— Говорят, — осторожно начал Логинов — вы, Борис Борисович, знаете, чем вызвана задержка подготовительных работ. — Логинов нарочно не сказал, какие подготовительные работы он имеет в виду.
Григорьев вопросительно смотрел на Логинова. Ждал уточнений. А Логинов так же вопросительно смотрел на Григорьева.
«Хватит играть в прятки, — хотелось сказать Логинову, — давай начистоту. Ведь я тебя предупредил, что приеду спросить, как ты умудрился задержать строительство домны. Чего же ты тянешь? Ну, чего ты сидишь, как пень, и молчишь?.. Неужели испугался?»
— Но мне кажется, это я должен спросить у вас, почему задержаны подготовительные работы, — изрек, наконец, Григорьев.
XX
Логинова передернуло. Он все-таки сдержал себя. Сколько же терпения надо иметь, чтобы разговаривать с ним. Ну и тип!
— Но я-то, я-то здесь при чем? — вознегодовал Логинов. — Откуда я могу знать?
— Очевидно, от тех, с кем вы позавчера разговаривали по телефону. Я-то ведь с ними не разговаривал. — Григорьев, словно удивляясь непонятливости собеседника, недоуменно пожал плечами.
— Будем говорить откровенно, Борис Борисович, — решился на прямую атаку Логинов, — они ссылаются на вас, говорят, что вы дали повод, не подписали авторской заявки и тем самым поставили под сомнение разработки Ивана Александровича Меркулова для новой печи.
— Ну вот, видите, вы, оказывается, все знаете, — Григорьев мягко заулыбался. — А я ничего этого не знаю.
— Но, может быть, мне сказали неправду?
— Скорее всего… — Мягкости в лице Григорьева как не бывало. — Иначе, я сам должен бы знать, что поставил под сомнение разработки Меркулова. Однако я слышу это впервые.
— Но что же нам-то делать? — вырвалось у Логинова.
Григорьев оперся локтем о подлокотник кресла, охватил ладонью мясистый подбородок. Логинов негодующим взглядом уставился на него.
— Вам известны результаты совещания, которое только что состоялось у меня? — спросил Григорьев и поднял глаза.
— Но откуда же? — удивился Логинов.
— Вам могли сказать.
— Мне никто ничего не говорил.
— Шестая печь будет задута на холодном дутье, прямо из атмосферы, минуя каупер, — сухо излагая технические подробности, заговорил Григорьев. — Кокса и природного газа пойдет больше, чугун станет дороже, но печь вплоть до конца ремонта каупера будет давать металл. Ваш Ковров провел теплотехнический расчет и предложил этот вариант холодного дутья.
Логинов слушал, с недоверием скосив глаза на собеседника. Лицо его медленно заливала буроватая краска.
— А вы?.. — спросил он. — Какова ваша точка зрения? — поспешил он уточнить свой вопрос, вспомнив, что Григорьев не терпит неясно высказанных мыслей.
— Поддерживаю Коврова, — твердо сказал Григорьев.
— Когда вы… летели к нам, вы знали, что возможен… такой вариант? — спросил Логинов, все еще не веря в серьезность варианта Коврова.
— Знал.
— И ничего мне не сказали?
— Нужен был точный расчет, чтобы по-деловому говорить о такой возможности. Ковров его провел. Середин независимо от Коврова повторил этот расчет, оба получили одинаковые результаты.
— А я ничего не подозревал до последней минуты… — пробормотал Логинов. — Боже мой, какая тяжесть свалилась с моих плеч… — На ум ему пришло то, что он недавно под влиянием минутного настроения сказал Нелли Петровне: в должности директора остался на уровне начальника цеха. — Боже мой… — как бы про себя повторил Логинов.
— Ковров — газовщик с техническим образованием. Это много, — как бы в утешение Логинову заметил Григорьев.
— Но что же мы все-таки будем делать с новой печью? — после молчания спросил Логинов.
Григорьев выпрямился, уперся руками в край стола, разделявшего их.
— Вы хотели прямого разговора, — другим, деловым, доверительным тоном заговорил он. — Хорошо, слушайте. Одной домной заводу не поможешь. Надо перестроить весь завод, по всему переделу. Старые печи постройки тридцатых годов надо заменить современными, мартены уступят место конверторам. Прокатные цехи также должны отвечать уровню современного прокатного производства. Весь завод, понимаете, весь, должен быть практически построен заново. Колоссальный объем работ. Вы, конечно, понимаете, — негромко говорил Григорьев, устремив пристальный взгляд на Логинова, — программа будет рассчитана на одну, а может быть, две пятилетки. Естественно, что должно быть решение правительства. Вот что предстоит заводу… — Григорьев откинулся на спинку кресла и спокойно смотрел на собеседника. — Вот перспектива, которая всколыхнет коллектив. А иначе застой, бесконечное латание агрегатов, работа на нервах людей.
Логинов глубоко вздохнул.
— Да-а… — хрипловато протянул он. — С вами, как говорится, не соскучишься… — И тут же, поняв, что таких вольностей с Григорьевым допускать нельзя, поправился: — Не ожидал от вас столь радикальных решений…
— Это пока не решение, это вывод, к которому я лично пришел. Потребуется немало усилий, чтобы было вынесено соответствующее решение.
— Так вот что предстоит моему заместителю, о котором мы только что говорили… — в раздумье произнес Логинов.
— Скорее не ему, а Афанасию Федоровичу Ковалеву и вам после вашего выздоровления, — заметил Григорьев. — Врачи обещают, что, по крайней мере, год Афанасий Федорович по состоянию здоровья сможет оставаться на работе. У него огромный производственный опыт.
— А я уж и не верю, что мне выпадет счастье готовиться к полной перестройке завода. Не верю, Борис Борисович. Не зря же врачи так забеспокоились, — Логинов усмехнулся. — Человек я взрослый, научился реально смотреть на жизнь… — Логинов помолчал и, открыто взглянув на Григорьева, добавил: — И на смерть…
— Зачем вы?.. — хмуро сказал Григорьев.
— А вы послушайте меня, легче мне будет, — возразил Логинов. — Кому я еще скажу? Знает ли кто-нибудь, кроме, пожалуй, вас, что мне пришлось выдержать? — возвращаясь к своим воспоминаниям, заговорил Логинов. Он, уже не глядя на Григорьева, как бы говорил сам с собой. — С чего я начал? Из шестидесяти тысяч уволил почти тысячу человек. Конечно, с переводом на другие заводы. Вы понимаете, что это такое? — Логинов усмехнулся, покачал головой. — Никто не может понять, кроме меня. Вы-то меня хвалили, план стал выполнять по экономическим показателям — все так. А что здесь, на заводе, началось? Самодур! Человек без души, без сердца!.. Можно понять: ведь когда на работу нанимали, говорили, что нужны, что без них не обойтись. А я утверждал, что не нужны, что с ними труднее работать, чем без них.
— Вы правильно избавили завод от нахлебников, вас поддерживали, — глуховато сказал Григорьев. — Вы получили большие полномочия.
— Да, все правильно, полномочия большие, и уволил правильно, и не пострадал никто, в городе у нас не один завод, нужны люди везде, даже стаж им сохранили, пособия выплатили. А кто-нибудь спросил: а ты-то сам как, что в душе у тебя, какая у тебя там боль? Интересовало кого-нибудь, что у меня там?.. — Логинов сунул руку за борт пальто, и этот жест был и смешон, и трагичен. — Спросил меня кто-нибудь: а сам-то ты как?.. Что тебе помогает выдерживать этот напор? Никто не спросил, никто не поинтересовался. Зажал я эту боль, своими руками задушил, думал — легче будет. Волком стал смотреть на тех, кто перечит. Не то что личину на себя напускал, личину бы — еще ничего. В душе волком стал с людьми. Да что на заводе — дома все разбегаются, когда я возвращаюсь после работы. Вот только детишки малые, внуки, за человека считают. Поселил я их всех рядом с собой, в одном доме, стал к ним почаще заглядывать и вдруг ослаб. Много ли им надо: лошадку принесешь, волчок запустишь — и он уж к тебе тянется всей душонкой. Тут-то понял, что нельзя было ломать. А как иначе — не умею. Думал, легче будет прожить, а оказалось, совсем невмоготу. Вот они, детишки, что наделали! Хожу, как на каторгу приговоренный. — Логинов вздохнул и, посидев с опущенной головой, опять заговорил: — Вы, наверное, удивляетесь, зачем я вам все это рассказываю? Невмоготу стало. Вот операция… А если и конец на этом? — Он поднял глаза на Григорьева. — Какой итог жизни получается! Хотел как-то иначе с людьми, просто, человечно, и уже не могу. Привычка, что ли? Не могу иначе. Каждый день слышу: нужен ремонт прокатному стану, надо остановить домну, срок профилактики пришел, у мартеновской печи свод прогорел… Да, понимаю, все это надо сделать. Но если остановить стан, выдуть печь, еще что-то начать отлаживать — остановится половина завода. Мы и план не выполним, не то что обязательство. Вот и зверею: металл, металл, металл!.. И как иначе — не знаю. — Логинов с сомнением посмотрел на собеседника, говорить ли о Ковалеве? Решившись — так уж сложился разговор — продолжал: — Как у меня с Афанасием Федоровичем получилось, вы знаете? — Григорьев двинулся в кресле, нахмурился, опустил глаза, но ничего не сказал. — Теперь-то, когда отлегло, ругаю себя, а был момент, не сдержался. Афанасий Федорович, как с ножом к горлу: монтировать сталелитейную машину меркуловского института. Они с Меркуловым давние друзья, оба прокатчики. Ковалев за эту машину голову готов был сложить. А что значит пустить в ход неопробованный агрегат? Время на наладку затратить, сколько металла в переплав пойдет… Я Афанасию Федоровичу и так и эдак доказывал, ваше письмо прочел — никакого впечатления, вынь да положь… Сошлись мы с ним как-то оба в запале, характер у него тоже неуступчивый… Ну, я его при людях к такой… эдакой… Прямо с завода, из моего кабинета, скорая увезла. Простить себе не могу… — Логинов помолчал и другим, усталым, глуховатым голосом заговорил: — Попросил бы вас меня научить, так ведь поздно, не на исследование, как мне говорят, а на операцию, наверное, повезут, а я все думаю — на тот свет, современным способом, на самолете… И вы мне загадку поставили: Середина!.. А я ведь и с ним так же. Понял его слабинку, с семьей у него разлад, и поприжал… И эта история с Серединым мне теперь тоже каторгой обернулась. Ну, помочь вы мне не поможете, времени нету. Но сказать, как надо было, наверное, смогли бы. Объясните, если сами