстаться. Но там у меня ничего не вышло. Еще когда был в Лиссабоне, написал викарию и вот вчера ходил за ответом. Он просил за меня нескольких фабрикантов, и все они отказали. Я этому не очень удивился. Там фабрики маленькие, а работа нужна многим.
Снова наступила тишина. Первым заговорил Орасио:
— Скажите, сеньор Мануэл, не кажется ли вам, что лучше быть рабочим, чем пастухом?
Пейшото ответил:
— Мой отец поручил мне пасти скот, а брата послал на фабрику. Я тоже пошлю туда обоих сыновей, как только они подрастут. Но скажу тебе: у моего отца был верный глаз. Для меня нет ничего дороже свободы. Проводить целые дни в четырех стенах фабрики не по мне! Конечно, будь я на твоем месте, тогда другое дело…
Пейшото приподнял крышку кастрюли. Пар окутал его лицо, так что он с трудом разглядел картофелины.
— Ты очень торопишься?
— Мне надо лопасть на грузовик, который отходит без четверти пять. А что?
— Ты мне не поможешь? А то на мальчишек нельзя полагаться: они только мешают.
— Что ж, у меня еще есть время, — сказал Орасио.
Захватив с собой тряпки и вилку, он вместе с Пейшото направился к загону. Кастрюлю нес Пейшото. Подойдя к стаду, Орасио заметил:
— У вас теперь больше коз, чем овец…
— И не говори! Ты еще не знаешь всех моих забот… Зимой пасти окот негде. Арендовал я два луга, и у меня не осталось ни гроша. Вот тогда я и продал часть овец и купил коз… Козы ведь едят все, им все годится. А овцам нужны хорошие пастбища. Что мне было делать? Сейчас в поселке только три стада овец, остальное — козы. Беднякам овцы не по карману. Правда, доход от коз меньше, но зато они всегда обеспечат молоком, пока не поспеет рожь и картофель. Но я не выношу коз! Никогда не думал, что стану козьим пастухом… Когда я увидел, как уводят моих овец, мне показалось, что я расстаюсь с членами семьи, прости меня господи…
Пейшото тряхнул головой и расправил плечи, как бы желая отогнать от себя печальные воспоминания. Потом бросился ловить барашка, который, прячась среди овец, все время ускользал от него.
Орасио рассчитывал занять у Пейшото денег, — ровно столько, сколько его родители задолжали Валадаресу, — и освободиться от хозяина, когда это понадобится. Но после того, что рассказал старый пастух, он не решался заговорить об этом. Орасио казалось, что положение создается безвыходное: «Если Матеус устроит меня на фабрику, как же я смогу уйти от Валадареса, не расплатившись?»
— Эй, Орасио! Давай! — закричал Мануэл.
Он поймал барашка и зажал его между коленями. Подошел Орасио. Вытащил из кастрюли большую картофелину и положил ее в тряпку. У барашка были загнутые рожки. Быстрое движение Орасио — и на рог надета горячая картофелина. Животное содрогнулось, рог быстро размягчился. Орасио принялся его отгибать, чтобы, вырастая, рог не мешал барашку видеть.
Потом взял другую картофелину и проделал то же самое со вторым рогом. Подвязав рога к палке, чтобы они, остывая, сохранили полученную форму, Пейшото кинулся ловить второго барашка…
Когда Орасио прощался со своим другом, тот еще раз повторил:
— Я поговорю насчет тебя… Посмотрим, может, что-нибудь и получится… Я послезавтра переберусь со скотом наверх. Ты ведь тоже на днях отправишься в горы? А?
Орасио пожал плечами.
— Ладно! — сказал Мануэл. — Как только что-нибудь узнаю, извещу тебя…
Грузовик пришел в Мантейгас к вечеру. Расположенный в долине, на берегу Зезере, поселок казался игрушечным: белые колокольни двух церквей, кучка домов вокруг — город лилипутов на дне огромной зеленой раковины. Горные вершины стояли на страже, охраняя селение.
Орасио сошел с грузовика и направился к Валадаресу.
Хозяин принял его ласково. Это был высокий сухопарый человек с грубым, обожженным солнцем лицом. Он владел большим стадом и несколькими земельными участками — все это было куплено на деньги, которые его жена выманила у своего отца, приходского священника, когда тот лежал на смертном одре.
— Ну, как поживаешь? А я было подумал, что ты на меня сводишься…
— Нет, совсем не сержусь… За что?
— Да ведь ты уже два дня как приехал, а ко мне не заходил… — Он улыбнулся: — Небось, все с невестой миловался?
Орасио ничего не ответил, как бы соглашаясь со словами хозяина.
— Завтра же могу выйти на работу, — предложил он.
Валадарес решил быть великодушным:
— Не надо. Ты ведь собираешься жениться, а я знаю, что это такое. Тебе нужен отпуск на несколько дней. Устраивай свои дела, к работе приступишь в конце месяца. А пока мой сын Тонио будет по-прежнему пасти скот.
— Я решил отложить свадьбу… Могу начать хоть завтра.
— Отложить? Почему? — Видя, что пастух молчит, Валадарес не стал допытываться. — Хорошо, тебе виднее… Значит, хочешь начинать завтра?
— Да, сеньор. Завтра я выйду сменить Тонио.
— Как знаешь… — пробормотал Валадарес.
Орасио осведомился о здоровье сеньоры Лудовины, которая расхаживала по дому в хлопотах по хозяйству, попрощался и ушел. Когда он сказал Валадаресу, что вернется на работу, ему особенно остро захотелось остаться с Идалиной. «Надо убедить ее подождать. Теперь речь идет не только о постройке дома. Если мы поженимся, на какие средства существовать первые месяцы, раз жалованье уже получено вперед? А рассказать ей об этом я не могу — мать будет недовольна…»
Придя домой, он увидел там отца и мать Идалины. Они сидели против его родителей. У них были строгие лица.
Орасио приветливо поздоровался: «Добрый вечер».
Но сеньора Жануария и ее муж ответили холодно.
Мать попыталась разрядить напряжение:
— Почему ты так поздно? Что случилось?
— Поздно? — удивился Орасио. — Ведь грузовик пришел только полчаса назад…
Сеньора Жертрудес внимательно посмотрела на Орасио, очевидно ожидая дальнейших разъяснений, но он отвел глаза и промолчал. Тогда она сказала:
— Здесь вот сеньор Висенте и тетя Жануария… уже давно ждут тебя. Хотят с тобой поговорить…
Так как все табуретки были заняты, Орасио прислонился к стене, готовый выслушать родителей Идалины. Но они продолжали молчать. Сеньора Жануария, запахнувшись в черную шаль, скрестила руки на груди и уставилась в пол; над верхней губой у нее завивались черные усики, напоминавшие крошечные рожки барашка… Поскольку в этих краях мужчины в подобных затруднительных случаях уступали инициативу женщинам, сеньор Висенте, кстати не очень уверенный в том, что все расслышал, не хотел начинать первым. Молчание снова нарушила мать Орасио:
— Они не хотят откладывать свадьбу. Я уже объясняла им, но они…
Тут сеньора Жануария вмешалась, заговорив своим гнусавым голосом:
— На что же это похоже? Девушка спуталась с тобой — это всем известно, и теперь, если свадьба не состоится, пойдут толки…
— Какие толки? Ведь я от своего обещания не отказываюсь! Свадьба только немного откладывается, а почему — тут скрывать нечего… Кроме того, перед вашей дочерью я ни в чем не виноват и женюсь не потому, что обязан, а потому, что она мне нравится. Что же тут могут сказать?
Сеньора Жануария возмутилась:
— Сказать могут многое. Я верю, чести ты у нее не отнял. Если бы так случилось и ты потом не женился, я сама убила бы тебя. Но я не позволю позорить свою дочь! Тетка Лусиана уже всем уши прожужжала о том, что она вчера видела. Мне поначалу хотелось поколотить ее, но потом я подумала: а может быть, то, что она болтает, правда? И ведь оказывается — правда! Девка уже получила пару затрещин, чтобы не была такой бесстыжей. Так вот, я тебя предупреждаю…
Теперь рассердилась сеньора Жертрудес, и не потому, что считала слова гостьи неосновательными: ее раздражал тон, каким Жануария разговаривала с Орасио. Кроме того, она уже решила, что и в ее интересах отложить свадьбу. Сеньора Жануария почувствовала, что мать Орасио обиделась. Воцарилось молчание. Дядя Жоаким, как обычно, сидел, согнувшись над башмаком, будто ничего не слышал, а у дяди Висенте не сходило с лица осуждающее выражение — он хотел показать, что разделяет гнев жены.
Сеньора Жануария заговорила снова:
— Собственный дом — дело хорошее. Но в состоянии ли ты его построить?
Орасио не знал, что ответить.
— Сейчас еще не могу, — наконец сказал он. — Все зависит от того, как я устроюсь…
— Так я и думала! — воскликнула Жануария. — Так и думала! Да когда это будет? Может быть, через несколько лет, а может быть, и никогда. А девушка пусть ждет, несчастная!..
Прежде чем Орасио успел ответить, сеньора Жертрудес с раздражением закричала:
— Не могу я этого слышать, Жануария! Если вы так торопитесь выдать дочку, пусть она выходит замуж за другого. Нам милостей не надо, мы в них не нуждаемся…
Орасио подал матери знак, чтобы она замолчала.
Сеньора Жануария продолжала уже примирительным тоном: