— О чём ты вообще говоришь?
Я протягиваю вторую бумагу, на которой написаны наши имена и маленькие пометки красной ручкой.
— Смотри, это новые добавки, которые снижают психотропное воздействие, но, боже мой, они на самом деле делают из тебя губку, впитывающую информацию. До тех пор, пока ты не лишишься огромного куска своих воспоминаний, ты бесценен.
Его глаза находят мои, и становится ясно, что до него дошло. Он понижает голос. Я никогда не слышала у него такого тона. Листок трясётся в его руках, я вижу, как он дрожит. Это наводит меня на мысли о том первом разе, когда я посмотрела на него. Я думаю о Мэгги, стоящей перед всем классом, и о себе, потянувшей за пожарную сигнализацию.
— Хлоя, откуда у тебя это? — спрашивает он. Его голос тихий, лицо побледнело.
— Это файлы доктора Киркпатрик. Не беспокойся. У тебя и Блейка нет никаких пометок напротив имени, так что тебя это не затрагивает. Но напротив оставшихся имён имеются пометки. У меня всего две, поэтому я должна чувствовать себя счастливчиком, да?
— Ты думаешь, нашей учебной группе давали наркотики. — Его голос как у робота, будто он не может поверить в это, не может даже допустить в своих мыслях такую возможность.
— Тут нечего раздумывать, Адам. У тебя в руках доказательства.
Он снова и снова качает головой.
— И ты нашла это в папке у доктора Киркпатрик? Ты уверена?
Я округляю глаза.
— Ну, если только она не поменялась своим кейсом с другим человеком, который стоит за потерей моей памяти, то да, я чертовски уверена.
Адам выглядит настолько бледным, что я спрашиваю себя, не станет ли ему плохо. Его телефон жужжит в кармане, и он с гримасой отключает его. Потирает дрожащей рукой над своими налитыми кровью глазами.
— Что ты собираешься делать?
— Пойти в полицию. Что ещё я могу сделать?
Он качает головой.
— Ты не можешь этого сделать.
— Прости, что?
— Что, если ты ошибаешься? Что, если ты просто неправильно всё поняла? Знаю, это выглядит ужасно, Хлоя, но вещи такого рода могут разрушить её карьеру, даже если она докажет свою невиновность.
Я ощетиниваюсь на его слова, смотря через сиденье.
— Ты в своём уме? Эти файлы были соединены вместе! Она делала пометки на них, Адам!
— А может, она так же нашла их! Такого ты не предполагала? Хоть на секунду задумалась о том, что можешь натворить, даже не доказав её причастность к этому?
Я не думала об этом. Я вообще много не думала, так что просто молчу и смотрю на него так, будто он горящая бомба.
Он немного откланяется от меня, его лицо становится непроницаемым, когда он протягивает документы обратно мне.
— Я просто думаю, что тебе следует поговорить с ней.
— Поговорить с ней? Поговорить с женщиной, которая давала наркотики восемнадцати школьникам?
— Да, поговори с ней! Потому что, если она нашла это, идя против чьей-то воли, это может раскрыть всю картину. В числах есть сила, Хло.
Адам, должно быть, видит, что получил поддержку от меня, потому что склоняется, прикасаясь к моему лицу.
— Я пойду с тобой, но ты должна поговорить с ней. Дать ей шанс объяснить всё.
Тяну документы из его рук и трясу ими, акцентируя внимание.
— Я не отдам ей их обратно.
Он лишь пропускает дрожащую руку сквозь волосы и вздыхает.
— Прекрасно. Давай просто поговорим с ней. Когда она заканчивает работу?
— Два часа назад.
— Встретимся с ней завтра? Когда она не работает?
— Завтра суббота. Думаю, она принимает последнего пациента в четыре, — отвечаю я.
— Эй, — говорит он, касаясь меня. — Мы пройдём через это. Мы докопаемся до истины.
— Хорошо, — снова говорю я, но сейчас мне некомфортно чувствовать его руку на своём лице. Потому что могу думать лишь о его дрожащих пальцах возле моей кожи.
***
Я кидаю ключи на столик возле двери. В доме тепло и тихо. Иду на кухню на запах и шипящий звук бекона. Папа склонился над сковородой, клетчатая рубашка натянулась на его широких плечах.
— Ну, как оно? — спрашивает он.
— Мне лучше, — признаюсь я, проверяя часы на микроволновке. Ещё двадцать один час до того момента, как я смогу что-то сделать. Или я могу пойти прямо сейчас. Если я права, то смогу раскрыть заговор уже сегодня вечером.
А если ошибаюсь, карьера доктора Киркпатрик будет разрушена.
Я смотрю, как папа тянет полоски бекона со сковородки. Он выкладывает их рядом на бумажных салфетках, вместе, по меньшей мере, с дюжиной других.
— Знаешь, твоя мама сегодня как с цепи сорвалась из-за эпизода с доктором Киркпатрик.
Дерьмо. Я совершенно, абсолютно об этом забыла.
Великолепно. У меня двадцать один час до того, как я буду противостоять женщине, которая давала мне наркотики. И, вероятнее всего, я проведу двадцать с половиной из этих часов в разборках над своим поведением.
— Мама сорвалась бы с цепи, даже если бы я просто опоздала в школу, — отвечаю я, цепляя кусок бекона с папиной тарелки.
Он выключает конфорку и ставит сковородку обратно на плиту. Он рассержен. Это редкое зрелище, и я стараюсь не связываться с этим.
— Какова причина, Хло?
— Что?
Папа в раздражении разводит руками.
— Это всё равно, что лить бензин в лесной пожар. Ты же знаешь её.
Я в молчании грызу бекон и смотрю в пол. Что ему ответить? Не могу же я сказать, что на самом деле да, я это знала, и весь смысл был в том, чтобы вывести её из себя, пока я пыталась придумать, как стащить файлы у моего психотерапевта.
Честно говоря, думая об этом сейчас, я осознаю, насколько расчетливая.
— Ты собираешься хоть что-то сказать? — спрашивает он.
— Не знаю, что сказать, пап. Понимаю, это было неправильно, но я устала. Мы никогда не могли договориться.
— Да, с тех пор, как ты начала ходить, — издевается он. — Но это другое. Ты напугала её, ребёнок. И ведешь себя так, словно для тебя это неважно.
Я чувствую укол вины. Откладываю бекон, аппетит исчез.
— Это важно. Я не могу всё это объяснить.
— Ну, это твоя новая тенденция. И мне очень сложно не связывать это с Адамом…
— Папа…
— Не «папкай» мне, Хлоя. В данном случае, я на её стороне. Мне вообще-то никогда не нравилась мысль, что ты с кем-то встречаешься, но с кем-то, у кого есть судимость?
— Есть многое, чего она не знает в этой истории, и ты тоже.
— Мне не хочется узнать что-то ещё об Адаме, Хлоя, и правда в том, что и тебе это не нужно. Ты хоть представляешь, насколько безоблачно теперь твоё будущее? Ты хоть представляешь, какие возможности тебе доступны?
Я округляю глаза, прислоняясь к стене.
— Да, пап, представляю. Знаю, потому что у меня есть родитель, который пилит меня важностью моего будущего каждую минуту, каждый день на протяжении последних семнадцати лет. — Затем я симулирую испуганный вздох. — Ох, посмотри! Теперь у меня двое таких родителей.
Он опускает взгляд, очевидно задетый. Боже, что со мной не так? Что, чёрт возьми, я делаю? Чувствую себя как верёвка, скрученная в несколько узлов, как выжатый лимон.
— Прости. Я уже не понимаю, что со мной не так.
— Почему ты так уверена, что с тобой что-то не так? У тебя открытые приглашения практически в любой колледж, который ты хочешь, а родители готовы за него платить. Как это может казаться мрачной перспективой?
— Она не мрачная. Но иногда всё это кажется нереальным. Я даже не понимаю, кто я или чего хочу, пап. Я не могу просто взять и прыгнуть высоко, потому что я потрясающая ученица. Для меня это гораздо больше.
Слова вылетают из моего рта, и я чувствую себя сильнее от того, что произнесла их.
Прежде чем он успевает что-то ответить, открывается входная дверь.
— Привет! Ребята?
— На кухне! — Папа вытирает руки кухонным полотенцем и ставит сковородку в раковину.
Заходит мама, на ней серый пиджак и улыбка в сто киловатт. Что-то случилось. Я могла бы ожидать от неё ледяного взгляда, но она предназначает свою улыбку и мне, хотя и довольно натянутую.
— Привет, — говорю я. — Я правда очень сожалею о том письме. Знаю, оно было…
Мама поднимает бровь, заполняя мою паузу.
— Драматичным? Жестоким? Разрушающим моё доверие к тебе?
— Наверное, всего понемножку, — признаюсь я, выдыхая. — Прости. Я виновата.
Она смотрит на меня, и я чувствую, что она едва сдерживает себя, чтобы начать копаться во мне. На этот раз, думаю, я заслужила это. Именно поэтому, когда она качает головой, я чувствую, как будто меня ударили подушкой.
— Мы отложим этот разговор. Тебе пришла почта. — Она держит конверты вне пределов моей досягаемости, и на её губы возвращается широкая улыбка. — Но прежде чем ты откроешь их, я хочу, чтобы ты знала, что у нас есть ещё очень много вопросов, которые нужно обсудить, и я всё ещё очень зла.
— Ты выглядишь взбешённой, — соглашаюсь я. Тяжело принимать её в серьёз, когда она выглядит так, будто вот-вот запляшет и споёт.
— Прекрасно. Открой их.
Я просматриваю обратные адреса на конвертах, когда она протягивает их мне. Нотр-Дамм и Колумбия. Письма из колледжей. Из крупных колледжей. Из двух самых уважаемых и обсуждаемых университетов во всём мире для тех, кто изучает психологию. Я переворачиваю их, немного ошарашенная тем, что собираюсь сделать.
— Хватит тянуть резину, открывай их! — просит отец. Он никогда не отличался терпением.
Я быстро стреляю в него глазами, а затем одновременно надрываю оба конверта, потянув за слабый конец. Я даже не дышу, пока вытаскиваю письма. Такое чувство, будто эти руки чьи-то ещё. И чьи-то глаза. Чья-то другая жизнь.
И этого человека только что пригласили поступать в Нотр-Дамм и Колумбию.
В оба колледжа.
Что предельно ясно означает, что я в деле.
Я чувствую, как моё тело становится таким лёгким, как будто его наполнили гелием. Цепляюсь за спинку кухонного стула, отчаянно желая ухватиться за что-то, что вернёт меня в «здесь и сейчас».