И будильник перестал врать. Теперь студент Петя не бросает в будильник цветы, не топает ногами, не грозит разделать его под орех.
Шапка-храбрецовка
Дед Иван и его внук Ваня жили на пасеке, ухаживали за пчёлами. Дед Иван был совсем старый. Но его глаза смотрели зорко. А руки, хотя и вспухли жилы на них и пальцы плохо гнулись, делали всё так ловко, что ни одной пчеле он ни разу крыла не помял. Пчёлы знали пасечника, не кусали его. Наверное, они считали деда самой большой, самой трудолюбивой и самой умной пчелой.
Ваня тоже знал пчелиные повадки. И его пчёлы не трогали. Возвращаясь из деревни на пчельник, мальчик приносил деду поесть и рассказывал разные новости.
Каждый раз Ваня рассказывал хорошие новости: жизнь кругом была хорошая. Но однажды пришёл он с тревожной вестью. В далёкой стране, где тёплое море с голубой водой, где горы зелёные от подножий до вершин, фашисты решили казнить человека, у которого очень доброе сердце. Мстили ему фашисты за то, что он сражался с ними во время войны. Тогда не удалось поймать его. Схватили они его теперь. Доброму человеку – а звали его Ко́стас – оставалось жить всего две недели.
Дед Иван и внук опечалились. Только пчёлы ничего не понимали: как светлые капли они исчезали в прозрачном воздухе над лугами и возвращались с тяжёлыми сладкими ношами.
– Эх, дед, дед! Достать бы шапку-невидимку… Дошёл бы я до той тюрьмы, посбивал бы все замки́. Выпустил бы Костаса на свободу. Да вот беда, нет теперь таких шапок…
Дед Иван долго молчал, а потом заговорил:
– Верно, шапок-невидимок теперь нет. Раньше были – все сносились. Только я тебе, внук, скажу, нынче время не такое, чтобы человек на хорошее дело шёл невидимым. Ни к чему это. Если сил у тебя хватит, дам я тебе шапку иную, шапку-храбрецовку. Будешь ты шагать в ней, и все тебя будут видеть. Пока шапку не снимешь, пуля тебя не достанет, сабля не зацепит… Я по себе знаю. Когда я в этой шапке перед врагами появлялся, бежали они от меня в страхе. Маршал мне, бойцу своему, эту шапку дал…
– Дойду, дед! – обрадовался Ваня. – Доставай шапку скорее.
Пошёл дед Иван в сторожку, вынул из окованного сундучка шапку-храбрецовку, надел на внука. Потом обнял Ванюшу и дал последний наказ:
– Смотри, шапку дорогой не оброни. Беда будет.
Не близок был путь до тюрьмы, где в узкой, холодной темнице сидел Костас. Пересёк Ваня свою страну. Потом ещё две страны – из конца в конец. По горам, по долинам, по берегу тёплого моря мальчик торопился к тюрьме. По дороге он заходил в любой дом, и там кормили его. В одном доме стал он садиться за стол, снял шапку-храбрецовку и хотел повесить её на вешалку.
– Стой! – закричал хозяин. – Откуда взялась тут вешалка? У меня её не было.
Замер Ваня с протянутой рукой. Смотрит, а вешалки уж нет. Она будто растаяла.
– Берегись! – сказал хозяин дома. – Это фашист Эсэсовец был тут. Он и камнем, и зверем, и даже человеком может прикинуться, как прикинулся сейчас вешалкой. Его послали за твоей шапкой.
После этого перестал Ваня снимать шапку. Чувствовал он, что Эсесовец идёт за ним по пятам.
Тюрьму, где Костас ждал казни, фашисты построили в таком месте, что на сто километров вокруг не было ни души. Деревни, какие близко к тюрьме стояли, они сожгли дотла. Пастухов, охотников и рыбаков прогнали. И у тропинок поставили на вышках пулемёты. Около этих пулемётов и началась самая трудная дорога.
Посмотрел мальчик издалека на вышки, дедову шапку поправил и зашагал без страха и сомнения вперёд. Увидели его фашисты. Пули, как градовой дождь, ударили. Пыль на дороге подняли. С кустов посыпались сбитые листья. Только надёжно хранила Ваню шапка, ни одна пуля его не коснулась. Испугались фашисты, никогда они такого не видали. Кинулись от пулемётов вниз, скрылись в лесу.
А Ваня торопился дальше – до казни Костаса оставалось три дня и две ночи. Устал Ваня, пить ему захотелось. Услышал он – в стороне ручей шумит. Пошёл к нему. Преж де, чем наклониться к воде, осмотрелся по сторонам – Эсесовца нигде не видно. Птицы поют в небе, над цветами жуки летают, холодные струи в ручье тихо свиваются друг с другом, траву колышут у берегов.
Встал Ваня перед водой на колени, только хотел глоток сделать, как плеснула вдруг мутная волна. Мальчик едва успел отскочить в сторону – это Эсесовец волной обратился, хотел с Ваниной головы шапку-храбрецовку смыть. «Нет, не буду пить из ручья, – подумал мальчик, – терпеть надо. Шапку потеряю, не спасу Костаса».
А Эсесовец понял, что мальчик устал, и начал ему под ноги бросаться – то вывороченным корнем, то острым камнем… Только Ваня различал, где корни и камни настоящие, а где нет – у таких и травка не растёт и букашки не бегают, боятся.
Пытался Эсесовец веткой обернуться и сбить с Вани шапку. Но и тут у него ничего не вышло. Разглядел мальчик эту ветку – листья на ней будто из железа были, жёсткие, неподвижные. А на других ветках легко качались на своих черешках листочки, и солнышко сквозь них просвечивало.
К вечеру, когда за вершиной горы скрылось солнце, потянуло из ущелий прохладой, и Ване стало шагать полегче. Далёкие и высокие горы – и камни на них и леса – видны были как днём. А низкие горы потемнели, там легли сиреневые тени, синий туман стал закрывать их от глаз. «До чего же хорошо тут! – подумал Ваня. – А люди мучаются. Самого лучшего человека казнь ждёт…»
Всё стихло кругом. Показалось Ване, что ветер навсегда улетел в эту ночь с земли: и деревья, обвитые плющом, и птицы в гнёздах, и бабочки под листьями, и ручьи, падавшие с уступов, – всё словно окаменело и стало таким же тяжёлым, как горы. Почувствовал мальчик, что очень устал. Стал он думать, как войдёт в темницу к Костасу, как обнимет его, расскажет про деда, про всех людей, которые помогали в трудной дороге. И мальчику почудилось, что навстречу идёт Костас, протягивает руки, закованные в кандалы. Прижался Ваня к его груди, и так стало мальчику хорошо и тепло, как никогда ещё не было.
На мгновение очнулся Ваня – не Костаса он обнимал, а край скалы, нагревшейся за день. Пронеслась тревога в голове – не имеет он права заснуть! Но сон не боится храбрецов. Храбрые тоже спят. И Ваня уснул. Успел только поправить на голове шапку-храбрецовку. А Эсесовец обернулся ураганным ветром. Пронёсся ветер, прошумел над Ваней и сдул шапку-храбрецовку. Проснулся мальчик, вскинул руки к голове, а шапки нет. Филином захохотал Эсесовец, и хохот его долго ещё отдавался по ущельям…
Фашисты надели на мальчика стальные наручники. К рассвету привели его в тюрьму. Бросили в темницу Костаса.
– Вот тебе твой освободитель, – сказали они, – и его казним вместе с тобой.
Заплакал Ваня. Слёзы бежали по запылённому лицу. Это были не слёзы страха. Это были слёзы горькой обиды и большой досады на самого себя. Не мог простить себе Ваня, что потерял шапку-храбрецовку.
Костас нежно гладил мальчика по голове, тихо позванивали кандалы на его руках. Ваня не знал языка, на котором говорил Костас. Но чувствовал, что тот зовёт его быть до конца мужественным.
А Эсесовец тем временем добежал до главного фашиста, и тот решил сразу шапку примерить. Но только он надел её, как скорчился весь: глаза у него выпучились, нос сплющился, скулы пошли вширь. Не знал фашист, что только честный и добрый человек, у которого в сердце есть любовь к людям, мог носить её.
Решили фашисты шапку-храбрецовку уничтожить. Положили на широкий пенёк, взяли топор и начали рубить. Но топор затупился, согнулся, а шапка была цела. Бросили её в огонь. Догорел костёр, потухли угли, а шапке ничего не сделалось. Тогда привязали к ней свинцовый шар и бросили в озеро на самом глубоком месте. После этого с облегчением раструбили на всю страну, что Ваня в тюрьме, а шапка его спрятана и найти её невозможно…
В тех горах, что окружали тюрьму, жил парнишка Ни́кос. Когда-то вся его семья там растила виноград. Фашисты сожгли их дом. Отца, мать, сестру и братьев убили. Остался Никос сиротой, но со своих родных мест не ушёл. Он отыскал в горах небольшую пещеру – она ему стала вместо дома. Ел грибы да орехи, из родников пил воду со сладкими ягодами. А дел у него было много: ветки деревьев спутаются – распрямит их; птенцы из гнезда выпадут – подберёт и в гнездо положит; рыбьи мальки после разлива дорогу к реке не могут найти – он им канавку прокопает.
Стал Никос шапку-храбрецовку искать. Много по берегам рек и озёр ходил парнишка. И вдруг увидел примятую траву: что-то тяжёлое тащили. «Уж не шар ли свинцовый?» – подумал он. Пошёл по следу Никос. Дошёл до воды. Курточку и старенькие штаны сбросил одним махом. И нырнул в самую глубину.
Открыл он глаза в воде. В жёлтом полумраке увидел водоросли, рыб и у корней кувшинки шапку-храбрецовку. Свинцовый шар в тину ушёл, а шапка лежит вся на виду. Старой зазубренной раковиной перепилил Никос верёвку и достал шапку. Никогда он таких шапок не видел. Сорвал Никос алую гвоздику, приколол её на шапку и тропинками, которые были известны ему одному, заспешил к тюрьме.
Вовремя оказался у тюрьмы Никос. Фашисты уже вывели из камеры Костаса и Ваню. Человек с добрым сердцем и мальчик, крепко взявшись за руки, шли к месту казни.
Опешили конвоиры, когда перед ними появился Никос в шапке-храбрецовке. Бросились наутёк. Со сторожевых вышек ударили по храбрецам из пулемётов. Но Никос обнял Костаса и Ваню, и пули только буравили дорогу у их ног и с визгом отскакивали от камней в стороны.
Шапка отважного бойца надёжно хранила жизнь трёх товарищей. Невредимыми уходили они в горы. Там, за горами, ждала их длинная дорога, полная борьбы и надежд. И шапка деда Ивана ещё не раз сослужит им добрую службу.
Сказка про Тусю и Бусю
Жила девочка Туся, и был у неё дедушка Буся. Туся относилась к Бусе очень плохо: когда дедушка говорил ей «доброе утро», она показывала язык, когда он звал её обедать, она падала на пол, дрыгала ногами и кричала, будто надо было есть не манную кашу, а горчицу.