— На сегодня хватит, — говорил Григорьев. — Все, что можно было, уточнили, теперь за дело.
— Надо же решать и общие вопросы, — сказал Ковров из-за спин людей и, твердым плечом потеснив стоявших впереди, просунулся к Григорьеву. — Я вам все сказал, как было. Если я виноват, передайте дело в суд. Но сколько же будем завод разрушать?
Андронов крепко сжал губы, щеки стали еще более вдавленными и посеревшими, сверлил Григорьева яростным взглядом.
— Решим и общие вопросы, — заверил Григорьев все с той же усталой улыбкой и встал. Взглянул на Андронова и перестал улыбаться. — Обязательно! — сказал он. — Надо решать, двух мнений тут не может быть.
Дед пробрался к Коврову, отвел его в сторону, показал клинышек.
— Отдай, — сказал он негромко и повел головой в сторону Григорьева.
Лицо Коврова цвело грязноватыми пятнами болезненного румянца. Он окинул Деда отсутствующим взглядом, перевел глаза на клинышек в его руке и вдруг, раздраженно морща лоб, сказал:
— Оставьте, Василий Леонтьевич, незачем еще больше дело запутывать. Я только что все взял на себя.
Дед, вытянув шею, непонимающе посмотрел на Коврова, потом глянул на клинышек на своей морщинистой, затертой ладони и спросил:
— Так куда же его?..
— У кого взяли, тому и отдайте.
Занятые разговором, они не заметили, как остались наедине с Григорьевым и заспешили прочь.
XVIII
Логинов приехал минута в минуту в тот ранний час утра, в который они с Григорьевым условились встретиться. В приемной перед кабинетом начальника цеха, где обосновался Григорьев, находилось несколько человек. Логинов мельком оглядел их: обер-мастер Василий Леонтьевич, Черненко, Ковров и еще, как бы прячась в глубине комнаты, Нелли Петровна. Логинов поздоровался, выслушал нестройный хор приветствий и спросил, почему они тут собрались. Оказалось, всех вызвал Григорьев.
— Кролю меня, — сказала Нелли Петровна, — мне начальник цеха нужен, он сюда тоже должен прийти.
Логинов осведомился, на какой час им назначили. Решил, что Григорьев и его пригласил на то же самое время, уже заранее испытывал раздражение: никогда не поймешь, чего ждать от этого человека. Вот уж действительно черный кот: куда прыгнет — неизвестно. Но оказалось, участники совещания, не сговариваясь, после перерыва собрались пораньше: кто знал по опыту прошлого, что Григорьев не любит опозданий, кто слышал о его точности.
— И вы опять здесь… — сказал он, обращаясь к Нелли Петровне, и усмехнулся. — Опять забеспокоились, — напомнил ее вмешательство в его давний разговор с Серединым. — Ну, вот что, никого со мной по телефону не соединять, — продолжал он, почему-то обращаясь к Нелли Петровне, а не к секретарше, сидевшей за столом. — Вы понимаете, никого! Занят.
— Понимаю, — спокойно ответила Нелли Петровна.
Логинов кинул на нее одобрительный взгляд, понравилось ее спокойствие и деловитость, потом решительно, по-хозяйски распахнул дверь и вошел в кабинет.
Григорьев встал ему навстречу и крепко пожал руку. Логинов снял пальто, и они остановились посреди комнаты друг против друга. Плечистый, чуть грузноватый, невысокий, с лицом, будто высеченным из квадратного куска камня, Логинов, и крупный, сильный, с заметной проседью в волосах Григорьев. Вид у директора был усталый, то ли не выспался, то ли прихворнул. Григорьев вспомнил вчерашнюю сцену в больнице, и ему показалось, что он понимает, откуда эта пасмурность в лице Логинова.
— Я приехал в доменный цех ночью, сразу после аварии, — сказал Логинов. — Такого урагана в жизни не видел…
Нечто подобное он уже говорил Григорьеву в первый день, когда они стояли у шестой печи и разглядывали разрушения. Григорьев молчал, ждал, что еще скажет директор. Пауза затянулась, они все еще стояли посреди комнаты.
— Ну, а на ваш взгляд, каковы причины аварии? — спросил Логинов. — Я прокатчик, мне сложнее разобраться в доменных печах.
Григорьев указал на кресло перед письменным столом, они оба сели, их разделял небольшой столик. Григорьев сдержанно сказал:
— Рано еще об этом судить.
Логинов окинул Григорьева пристальным жестковатым взглядом и, видимо, для того, чтобы разговор не оборвался на кратких и ничего не объясняющих словах Григорьева, сказал:
— Говорят, еще этот мальчишка, газовщик Ковров, натворил бед с автоматикой, что-то не так включил. Я назначил комиссию, с ним будут разбираться. — Логинов помолчал, не отрывая от Григорьева своего требовательного взгляда. — Какое у вас хотя бы самое первое впечатление, каковы ваши предположения? — настойчиво спросил он.
— Я ответил на этот вопрос. — Григорьев расслабленно, устало улыбнулся. — Может быть, есть еще какие-нибудь вопросы? Пожалуйста.
Григорьев, откинувшись на спинку глубокого кресла, изучал порозовевшее крупное, носатое лицо Логинова с коротким, словно обрубленным, подбородком.
Логинов стал медленно темнеть от раздражения, с ним в его кабинете так не разговаривали. Он откинулся на спинку кресла, захватил в кулак свой нос и, скосив глаза, молчал: успокаивал себя.
— Вам, наверное, уже наговорили всякого на заводе, — произнес он, не оставляя своего носа, — наверное, сказали, что я разваливаю завод…
— У меня есть собственные глаза и своя голова, — прервал его Григорьев, улыбка сбежала с его лица.
Логинов раздраженно хмыкнул, он знал манеру Григорьева разговаривать; иногда совершенно невозможно было понять, какой смысл вкладывает этот человек в свои слова… Вообще… Логинов, забывшись, оторвал руку от носа и махнул ею, словно отбрасывая со своего пути какие-то препятствия. Люди, его знавшие, обычно при этом прекращали всякие попытки возражать. «Вообще, — хотел он сказать, — эти странности неуместны в серьезном разговоре…» Но тут же опомнился и лишь произнес:
— Да-а… я понимаю…
Некоторое время они сидели молча. Логинов обиженно забубнил:
— Отдаешь всего себя делу и вот, пожалуйста!.. — он помолчал, пытаясь успокоиться, понимая, что вести разговор с Григорьевым в раздраженном тоне нельзя, ничего не достигнешь: будет молчать, в конце концов поднимется, на том разговор и окончится. А разговор предстоял сложный и важный. — Врачи говорят, в больницу надо ложиться… На операцию… — сумрачно проговорил Логинов. — Вчера был у них на консультации…
Григорьев вскинул глаза.
— Что с вами? — спросил он.
— Сами толком не говорят, на исследование направляют… Но, Борис Борисович, об этом я позднее, сейчас о другом. — Логинов обрадовался вниманию Григорьева. Вот же и сердечность у этого человека может пробудиться, а бывает, ничем не проймешь. — Авария все карты спутала: нам же надо лишний миллион стали дать.
— Надо, — без малейшей попытки усомниться в том, что выполнение обязательства под угрозой, невозмутимо произнес Григорьев.
Логинов, видимо, ждавший иных слов и другой интонации, уставился на Григорьева и не сразу нашелся, что сказать.
— Я тоже так думаю… — произнес он.
— Странно было бы, если бы вы, инициатор этого обязательства, думали иначе, — проговорил Григорьев.
Столько было подчеркнутого бесстрастия в его голосе, что Логинов с подозрением подумал, не притворяется ли, не кроется ли ирония за его словами. Заметить ничего нельзя было.
— Как бы не помешала нам авария… — осторожно промолвил он и выждал некоторое время. Григорьев хранил гробовое молчание. — Мы же не могли предположить, что так случится, — продолжал Логинов. — Черт попутал…
— Когда вы брали на себя дополнительное к плану обязательство, вы имели представление, как будете его выполнять? — спросил Григорьев. Необыкновенно длинную для него фразу он произнес ровным, спокойным голосом, в тоне которого не было ни упрека, ни раздражения. Сидел откинувшись на спинку кресла и, кажется, не собирался ни в чем упрекать. Может, и в самом деле спрашивает без всякого подвоха, просто хочет узнать, как было дело. Да, впрочем, он же сам был на том совещании и знает, как все произошло. Оставалось ли время для того, чтобы обдумать? Всех опросили, никто не согласился, надо же было кому-то решиться.
Была и еще одна мысль, в которой даже самому себе он никогда не признавался: стать первым, единственным из тех директоров, которые были на совещании. Тогда эта мысль взяла верх. А может быть, лучше, чтобы не брала?.. Понял Григорьев, понял этот неприятный человек то, чего он сам потом себе не напоминал. Гнев на мгновение ослепил Логинова, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы сказать:
— Ну, а вы, будучи директором, такого обязательства, конечно, не взяли бы? — Он тут же пожалел, что не сдержался.
— Я бы попросил время, чтобы все обдумать, — сказал Григорьев.
— Вы считаете, что я не должен был тогда?.. — Логинов не окончил фразы.
— Тогда, в поспешности, не должны были, — без всяких уверток сказал Григорьев.
— Вы считаете, что завод не мог дать?.. — Логинов опять не закончил фразу, побоялся осложнений с Григорьевым, теперь после этой истории на шестой печи всего надо было беречься.
— Мог! Десять процентов к плану мог! — сказал Григорьев с таким нажимом, что Логинов воззрился на него и, сведя брови, молчал довольно долго.
А Григорьев не делал попыток продолжать разговор.
— И сейчас… еще может? — пытаясь подавить волнение, спросил Логинов.
— Надо просчитать, что завод может дать, — заговорил Григорьев, — реально может дать на том уровне, на котором он сейчас находится, и продумать, что надо сделать для увеличения объема производства. Миллион тонн стали сверх плана надо дать…
Логинов выбрался из-за столика, невысокий, почти квадратный, и заходил по комнате.
— Врачи говорят, что мне надо срочно ложиться на обследование. Успокаивают, но я понимаю, что операция неизбежна. — Он остановился перед Григорьевым. — Кому сдать завод на время моей болезни, кто смог бы вести работу, о которой вы говорите? Главный инженер у нас в больнице, вы знаете… — Логинов помолчал, видимо, соображал, стоит ли подробнее говорить сейчас о состоянии Ковалева. — Борис Борисович, я по-человечески говорю с вами, вы знаете людей, посоветуйте, кого? Все равно нам придется согласовывать с вами назначение нового руководителя. У меня есть соображение, но… но то, что вы сказали, важно. Слишком важно. Надо выяснить дополнительные возможности. С этого надо начинать сейчас же, вы правы. Потом, когда выздоровеет Афанасий Федорович, за дело возьмется он.