Рядом с Эратосфеном (тоже киренцем по происхождению) здесь трудятся уроженец Крита, бывший раб, — поэт Риан, Аристофан из Византия, трагический поэт Ликофрон, создавший 64 трагедии, александриец Зенодот. Аристофан готовит, как мы сказали бы теперь, критические издания текстов классиков, он сравнивает различные рукописи (при переписке в них часто вкрадываются описки) и восстанавливает подлинный текст. Кроме того, он составил первый словарь устаревших и заимствованных в греческий язык иностранных слов, что-то вроде наших толковых словарей. Ему же принадлежат и пространные добавления к «Таблицам» Каллимаха. Зенодот специализируется на Гомере и Гесиоде, у него много сочинений об этих основоположниках греческого эпоса. Пользуется известностью и его работа о философе-идеалисте Платоне и его отношении к богам. Друг Эратосфена Риан пишет поэмы об ахейцах, фессалийцах, мессенцах, то есть излагает в стихах мифы и этнографические сведения об этих народах. Занимается он и гомеровским вопросом — личность и труды великого слепца уже тогда волновали умы ученых.
Главный библиотекарь Эратосфен — самый разносторонний из всех обитателей Музейона, недаром его шутливо называют пентатлом — «пятиборцем». Он и математик, и философ, и литературовед, и астроном. Кроме того, он пишет и эпические поэмы. Но основной его интерес — в изучении географии. Эратосфен оставил большое сочинение по описанию Земли и даже пытался вычислить ее радиус и длину земной оси (здесь он ошибся лишь на 75 километров).
Мы входим в одно из библиотечных хранилищ. Книг в такой форме, к какой мы привыкли, здесь нет, они появятся много позже. На полках из кедрового дерева (считается, что они предохраняют рукописи от насекомых-вредителей) в специальных футлярах лежат папирусные свитки. К футлярам прикреплены небольшие таблички с названиями сочинений, чтобы можно было легко найти искомое. Разнообразие авторов и богатство собрания просто ошеломляют. Вот здесь перед нами сочинения древнегреческих лириков: Алкей, Алкман, Симонид Кеосский, Бакхилид, Пиндар, Ибик, Стесихор, Анакреон, Терпандр, Феогнид; стихи поэтесс Эринныя умершей в девятнадцать лет, Миртиды, Праксиллы, Коринны, пять раз победившей в состязаниях Пиндара. Вот свиток неистового Архилоха и собрание произведений десятой музы, как ее назвал Платон, сладкозвучной Сафо… Всех не счесть! А ведь большинство этих поэтических шедевров не дойдет до нашего времени и бесследно погибнет в пожарах при завоеваниях или от рук невежественных монахов.
В уголке сидит ученик и переписывает понравившуюся ему эпиграмму поэта Посидиппа из Пеллы, посвященную александрийскому маяку:
Башню на Фаросе, грекам спасенье, Сострат Дексифанов,
Зодчий из Книда, воздвиг, о повелитель Протей![28]
Нет никаких островных сторожей на утесах в Египте,
Но от земли проведен мол для стоянки судов,
И высоко, рассекая эфир, поднимается башня,
Всюду за множеством верст видная путнику днем,
Ночью же издали видят плывущие морей вес время
Свет от большого огня в самом верху маяка,
И хоть от Таврова Рога[29] готовы идти они, зная,
Что покровитель им есть, гостеприимный Протей[30].
Что же, любовь к родному городу и его достопримечательностям всегда жива в сердце» каждого александрийца. А переписывающий строки Посидиппа — местный уроженец.
Возьмем с полки футляр с табличкой «Сафо», откроем его, осторожно вытащим свиток, развернем… Это сборник эпиталамий, свадебных песен, сочиненных лесбосской поэтессой для церемоний бракосочетания ее воспитанниц. Глубина чувства, задушевность, доброта и нежность, выраженные в стихах, мгновенно захватывают нас. Глаза жадно пробегают ровные, четко написанные строчки, сразу видно, что рукопись выполнена опытным профессиональным писцом. Трудно оторваться от певучей ритмики гимнов, так живо, взволнованно и в то же время просто пишет Сафо:
Как гиацинт, что в горах пастухи, пасущие стадо,
Топчут своими ногами, к земле пурпуровый цветик…[31]
Наконец мы спохватываемся и со вздохом сожаления возвращаем свиток на свое место. Прошло уже более часа, как мы находимся в этом зале. Нам надо спешить, чтобы до темноты успеть увидеть еще многое. А в библиотеке Птолемеев можно провести не только часы и дни, а целые годы — в ней хранится по меньшей мере семьсот тысяч томов-свитков!
Мы покидаем Музейон и через полчаса выбираемся из царского квартала на улицы города. Теперь наш путь лежит через прибрежную часть Александрии. Мы снова проходим мимо бесчисленных причалов, верфей, где строятся новые корабли, арсеналов, складов товаров. Вот улица, на которой расположены бесчисленные лавки. Сверкают ожерелья, массивные цепи и серьги с драгоценными камнями в мастерских ювелиров, а оружейники предлагают мечи, щиты, шлемы, изукрашенные золотой и серебряной насечкой. Новые ковры расстелены прямо на мостовой — считается, что они становятся лучше после хождения по ним прохожих. Здесь же расположились и менялы со своими столиками, на которых лежат груды монет самых различных стран и царств.
Заглянем на минутку в Эмпорий — огромное помещение с колоннами, где купцы, прибывшие из самых разных стран, договариваются о различных сделках. Слышатся названия экзотических товаров: сильфий; слоновые бивни; благовонные курения для храмов — мирра, ладан и алоэ; драгоценные камни; полотнища необычной тонкой материи, привезенные из далекой страны серов (шелк). Впрочем, чаще всего речь идет о крупных партиях традиционных товаров александрийского экспорта: пшеницы, папируса, льна, стеклянных, фаянсовых и серебряных изделий. Птолемеи ввели монополию на продажу папируса и получают колоссальные доходы от нее. Ведь провинциальный нотариус исписывает ежедневно от шести до тринадцати папирусных свитков (то есть от 25 до 57 метров). Нетрудно представить себе, какое гигантское количество этого писчего материала требуется во все культурные и деловые центры древнего мира!
Одна из стен Эмпория украшена большой мозаикой. На ней изображена по пояс красивая молодая женщина — олицетворение города. У нее типичное лицо гречанки, огромные сверкающие глаза. Военный плащ на плечах и шлем в виде корабля должен напоминать зрителю о морской мощи птолемеевского флота. На это же указывает и афластон — специальное устройство для абордажа, которое она держит в левой руке. Но купцы, занятые своими сделками, мало обращают внимания на это замечательное произведение александрийских мастеров-мозаичистов.
Выйдя из Эмпория, мы наталкиваемся на группу из четырех человек, стоящих подле уличного писца. Один из них — покупатель, второй — продавец, остальные — свидетели. Писец читает вслух документ, только что составленный им. Это акт о покупке молодой рабыни за пятьдесят драхм. Нас удивляет, что в тексте покупатель именуется Зеноном, сыном Клеофонта, ионянином, рожденным в Египте (то есть александрийцем) и с гражданским положением перса по происхождению. Два последних слова кажутся нам странными. Дело, однако, в том, что это юридическая фикция. В Египте того времени всякий виновный, в том числе должник, мог искать убежища в храме и оказывался неприкосновенным. Только потомки персов, бывших угнетателей, не имели такого права. Таким образом, эта формула попросту обозначает, что в случае неуплаты новый хозяин рабыни не будет прибегать к защите храма.
Пора, однако, подкрепиться, после долгого хождения по городу явственно чувствуется голод. У сидящей около жаровни прямо на улице старушки торговки за пару медных монет — дихальков — мы получаем дешевый обед. Он состоит из большой жареной кефали, толстого ломтя ароматного пшеничного хлеба, печеного стебля папируса и кружки холодной воды. Вполне достаточно, чтобы восстановить наши силы.
Двинемся дальше, мы все еще находимся в районе порта. Из соседнего неказистого здания, сложенного на скорую руку из необожженных кирпичей, доносится веселый разноголосый шум. Это кабачок, в котором отдыхают мореходы. Ненадолго заглянем и сюда. Окон в основном помещении нет, но яркие светильники, наполненные оливковым маслом, дают достаточно света, чтобы разглядеть живописную картину. У грубо сколоченных низких столиков сидят моряки: кто пьет по греческому образцу виноградное вино, разбавленное наполовину водой, кто — чистое пальмовое. Две шустрые рабыни-прислужницы носят еду: ту же жареную рыбу, миски с похлебкой, сладости и орехи.
Неожиданно разговоры стихают. В залу входят трое бродячих музыкантов и танцовщица. Сразу же освобождается пространство посередине, там неподвижно замирает плясунья. Музыканты — старик с кифарой и двое юношей, один с флейтой, другой с небольшим барабаном, — устраиваются в уголке. Несколько секунд сосредоточенной тишины, затем первые аккорды струнного инструмента, и представление начинается.
Чуть слышно поет флейта, звенят струны кифары, лениво отбивает ритм барабанщик. Танцовщица — девушка пятнадцати лет, закутанная с головы до ног в длинное белое покрывало из тонкой материи, — мелкими шажками перебегает по диагонали импровизированную сцену, щелкает пару раз кроталами, что-то вроде современных кастаньет, но из меди, и останавливается. Словно нехотя, она движется назад и снова совершает свой монотонный пробег.
Юноша с барабаном начинает жужжать. Звук, сперва тихий, становится все громче и назойливее. Девушка останавливается в центре и обеспокоенно смотрит вокруг. Ее большие черные глаза нетерпеливо ищут причину шума. Вдруг лицо озаряется догадкой: в покрывало забралась большая оса! Резким движением она сбрасывает конец покрывала, открывая волосы и плечи, и отряхивает его. Жужжание замолкает, и довольная плясунья продолжает танец.
Но через секунду назойливое насекомое появляется снова. Оно жужжит все настойчивее. По жестам девушки зритель догадывается, что оса садится ей на голову и плечи, пытается забраться под покрывало. Удары барабана становятся все чаще, ритм нарастает, Отчаявшаяся танцовщица вертится волчком, чтобы избавиться от мучительницы. Легкое покрывало постепенно развертывается, падает к ее ногам, и девушка остается почти обнаженной — одна небольшая набедренная повязка. Жужжание смолкает — оса наконец улетела! Взрыв аплодисментов награждает исполнительницу, она схватывает покрывало и скрывается в комнате хозяина, а старик кифарист, обходя присутствующих, собирает подаяния. Они щедры, все моряки любят знаменитую александрийскую пантомиму «Оса».