Адам поворачивается к моим книжным полкам, пробегая длинными пальцами по корешкам. Вытаскивает три или четыре и делает радио чуть громче.
Он чувствует себя комфортно в моей комнате, на полу между кроватью и окном. Прислонившись спиной к стене и коленями к матрацу. Это не выглядит очень комфортно, но место удачное. Если, не дай бог, мама решит пробиться через укреплённую дверь спальни, у него будет достаточно времени, чтобы выбраться из окна. Или, в крайнем случае, проскользнуть под кровать.
— Как насчёт этих? — мягко спрашивает он, давая мне две книги.
Верно. Мне нужно начать искать. Читать. Писать. Перестать глазеть на Адама.
Я беру две книги, которые он мне протягивает. Я знакома с заголовками, но не читала их. По крайней мере, я этого не помню.
— Эм, что конкретно нам нужно искать? — спрашиваю я, усаживаясь, и чувствую себя неловко.
— Материалы о памяти, — отвечает он, уже погрузив нос в довольно большой том. — Что-то, чтобы запустить её. Возможно, если мы сможем найти что-то, это нам поможет.
— Знаешь, я не думаю, что найду главу с названием «Восстановление шести месяцев, которые вы забыли».
Адам ухмыляется, но не отрывается от своей книги.
— Ты знаешь, что можешь помочь мне с этим, — тихо говорю я.
Тогда он отрывается от книги, его глаза ловят мой взгляд поверх страниц.
Я равнодушно пожимаю плечами.
— Ты мог бы стать для меня как Ридер'с Дайджест.
Он озорно улыбается.
— Что заставило тебя так подумать? Мы же незнакомцы, забыла?
Я хочу спросить больше, но он возвращается к книге и нахмуривает брови, сконцентрировавшись на картинке.
Я гневно открываю книгу и бесцельно перелистываю страницы. Это глупо. То есть, возможно, и существует книга, которая может что-то прояснить, но сомневаюсь, что она у меня есть. У меня есть только основы — и что бы, черт возьми, со мной ни происходило, это далеко от основ. И почему он не хочет мне ничего рассказывать? Мы определенно не незнакомцы. Мы занимались вместе. Гребли вместе листья. Занимались вещами, которые были близки к тому, чтобы называться обманом моего бойфренда.
Возможно, к лучшему, что я не знаю всех деталей.
Я хмурюсь, спускаясь вниз по изголовью кровати. Просматриваю пару глав в моей детской книге по психологии. До тех пор, пока я не смогу судить о влиянии приучения к горшку на моё будущее потомство, это бесполезно.
Я листаю дальше, и мои пальцы захватывают что-то между страницами. Подождите минутку. Я нахожу жёлтый листок из блокнота, зажатый в середине книги.
Отмеченная глава озаглавлена «Память: сейф и минное поле». В этой главе есть несколько подчёркнутых пометок, но ни одна из них не кажется подходящей. Секция ноу-хау с разделами о восстановлении подавленных воспоминаний или видов травм, которые их вызывают. Я вынимаю бумагу, разворачиваю и сразу узнаю каракули на ней. Потому что это мой почерк. Три слова кажутся достаточно безобидными, но они вызывают у меня мурашки от корней волос до самых пяток.
Мэгги была права.
Но права насчёт чего?
***
На моих часах 7:24 утра, и я смотрю на себя в зеркало так, словно готовлюсь к драке. Моя боевая экипировка включает в себя белый свитер, тёмно-синие джинсы и немного времени на волосы и макияж, чтобы было ясно, что я рада встретиться с Блейком.
Я не рада.
Не думаю, что существует толкование страха и тревоги, как синонимов волнения.
Этим утром я лежала около десяти минут, пытаясь придумать причину, чтобы отменить встречу. Отменить завтрак с Блейком. И занятия в школе тоже. Или, чёрт возьми, всю жизнь вообще. В конце концов, я решила разобраться со всем.
Правда в том, что я веду себя как отвратительная девушка. И это не из-за моей ненадёжной памяти или подозрительной учебной группы. Все из-за того, что я окончательно запала на другого парня.
Вздыхаю и говорю себе в тысячный раз, что Адам даже не мой тип. До смешного великолепный? Да. Приятный? На самом деле, да. Умный выбор? Эм, нет. Я могу лишь воображать, как знакомлю его с папой. Или даже лучше с мамой. Нет. Ни за что во вселенной.
Но, боже, я не могу выкинуть его из головы.
Я все ещё сижу перед входной дверью, заставляя себя пройти через это, когда слышу Мустанг, останавливающийся перед моим домом.
Время для шоу.
Перевожу дыхание, надеваю пальто и открываю дверь с улыбкой, приклеенной на моем лице. Играй роль, пока роль не станет тобой, верно?
Я быстро сбегаю вниз, откидывая волосы, потому что буду счастливой сегодня. Заставлю себя делиться маффинами и говорить о погоде. Буду лучшей девушкой, которая когда-либо была у Блейка.
— Ты выглядишь отлично, — говорит Блейк, открывая дверь и затаскивая меня в машину.
— Ты тоже выглядишь неплохо, — говорю я.
И это не преувеличение. Застёгнутая рубашка, выцветшие джинсы, а волосы взъерошены таким образом, что, вероятно, ему потребовалось больше времени, чем мне. Он должен быть в рекламе Gap, продавая майки-поло с улыбкой на миллион.
— Как насчёт Триксис? — спрашивает он.
— Отлично.
Триксис в пяти минутах от моего дома. Даже я могу завести светскую беседу, чтобы заполнить шесть минут. Но, на самом деле, мне даже не нужно заморачиваться, потому что Блейк прибавляет звук радио, и мы слушаем его, пока не припарковываемся.
Кафе, кажется, видело лучшие дни, но оно семейное и чистое. Белые столики, отделка из нержавеющей стали блестит вокруг столов и стульев.
Разговоры слышны от столиков и кабинок, когда грудастая блондинка усаживает нас. Она посылает особенную улыбку Блейку, и он возвращает её, но оставляет руку на моей спине. А затем он ждет, пока я сяду, потому что он — олицетворение рыцаря, а я дурочка, которая отбилась от стада. Даже мысленно.
— Умираю от голода, — говорю я, поднимая меню. — Я могу съесть десяток блинчиков.
Блейк усмехается.
— Тебе определённо нужно следить за уровнем углеводов, если не хочешь набрать 15 килограмм к следующей осени.
Я смеюсь и смотрю на него, но не похоже, что он шутит. Серьёзно? Я конечно не 40-го размера, но, чёрт возьми, уверена, что не сломаю весы. Я опускаю меню, чтобы снова проверить его выражение, но Блейк, кажется, завис на выборе яиц и бекона.
Ладно, проехали. Он, наверное, подал знак, когда я моргала.
Официантка возвращается за нашим заказом, и я только открываю рот, чтобы попросить двойной бельгийский кофе, когда Блейк заказывает первым.
— Нам обоим на первое омлет с индюшачьей колбаской и пшеничный тост.
Я моргаю так быстро, что кто-то, проходящий мимо, наверное, мог подумать, что у меня что-то в глазах.
Видимо, снова случился прыжок во времени, но на этот раз он послал меня назад в 1940-е, или какой бы там ни был год, когда парни заказывали еду для девушек, после того как делали комментарии о весе. Ей богу, может, он даст мне поносить свою куртку в закусочной после школы.
Мне нужно сосчитать до десяти, потому что предполагалось, что это будет приятный завтрак, а я могу лишь думать о том, чтобы не швырнуть солонкой ему в голову.
— Так как дела с заявлениями? — спрашивает у меня Блейк.
— Я не сильно продвинулась. Была ужасно вымотана вчера после ужина, — отвечаю я.
— Бездельница, — дразнит он. — Два моих уже готовы.
— Да? Которые?
— В Браун и Нотр Дамм, — говорит он.
— Хах, это две из моих школ, — говорю я, протирая испарину со стакана.
Блейк смеётся.
— Э, да. Это было условием, помнишь? Поступить в одну и ту же школу.
Нет, не помню. Я понятия не имею, в какие колледжи он подаёт заявления, и я уверена, что, чёрт возьми, не помню, как планировала следующие четыре года моей жизни, основываясь на отношениях с парнем, с которым я встречаюсь… сколько? Три месяца?
Ладно, я шокирована. Я не хочу следить за уровнем углеводов или идти в Нотр Дам. Я вообще не хочу здесь находиться. Официантка ставит наши тарелки, и я смотрю на омлет и пшеничные тосты, которые даже не хотела заказывать. Я люблю есть сладости на завтрак. От яиц или тостов так рано утром у меня начинает болеть живот.
Блейк пристально смотрит, как я беру вилку, и совершенно очевидно, что ему есть, что сказать. Его взгляд становится прохладным и отстранённым, и я кладу вилку, чувствуя, как будто что-то есть в чашке Петри. Мой желудок съёживается, и я чувствую, как холодный пот проступает на ладонях.
Откидываюсь назад в кабинке.
— Блейк, прости, но я плохо себя чувствую.
— Возможно, немного горячего чая поможет. Ромашка успокаивает, — говорит он, оглядываясь в поисках официантки.
— Нет.
Слово выходит немного громче и жёстче, чем я хотела. Я чувствую себя достаточно плохо, чтобы прикусить губу и опустить взгляд.
— Что такое, Хлоя? — спрашивает он.
И вот снова. Это почти клиническое выражение, которое заставляет меня думать, что он держит планшет-блокнот. Если бы это был урок по биологии, я находилась бы на металлическом поддоне, с булавками, удерживающими части моей кожи. А я не хочу быть препарированной.
— Живот, — говорю я, и впервые это истинная правда. — Думаю, мне нужно домой.
— Хорошо, только дай мне взять счёт. Я тебя отвезу.
— Я понимаю, но не хочу, чтобы меня вырвало в твоей машине.
С минуту я могу видеть, что он не в восторге даже от предположения чего-то подобного. Но он быстро скрывает это за обеспокоенным выражением.
— Хлоя, не сходи с ума. Ты не можешь идти пешком. Здесь две или три мили.
— Если срезать через дворы, не так долго. Раньше я ходила сюда с Мэгги за блинчиками каждым субботним утром.
Произношение её имени вызывает во мне ещё одну волну боли. Я расплачусь, если останусь здесь. Я чувствую это, но не хочу плакать перед Блейком.
Встаю, отталкивая прочь тарелку.
— Извини. Мне действительно плохо.
— Ладно, поправляйся. Позвони, если я тебе понадоблюсь.
Я едва заставляю себя кивнуть, прежде чем вырываюсь за дверь, в слишком яркое утро. Свежий и сухой воздух очищает мою голову и снимает напряжение с нервов.