— Вижу, — сказал Дед и, подперев кулаком крепкую щеку, копируя Григорьева, посмотрел в окно. Ковров молчал, дожидаясь, когда Дед соблаговолит оторваться от созерцания металлических конструкций за окном и обратить на него внимание. А тот из-за любопытства не выдержал паузы, какая по его представлениям должна была быть, повернулся к неожиданному посетителю: — Ну, давай, чего у тебя.
— Я по партийному делу, Василий Леонтьевич… — несмело сказал Ковров.
— По партийному? — удивился Дед и тотчас утерял всякое подобие величия, уселся попрямее, положил локти на стол и, помаргивая, уставился на посетителя. — Сядь по-человечески, — попросил он.
Ковров присел на краешек дивана.
— Заявление подаю о приеме в партию, — сказал робко. — С Иваном Чайкой мы когда-то говорили, все он упрекал: почему не подаю…
— Молодец, — одобрил Дед. И спохватившись, спросил: — А в комиссии у тебя хвост не завяз?
— Ту комиссию Середин прикончил.
— Вот это другой разговор, — сказал Дед. — Середин зазря ничего не делает. Поздравляю! Иди, работай, — милостиво отпустил он.
— Так я же к вам… — сказал Ковров.
— С заявлением? — вспомнил Дед. — То не ко мне, то к секретарю партбюро, там, в конторе цеха, — он кивнул на окно, — а я заместитель только.
— Рекомендацию хочу у вас попросить… Как раз одной не хватает. Бочарников дал. Заместитель начальника цеха дал. И вот вас хотел попросить, если, конечно, не возражаете.
— Тебе всегда дам, — сказал Дед. — А Черненко как же? — вдруг вспомнил он. — Не дал?
— Не то что не дал, а посоветовал с вами поговорить.
— Это как же так? — раскипятился Дед. — Вельможей Валентин заделался! Ишь ты, посоветовал со мной поговорить…
— Не дадите, так бы сразу и сказали, — пробормотал Ковров, опасаясь, чего доброго, подвести Черненко. Судя по всему, тот ничего не сказал Деду о клинышке, видно, не хотел испытания Дедовым въедливым характером.
— Да постой ты, — с раздражением сказал Дед, — чего под руку говоришь? — Склонив крупную голову на бок и прищурившись, он посмотрел на Коврова. — Поругались? — спросил Василий Леонтьевич. — Наговорил ему каких-нибудь дерзостев? С тебя станет, петушишься похуже, чем этот… «сто конструкторов», Андронов твой.
Ковров молчал, и не рад был, что затеял с Дедом разговор. Черненко прав, надо наперед думать, а потом делать.
— Чего сидишь истуканом похуже Григорьева? — совсем разошелся Дед. — Должен я понимать происшествие, как по-твоему? Перед людями мне за тебя ответ держать, так ты и расскажи, черт упрямый. Э-э нет, ты у меня теперь не выпрыгнешь…
Василий Леонтьевич встал, подошел к двери, повернул ключ и, вытащив его из замочной скважины и сунув в карман, вернулся на свое место.
— Докладай!
VII
Ковров молча потянулся к столу, снял трубку с телефонного аппарата, набрал номер.
— Валентин Иванович, — сказал он, — Ковров это говорит. Обер-мастер запер меня в своей комнате и не выпускает, а мне на шестую печь идти смотреть… Да, здесь.
Ковров показал трубку Деду — будет ли говорить? Тот, кажется, потеряв дар речи, вытянув жилистую короткую шею, смотрел на Коврова и к трубке не прикасался. Ковров собрался было сказать Черненко еще что-то, но Дед, придя в себя от нахальства мальчишки — Ковров, которому пошел четвертый десяток, был для него мальчишкой, — выхватил у него трубку, растягивая слова, заговорил:
— Э-э-э… слушает Василий Леонтьевич… э-э… да… э-э…
Выслушав Черненко, бросил трубку на рычаг, с ожесточением порылся в кармане и выкинул на стол ключ. Вместе с ним вылетел злополучный затертый березовый клинышек.
Ковров взял ключ, потянулся и за клинышком, отлетевшим на дальний угол стола, говоря:
— Выброшу-ка я его к чертовой матери, покою людям от него нету…
— Постой! — живо воскликнул Дед и перехватил деревяшку. — Он мне еще пригодится. Надо, смотрю я, разобраться с вами… Что это тебя вдруг повело? «Выброшу»! Ишь ты, нашелся выбрасыватель… За рекомендацией придешь завтра, — сумрачно добавил он.
Ковров отпер дверь и, сказав: «Обойдусь», покинул Деда.
Василий Леонтьевич посидел, навалившись в изнеможении грудью на стол, медленно нагнулся, поднял каску, вытащил из нее рукавицы, надел их, напялил на голову каску и в полном облачении вышел из своей комнатки, направляясь к Черненко. Только уже входя в его комнатку, расположенную по соседству, осознал, что на нем и каска, и рукавицы, но было уже поздно, Черненко и находившийся здесь же Ковров уставились на него. Каска-то еще куда ни шло, но рукавицы зачем? — говорили их взгляды.
Дед стянул рукавицы и с ожесточением влепил их в пол.
— С вами совсем тронулся!
Черненко молча наблюдал за ним, не делая ни малейшей попытки хотя бы сочувствием прийти ему на помощь. Дед окинул Черненко своим въедливым, цепляющим за душу взглядом. Черненко оперся обеими ладонями о стол и поднялся.
— На шестую печь надо сходить, — сказал он.
— Подожди, Валентин, подожди. Сядь обратно. — Скрюченным желтоватым от ржавчины пальцем Дед указал на стул. — Сядь. Шестая печь не убежит. Что это и Коврову на шестую печь приспичило, и зараз тебе?
Черненко постоял в раздумье и опустился на свое место. Вытащил из кармана пачку сигарет, вытянул сигаретину и закурил. Все это он проделывал совершенно молча, медленно, обстоятельно и на Деда не смотрел, не хотел встречаться с его неприятным царапающим взглядом. И Ковров сидел против Черненко, не поднимая глаз.
— Ну-ка, скажи мне: натворил что-нибудь Ковров? — начал Дед. — В чем дело-то, почему ты в рекомендации отказал?
— Ничего он не натворил, — сказал Черненко.
— Пойду я… — сказал Ковров и встал.
— Сядь! — бросил ему Дед.
Ковров опустился на свое место.
Дед покрутил головой, на которой все еще красовалась каска, почувствовал, что на нем какой-то посторонний предмет, стянул каску и поставил на стол, как всегда, донышком вниз.
Черненко, глянув на сигарету с наросшим на ней синим пеплом, машинально стряхнул его в каску Деда, как в пепельницу.
— Ты чего делаешь-то?! — рассвирепел Дед. — Заведи себе пепельницу и носи на голове, а мой головной убор не погань. — Он перевернул каску и свирепо стукнул по ней кулаком.
— Извини, — пробурчал Черненко.
Дед встал, порылся в кармане и выкинул на стол клинышек.
— Забирай к чертовой бабушке! — воскликнул он и, сунув каску под мышку и подхватив с пола рукавицы, бросив их в каску, как в корзинку, припустился было к двери.
— Постой, Василий Леонтьевич… — глухо, но все же достаточно отчетливо попросил Черненко.
Дед остановился. Уж очень необычно позвал его Черненко.
— Что тебе? — спросил Дед.
— Не обижай Коврова, — попросил Черненко.
Ковров опять поднялся, порываясь уйти. Черненко движением руки остановил его.
— Да скажешь ты, наконец, что с тобой делается? — воскликнул Дед. — Дам я ему рекомендацию. Дам, понял? И без твоей просьбы дам, я Алешку давно знаю. Так разве затем ты меня сейчас остановил?
— Затем, — сказал Черненко. — Побоялся, что ты разобидишься на меня и упрешься. А Ковров ни при чем.
— Нет, не затем, — упрямо сказал Дед. — Не затем ты меня остановил. Я тебя, Валентин, хорошо знаю. Чего-то ты хочешь сказать и боишься. Про клинышек, что ли?
— Про клинышек, — неожиданно согласился Черненко. — Это я его сам вставил в реле…
Дед рассмеялся своим едким смехом, который так не любил Черненко.
— Будто я не понял, что это ты, — сказал Василий Леонтьевич. — Давно догадался, когда еще, помнишь, Лариска его принесла. Поглядел на тебя и догадался.
— Какая от меня может быть рекомендация? — глуховато сказал Черненко. — Меня самого надо обсуждать за эту… историю.
— Да-а… учудил, — покачивая головой, сказал Василий Леонтьевич.
— А что мне было делать?! — вдруг взорвался Черненко. — Запретил Алешке механику ту включать, а вижу, что все одно — не отстает. Слова, приказы не действуют… Да что ты, не понимаешь, что ли? — оборвал он себя. — Хотел я скрыть… — Черненко тяжело вздохнул. — Хотел скрыть, Вася, но не могу я так… Ну, не могу! Пусть вот Алексей послушает. Пойду в партбюро, напишу заявление секретарю. Любое взыскание давайте, только чтобы без обману…
— Правильно, — сказал Василий Леонтьевич, — правильно, Валентин, рассудил. Ну, конечно, мы тебе влепим, это уж будь спокоен. Строгача еще мало за такие дела. — Он глянул на Коврова, с силой сцепившего руки на столе, милостиво сказал: — Приходи завтра после смены… Да времени зря не теряй, — добавил строго.
…Странное состояние с тех пор овладело Ковровым. В том, что Черненко признался, было что-то важное и для самого Коврова. Он избегал говорить правду о своих семейных делах, только Лариса недавно узнала. Но чего же бояться правды? Семейная жизнь не удалась, повернуть вспять отношения с Диной невозможно. Детей бы сохранить, остаться бы для них отцом… Пусть люди судят по людским законам. Чего же уходить от этого суда, чего же прятаться от людей? Для него, так же как и для Черненко, будет этот людской суд испытанием за неумение жить. И первое его испытание начнется завтра у Деда. Не минует въедливый Дед, да еще по общественной должности своей заместитель секретаря партийной организации, его семейных неурядиц, придется все начистоту рассказать. Все до капли…
Прямо с завода Ковров пошел в больницу к Чайке. Сказал Виктор, что с сегодняшнего дня разрешили пускать к нему посетителей, предупреждали только, что не больше чем на пять минут, волновать больного нельзя. И долг свой исполнить перед другом шел Ковров, и тянуло увидеть Ивана, с которым всегда было хорошо и спокойней, который сумел понять его отношения с Ларисой и готов был ей помочь.
Иван лежал пластом. Бинтов на голове не было, их, как сказал Иван, всего лишь вчера заменила наклейка среди выстриженных волос. В глазах все та же упрямая искорка. И лицо, крепко сработанное, с твердыми линиями губ и подбородка, хоть и похудело, а все же отражает внутреннюю нравственную силу.