ьным приговором или высшей похвалой. А что же он, Григорьев, теперь сидит и молчит? Что же он, забыл, как Гончаров лез в огонь, выручая домну, как работал напролет ночами и днями, переборол себя и стал изучать химию и физику, перестал пить, ездил в творческие командировки на заводы в Грузию, в Кузнецк, привозил оттуда опыт других, оставлял там свой? Забыл все это Григорьев? Молчит, сердится, даже и не смотрит. Вот, оказывается, каким стал: нелюдимым, обидчивым, черствым. Да, может, он и всегда был черствым, и только воображение рисовало его таким, каким людям хотелось его видеть? Привыкли сотворить себе богов, и жить без богов не могут. А вот он каков на самом деле, полюбуйтесь!..
Григорьев засопел, тяжко вздохнул, лицо его потемнело от румянца.
— Я всегда ценил мастеров, — проговорил Григорьев. — И Василия Леонтьевича, и Бочарникова, и Гончарова… Хорошие, смелые мастера. А люди… разные. — Он замолчал, не закончив своей мысли.
— Я вам так отвечу, — проговорил Андронов, хотя как будто отвечать было не на что, Григорьев ни о чем не спрашивал. — У Василия Леонтьевича, Деда нашего, весь талант только на домну пошел, для него, кроме домны, ничего не существует. И это не ограниченность, не подумайте, я тридцать лет с ним около домен кручусь, узнал его. — Андронов опять мельком глянул на Григорьева. — Одержимость! — Он на мгновение оторвал руку от руля и вскинул ее, как бы подтверждая значимость сказанного. — А Гончаров — другое… Гончаров другой человек. Понимаете? Он все может, на все у него увлечение есть, за что им возьмется, все получается. Телевизор починить — сами видели, умеет. Дома летом рубил в совхозе, и дома получаются. За вино из яблок взялся, и вино вышло хоть куда, только вас угостить сегодня побоялся. Плантацию помидорную механизировал — вы видали… А вот эта жилка — личный интерес свой выше всего — губит. И вытравить ничем нельзя, как с ним мучились, как воспитывали… — Андронов надолго замолчал. — Да-а, самородок из народа!.. — отвечая каким-то своим мыслям, наконец, произнес он.
— Его ли одного губит эта «жилка»… — пробурчал Григорьев, тоже в ответ каким-то своим мыслям.
Ни тот, ни другой до самой заводской проходной не произнесли больше ни слова.
XII
Утром Григорьеву доложили, что его хочет видеть Андронов. Деловая встреча с Александром Федоровичем могла быть полезна, яснее станет, что происходило в доменном цехе еще прежде, задолго до аварии. Григорьев решил выслушать мастера в присутствии Меркулова и пригласил того к себе в кабинет…
Когда дверь с шумом распахнулась и на пороге появился совсем не Александр Федорович Андронов, а другой, незнакомый молодой человек, Григорьев безмолвно уставился на него. Посетитель подошел к столу, протянул крупную руку. Григорьев указал ему на кресло и, чуть прищурившись, ничем не выдавая своего удивления, принялся разглядывать незнакомца. Меркулов сидел в кресле напротив посетителя и тоже с любопытством смотрел на него.
Что-то почти неуловимо знакомое во внешнем облике посетителя и еще фамилия заставили Григорьева, уже когда посетитель сидел перед ним, спокойно, басовитым голосом спросить:
— Сын Александра Федоровича Андронова?
Вопрос посетителю не понравился, он резковато ответил:
— Я к вам по делу, а не в гости, не по-семейному… — И уточнил: — Отец сам по себе, я сам по себе…
Вчера весь день Виктору Андронову было плохо. Родители приехали с аэродрома раным-рано, и досыпать уже не пришлось. Когда одна полоса жизни сменяется другой, чувствуешь себя неуверенно, все валится из рук и никак не можешь приспособиться к иным делам и заботам. Перед самым уходом на завод он узнал, что родители собрались ехать на курорт. Наспех, в передней у двери, Виктор рассказал отцу об аварии в цехе. Узнать, как он поступит — останется приводить в порядок аварийную печь или и в самом деле уедет, — времени не было. К тревоге, вызванной сообщением родителей об отъезде в отпуск, прибавилась еще и досада на Деда: поймал на лестнице, как мальчишку… Выволочка, которую вчера же на литейном дворе устроил ему Дед за озорство, как ни странно, успокоила, все стало на свои места, и он получил способность подумать и о том, как теперь, с приездом родителей, переменится жизнь, и о том, что для него все же многое останется по-старому. То, что он делал на заводе, и то, как он жил, будет прежним, и тогда он подумал, что надо, наконец, пойти к Григорьеву. Может быть, встреча с этим человеком что-то изменит.
Секретарша в приемной перед кабинетом начальника цеха, в котором, как все знали, обосновался Григорьев, спросила фамилию, скрылась за дверью и почти сейчас же вернулась. Сказала, что Григорьев сейчас примет. Но тут появился незнакомый Андронову, уверенно державшийся человек, приезжий, как определил Андронов по его совсем не заводской одежде, и прошел в кабинет. Секретарша взглянула на Андронова и развела руками. «Меркулов», — сказала с такой интонацией, будто Андронов должен был знать, кто такой Меркулов, и понимать, что придется пожертвовать своей очередью. Андронов приготовился терпеливо ждать, — с начальниками не поспоришь, — но через минуту его пригласили в кабинет.
Он слишком энергично рванул дверь и остановился на пороге. В глубине комнаты за письменным столом сидел знакомый плотный человек в темном костюме и, подняв лицо, внимательно смотрел на Виктора. Короткие седые волосы, широкий лоб с залысинами, спокойный взгляд… Не сразу, а в какое-то второе или третье мгновение Андронов заметил на столе перед этим человеком развернутый, размером чуть ли не с газетную страницу, плавильный журнал. На краю стола грудились стопкой другие плавильные журналы, доставленные сюда, наверное, со всех печей. «Вот чем он занят…» — подумал Андронов, даже не сознавая того, что отметил это, и продолжая разглядывать человека за столом. То, что Григорьев, едва явившись на завод, потребовал плавильные журналы, то, что перед самым приходом Андронова изучал сделанные там мастерами записи о ходе печей, и, следовательно, хотел понять, что происходит не с одной какой-то, а со всеми, всем доменным цехом, заставило Андронова уважительно подумать: «Инженер!..»
Меркулов смеющимися глазами поглядывал то на Андронова-младшего, то на своего шефа.
Едва приметная усмешка коснулась губ Григорьева, он тут же прикрыл их ладонью. Андронов помнил и эту улыбку, и характерный жест.
— А мы с вами встречались, — сказал Виктор. — На Украине…
Совсем неожиданно для Андронова Григорьев рассмеялся, лицо его потеплело, легкий румянец пробился на нем, и он сказал:
— Еще бы, помню… Как отдохнули в Крыму?
— А я не уставал. Заводы хотел посмотреть.
— Были еще где-нибудь? — спросил Григорьев спокойно, уже без улыбки; с явным интересом смотрел на Андронова.
— Был в Липецке.
— Какое у вас впечатление от доменных печей? — так же серьезно и заинтересованно спросил Григорьев.
— Неважное, — сказал Андронов и посмотрел на Григорьева своим холодноватым цепким взглядом.
Григорьев, видно, не ждал столь решительного ответа и молчал.
— Что ж вам не понравилось в Липецке? — спросил он.
— Люди, — сказал Андронов. — А печи понравились…
— Липецкий завод крупнейший, там работают десятки тысяч людей, — так же спокойно сказал Григорьев. — Кто именно вам не понравился и почему?
— Не хотят по-настоящему работать, волосы до плеч распустили, одно на уме — как бы убежать от горна на чистую работу.
Григорьев кивнул, посмотрел в сторону Меркулова и еще раз кивнул. Свел брови, прикинул что-то в уме.
— Не буду с вами спорить, — сказал он, — кадры горновых — это проблема. Старая гвардия постепенно уходит, у молодых интересы другие, тянутся к образованию, а некоторые директора не знают, что с ними потом, после института, делать. — Григорьев опять искоса взглянул на Меркулова. Тот, хотя и не чувствовал вины лично за собой, но согласился, кивнул. — Тоже проблема, — Григорьев усмехнулся. — Может быть, и мы здесь виноваты, да и руководители заводов. Надо энергичнее вести модернизацию производства…
— Посадить бы сто конструкторов за кульманы, что же, они разве не придумают?! — воскликнул Андронов.
Григорьев налился крутым румянцем.
— Значит, это вы?.. — сказал он. — Слыхал про вашу сотню. Бочарников жалуется, что гипертонию от нее нажил, по ночам спать не дает… Но если говорить серьезно, вы правы. — Григорьев перестал смеяться, лицо его приобрело совсем иное выражение, проникнутое внутренней силой. Андронов почувствовал, что перед ним человек, способный концентрировать волю и не давать себе отвлекаться от цели. Вот таким он и представлял себе Григорьева по рассказам отца. — За кульманами сейчас не сотня конструкторов — целые институты заняты проектированием, — продолжал Григорьев. — Здесь, в Центре, на Украине… В вашем городе есть свой Гипромез. Тысячи людей. Новые заводы и агрегаты строятся с учетом будущего развития металлургии. Но необходимо модернизировать и старые заводы, подтягивать их до общего современного уровня. Сталь нужна в таких количествах и в таком качество, о котором недавно трудно было думать… — Он вдруг оборвал себя и опять мягко заулыбался. — Учитесь? Хотите стать проектировщиком?
— Нет, — решительно сказал Андронов. — Буду технологом.
Григорьев смотрел на собеседника внимательно и улыбка вновь стала сбегать с его лица. Сын решил идти по дороге отца. Уйдет ли дальше?.. Опять вспомнился Саша Андронов, его увлеченность, когда дело касалось технологии плавки, управления ходом печи. Получился ли из Андронова Александра такой технолог, каким он, Александр, когда-то, наверное, хотел стать?
Григорьев как-то нахохлился, лицо его стало вялым и невыразительным.
— Что привлекает вас в технологии? — он посмотрел на молодого Андронова поскучневшим взглядом.
— Сам не знаю… — угрюмо ответил Виктор. — Ну, вот получу образование, изучу язык, буду разбираться в мировой металлургии… А зачем все это? Зачем — не знаю! — с вызовом сказал он, наклоняясь к Григорьеву. — Зачем, когда надо весь завод к чертовой матери взорвать и на его месте новый построить, — выпалил Виктор на одном дыхании. — Я же посмотрел другие заводы, понял…