ь в филенки поленом. Там его и словил Григорьев, которого домочадцы вызвали по телефону из цеха, решили, что ломятся грабители.
Григорьев усадил его на лавочку в садике, объяснил, с какой стороны вход и что в гости к нему надо приходить трезвым. Пьют, мол, в гостях, а не до гостей. Гончарову понравилось, что Григорьев не побоялся бандитов, приехал один, не стал поднимать шума. С тех пор отношения с начальником цеха наладились. Гончарову надоело краснеть, как школьнику, не выучившему урока, стоя на рапортах перед Григорьевым в присутствии своих товарищей. Он в самом деле занялся и химией, и физикой, начал думать над ходом плавки, чему позднее сам был рад. Григорьевская наука помогла стать известным на всю страну мастером, в газетах о нем стали писать…
Наконец, Григорьев оторвался от созерцания разрушенных трубопроводов и зашагал было к литейному двору. Гончаров преградил ему дорогу.
— Может, забыли Гончарова Степана, Борис Борисович? — загремел он во всю силу своих легких. — Может, и знаться не захотите?
Глазки Гончарова весело смеялись.
Григорьев остановился и, не уступая Гончарову в силе, тряхнул его руку.
— Помню, Степан Петрович, — мягко улыбаясь, сказал Григорьев, — помню, как в гости ко мне ходили…
— Так вот и я помню, — обрадовался Гончаров, — теперь вас приглашаю, отдариться хочу. Сегодня после работы приглашаю. — Его глазки опять засмеялись. — А может, побрезгуете?
Григорьев охватил ладонью нижнюю часть лица, смотрел под ноги и молчал. Думал.
— Хорошо, — твердо сказал он. — На старом месте живете?
— На том самом, на правой стороне, — заторопился Гончаров, напускная бесшабашность слетела с него, он и удивлялся григорьевскому согласию — человек занятой, и рад был, и почему-то растревожился. — В угловом особнячке, какой мне тогда, после войны, дали по вашей рекомендации… — продолжал он. — Насчет машины не беспокойтесь, Сашка Андронов с Индии вернулся… Александр Федорович, — поправился он, помня, что фамильярность у Григорьева не в почете. — Он свой «Москвич» за вами к проходной подгонит. Лучше на «Москвиче», по-свойски; на директорскую глазеть будут, скажут, вот Гончаров уж успел и знакомство завести…
На том и расстались. Григорьев зашагал дальше по литейным дворам. Странное чувство овладело им. И не Гончаров был тому причиной — Андронов, с которым предстояло встретиться вечером у проходной.
Григорьев не видел Александра Андронова, своего давнего ученика, с тех пор, как однажды в Темиртау на отстающем тогда заводе поручил ему навести порядок на литейных дворах доменного цеха. Неторопливо шагал от печи к печи Григорьев и невольно представлял себе, как они с Андроновым встретились тогда, года три или четыре назад в Темиртау. Саша Андронов стал Александром Федоровичем, посолиднел, действовал строго, заставлял слушать себя, наводил порядки, начиная с подготовки к плавке сырых материалов, то есть умел ценить подлинную культуру производства и понимал, за что надо браться в первую голову. Но что-то было все-таки не так, не таким представлялся Григорьеву будущий Андронов, когда сразу после войны он наблюдал живой интерес, с каким стремился молодой газовщик, а потом мастер Саша Андронов понять ход процесса плавки в наглухо забронированной шахте доменной печи. Постоянная работа мысли — вот что отличало Сашу от тех мастеров без образования, которые вышли из опытных горновых, например, от молодого Гончарова.
Конечно, и в Темиртау Андронов производил впечатление думающего мастера, да это так и было. Но Григорьеву все казалось, что повзрослевший Андронов застыл в каком-то одном качестве, а он ждал от Саши постоянного движения, развития, чего-то особенного, андроновского, что угадывалось в нем. В этом Григорьев — он тогда почувствовал — противоречил самому себе. Он ценил в инженерах рабочую закалку, знание печи не со стороны, а так, как ее может узнать только человек, работающий около нее семь часов в день. Он так и говорил мастерам на рапортах: «Вы лучше знаете печь, чем я, инженер, вы семь часов следите за ее ходом…» И все же, увидев Андронова в Темиртау через много лет и сразу поняв, что перед ним опытный человек с этой самой рабочей закалкой, он испытал какое-то трудно объяснимое недовольство, скрытую какую-то досаду: Андронову не хватало важных, как раз инженерных качеств. Широты взгляда, инженерной оценки ситуаций в цехе, а не только на литейных дворах непосредственно у печей. Вот чего не увидел Григорьев у Андронова в Темиртау. Только потом, вернувшись из командировки, Григорьев подумал, что, может быть, просто не сумел понять и заново оценить повзрослевшего Андронова, Александра Федоровича, а не Сашу Андронова.
Как-то корреспондент «Литературной газеты» во время интервью поинтересовался, стал ли его ученик Александр Андронов, о котором теперь знают многие, доменщиком с широким кругозором? Григорьев про себя отметил, что вопрос интересен, но не захотел делиться с газетчиком своими сомнениями. Помолчал, спросил, знает ли корреспондент, что Андронов — обер-мастер крупного завода? «Быть обер-мастером такого завода — это много…» — добавил он. Оценка, которую он дал таким ответом Андронову, была справедлива. И все же… Тот же корреспондент спросил, что делает инженера специалистом широкого кругозора: институт или потом, на производстве, влияние эрудированных специалистов? Григорьев помнил свой ответ: «Спрос! Будет спрос на эрудированных специалистов, будут и инженеры широкого кругозора…» Андронов не стал таким. Нет. А спрос был! Эрудированными специалистами стали многие. Взять хотя бы Меркулова, недавнего директора завода… Или директора Ново-Липецкого завода… Многие, но не Андронов…
Обойдя печи, вдумавшись в показания приборов, как делал это, будучи начальником доменного цеха, Григорьев вернулся в кабинет Середина, в котором обосновался с согласия его хозяина — тот временно переселился в комнату рапортов, и принялся за изучение доставленных ему утром плавильных журналов всех печей месячной давности…
У проходной Григорьев появился точно в установленный час, окинув взглядом площадь, разыскал на дальнем ее конце у кустов сквера старенький «Москвич» и прямиком, через площадь, отправился к машине. Андронов вышел навстречу. Погрузневший, с брюшком уже — отметил Григорьев. Лицо Андронова залилось румянцем. Некоторое время стояли друг перед другом, Андронов шагнул вперед, и они обнялись, сбивая друг у друга на затылок шляпы. Григорьев прикоснулся губами к колючей щеке Андронова и сжал его крепкие плечи.
— По-человечески получилось, — смущенно смеясь, сказал Андронов, — боялся я, как встретимся… По-человечески… — повторил он.
X
Они катили по улицам рабочего города, подкрашенным мягким светом вечерней зари. Андронов притормаживал перед трамвайными остановками, заполненными рабочим людом, и у переходов на перекрестках, давая дорогу пешеходам со свежими, порозовевшими и от зари, и от осенней прохлады лицами. Иногда прохожие заглядывали в стекло машины, кивали, поднимая в знак приветствия руку, и непонятно было, с кем здороваются: с Андроновым или с его соседом. Но и тот, и другой неизменно отвечали на приветствия, и невольная улыбка блуждала на их лицах. Свой город!
Подкатили к гончаровскому дому. Оставили машину в стороне, на пустыре, который мог оказаться лишь в этой, первой застройки, одноэтажной части города. У ворот на Андронова налетела одетая в обвисшую вязаную кофту жена Гончарова, не обратила внимания на того, кто идет вслед за ним.
— Ты это, Сашка! Что же ты за человек? — в голос закричала она. — Говорят, от машины отказался, не стал покупать. Ты что же, не мог нам продать?! Хоть старую машину продал бы. Какая муха тебя укусила? Мы же тебе говорили, нужна нам машина, для дела нужна… — Она вдруг осеклась и цепко взглянула на Андронова. — А ты рубль мне отдал?..
— Какой рубль?.. — невольно удивился Андронов.
— А два года назад в Москве на выставке занимал. Забыл, что ли?
— Как гостя встречаешь, Евдокия Егоровна? — строго спросил Андронов.
Она глянула внимательнее на того, кто стоял позади, и обмерла.
— Ох, батюшки, а я-то думала свой… Извините…
И тон ее стал иным, и слова благообразными, как переродилась. Она узнала Григорьева, но делала вид, что не признает, собираясь с мыслями и не зная еще, как выйти из неловкого положения.
— Зови сюда хозяина, — сказал Андронов и пошел на участок прямиком к водруженной на закопченный кирпичный постамент вагонетке.
Евдокия Егоровна, подбирая лохмы густых спутавшихся, с проседью волос, кинулась в дом с таким проворством, будто было ей восемнадцать.
— Памятник соорудил себе Степан Петрович, — усмехаясь, оглядывая со всех сторон монументальное сооружение, сказал Андронов. — Ну и умелец, ну и творец!
А «творец» между тем шагал к ним по дорожке от крыльца в широких штанах, широкой не то рубахе, не то робе, громоздкий, как бы подталкивая перед собой живот.
Григорьев повернулся к нему, не уступал он Гончарову ни ростом, ни шириной плеч.
Андронов думал, что хозяин дома сейчас начнет орать во всю мощь своих легких и голосовых связок, которыми бог не обидел его, как делал это всегда при встречах, но тот совершенно обычным голосом сказал:
— Гора к Магомету… Спасибо, Борис Борисович, уважил… — Искринки засверкали в его заплывших глазках: — Усадьбу давайте покажу.
Григорьев не выразил готовности смотреть, но и не возразил. Спросил только:
— Откуда у тебя, Степан Петрович, вагонетка?
— Ох, какой ты, Борис Борисович! Сразу: откуда… Занадобилось воду греть для помидоров. Я, вон видишь, и топку под ней выложил. Работает!
Григорьев ничего больше не спрашивал, молча шагал подле Гончарова, закинув руки за спину и останавливаясь там, где останавливался хозяин дома, будто привычно шел по заводу в сопровождении директора. Так же молча выслушивал объяснения: мотор электрический — закачивать воду в вагонетку, мотор на бензине — резервный, точило в сарае с мотором от вентилятора, сокодавка, тоже электрифицированная, системы поливных труб по всем грядкам…