Какое-то время я думала, что просчиталась и жгучий гнев Витаруса возьмет верх. Однако…
Вот. Вот она. Вспышка любопытства в его глазах. Безжалостный интерес. Он гладил костяшками пальцев мою щеку – и кожа на ней стала подгнивать.
– Ты не понимаешь, что предлагаешь мне, дитя.
– Так мы договорились? – спросила я.
Вейл летел к нам быстрее ветра. Я уже могла различить его очертания. Он приближался с невероятной скоростью.
Витарус не смог справиться с любопытством. Он улыбнулся, наклонился к моему уху и прошептал:
– Договорились.
Он выпрямился во весь свой громадный рост – меня почти сковал страх – и вытянул руки в ожидании.
Мой отец пошел на сделку от отчаяния.
Я выкопала горсть земли и вложила ее в жаждущие руки Витаруса:
– Почва.
Витарус так и стоял, не убирая ладоней.
Мой отец заключил сделку, потому что не мог смотреть на увядающий мир – на безжизненные поля, на гибнущий урожай.
Я выдернула розу и положила ее в ладони Витаруса, поверх слоя почвы:
– Цветы.
Его губы медленно расползлись в ужасающей улыбке.
Вейл был уже близко. Я видела его лицо, полное отчаяния, и протянутую ко мне руку, несмотря на расстояние, разделявшее нас. В руке был цветок – крошечная красно-черная точка.
– Что еще? – настаивал Витарус.
Мой отец решился на сделку, потому что не мог смотреть на увядание.
На бесплодную почву.
На невзошедший урожай.
И на дочь, которой суждено умереть.
Мой отец ненавидел богов, отнявших у него все, ради чего он жил. И при этом слишком любил свою семью. В тот день он преклонил колени в поле, оглянулся и посмотрел на меня безо всякой надежды: так смотрят на мертвые посевы.
Теперь все казалось мне очевидным.
Я думала, что не доживу до семнадцати, двадцати, двадцати пяти лет. Но вот мне тридцать, мое сердце все еще бьется, я иду в ногу со смертью, и та не может меня обогнать. Я все еще живу, совсем как проклятые, благословенные цветы, оставшиеся после отца.
Какой же дурой я была, раз не поняла этого раньше. Моя жизнь продлилась дольше, чем ожидалось, и в этом не было везения или случайности. Весь город увядал, а я жила. Почему я ни разу не задумалась об этом?
И я вложила свою руку в руку Витаруса, укрыв ею цветок и почву.
Вейл тяжело рухнул наземь позади Витаруса.
Однако все внимание бога было приковано ко мне.
– И? – выдохнул Витарус.
– Я. Я отдаю тебе себя.
Витарус склонился ближе, его губы коснулись моих.
– О люди, – промурлыкал он. – Несмотря на все ваши недостатки, может, вы не так уж и скучны.
Поцелуй был яростным и всепроникающим; его язык раздвигал мои губы, требуя меня, ища меня. Я не могла дышать. Весь мир растворился. Жизнь и смерть столкнулись. Он выдохнул мне в рот – в его дыхании были рост, солнце, вода и свет, – а затем сделал глубокий вдох, отняв все это и вызвав пылающую болезнь, которая преследовала меня с рождения. Мои силы иссякли. Легкие ссохлись. Кожа страдала то от жара, то от озноба.
Мое сердце билось, билось, билось, перекачивая почти безжизненную кровь.
Болезнь, задержанная на пятнадцать лет благодаря сделке моего отца, теперь разом завладела телом. Вся слабость, накопленная за это время, помчалась по венам, отбирая несправедливо долгую жизнь.
Вдалеке я слышала знакомый голос, звавший меня по имени.
Но этот крик отчаяния угас вдали, когда Витарус, целую вечность спустя, завершил наш поцелуй.
– Вот твоя сделка, маленький больной ягненок, – прошептал он, слизывая со своих губ остатки моего здоровья.
А потом он ушел восвояси. Я же упала навзничь на обновленную почву – прямо в объятия смерти.
Глава двадцать третья
Когда я пришла в этот мир, то сперва увидела лицо смерти, а потом уже – лицо повитухи, матери, отца. Смерть определяла всю мою жизнь. Мое начало, мой единственный конец. Пятнадцать лет смерть была готова сомкнуть пальцы на моем горле, но все же не смогла коснуться меня.
Что ж, теперь ее ничто не сдерживало, и ее хватка была страшной. Одним безжалостным движением она вырвала из меня жизнь.
Смерть обитала на поле с почерневшими цветами.
«Ты добиралась сюда, – прошептала она, – так долго, так долго…»
– Лилит! Лилит!
Кто-то звал меня по имени. Знакомый голос вызвал воспоминание о лице, которое я так хотела увидеть. Я моргнула – с огромным трудом. И узрела прояснявшиеся небеса.
Я снова моргнула.
Лицо.
Еще лицо.
Мина, моя сестра, с глазами яркими, как когда-то. Ее теплые слезы пролились мне на щеку.
Я открыла рот, и из меня чуть не хлынула волна слов – слов, накопленных за всю жизнь, которые я не сумела произнести; слов любви, которую я не сумела предложить. Но я не могла говорить, и мое дыхание было влажным и обжигающим; от него в уголках губ вздувались железистые, сладкие пузырьки.
Я моргнула.
Смерть ждала меня посреди цветочных полей. Я давно смирилась с точкой назначения – я шла по этому пути с опозданием в пятнадцать лет, и смерть всегда сопровождала меня.
«Тебе не хочется уходить», – сказала она, и я сбавила шаг.
И правда. Мне было грустно.
Нежное прикосновение, донесшееся из какого-то другого мира, заставило меня повернуть голову.
Мои глаза открылись ценой колоссального, невозможного усилия.
Надо мною был Вейл, его рука крепко сжимала мою, и я чувствовала это прикосновение даже там, где теперь был мой дух. Возможно, в этом была своя логика. Вейл, как и я, познал и жизнь, и смерть.
И опаленная роза между нами теперь увядала, как и я.
Глаза Вейла говорили: «Останься», и впервые в жизни я захотела этого.
Я хотела остаться так сильно, что готова была умереть за это.
Я пыталась заговорить, пыталась сказать ему…
Он пробормотал:
– Ты хочешь жить, Лилит?
Я моргнула – и в следующий раз едва смогла раскрыть глаза.
Смерть жила среди цветов, кто-то тянул меня за руку, но ноги отказывались идти…
Голос Вейла прозвучал снова, уже неистовее:
– Лилит, ты хочешь этого?
И я знала, что́ он предлагал мне. Я знала: он примет любой мой ответ.
Смерть остановилась. Повернулась ко мне.
Мгновение я стояла между ними: мой Вейл, моя смерть.
«Ты хочешь этого»?
Я заставила себя открыть глаза.
– Быстрее, Лилит. – Голос Вейла был настойчивым, почти хриплым от подступившего к горлу рыдания. – Ты хочешь этого?
Я хотела получить больше жизни.
Я хотела получить больше времени.
– Да, – пробормотала я, как только смерть схватила меня за руку.
Резкая боль в горле – и на меня повеяло запахом мертвых роз.
Где-то, в некоем далеком мире, мое тело извивалось, легкие боролись еще за один глоток воздуха.
Я попятилась. Смерть сжала меня в объятиях.
«Ты же так долго ждала этого», – расстроенно сказала она мне.
Что-то горячее наполнило мой рот, скопилось в горле. Сладкое, с горьким привкусом.
И я давилась.
– Пей, – приказывал – умолял – знакомый голос.
Горло, над которым я не была властна, сделало глоток. Вкус смерти оказался вкусом роз. Она стекала ручейками с моего подбородка и капала на пыльную землю.
Пустые глаза смерти уставились на меня, ее рука сжимала мою.
«Я хочу остаться», – сказала я.
«Нельзя».
«Но мне нужно».
Я выдернула руку, освободилась от хватки смерти. Отвернулась от цветочного поля.
И сделала глубокий вдох.
Вейл притянул меня к груди, крепко стиснув, прижал свой лоб к моему. В его глазах были слезы, а на губах – кровь.
– Я хочу остаться, – выдавила я.
– Я знаю, – прошептал он, его губы приблизились к моим, и я исчезла там, в его объятиях, в кольце увядающих роз.
Шестая роза
Глава двадцать четвертая
Меня захлестнули миллионы снов. Сны о матери, отце. Сны о Мине. Сны о кожной пыли на шатких половицах. Сны о янтарных глазах и серебряных крыльях.
Мне снились обыденные дни и жаркие ночи. Снилось тело, прижимавшее меня к шелковым простыням. Снились иглы, флаконы и лепестки на стене.
Во сне я не могла дышать, боролась и боролась, а затем опускала голову между коленями и давилась кровью и розами.
Время летело. Столько времени. Вспышки прошлого и будущего, этого мира и следующего, жизни и смерти. Боль, лихорадка. Сознательное, бессознательное.
«Я мертва, – подумала я. – Я мертва. Это смерть».
Или это жизнь?
«Возможно, – произнес чей-то голос, – в этом есть что-то от того и другого, мышка».
Глава двадцать пятая
Я вздрогнула, задыхаясь и отплевываясь.
Трудно было даже сориентироваться. Все тело стало каким-то странно чужим. Сердцебиение было слишком громким, запахи – слишком сильными, свет – слишком ярким. В голове стучало. Мои собственные чувства переполняли меня и преграждали путь всему, что шло извне.
Пока я не осознала, что чья-то рука крепко держит мою, будто хочет вернуть меня в мир.
– Осторожно. – Голос Вейла был ровным, твердым. Подлинным. – Осторожнее, мышка.
– Я мертва, – невольно выдохнула я. – Я умерла. Я умерла, и Витарус… Мой отец и… и…
– Помедленнее.
Только тогда он положил руки мне на плечи, подталкивая обратно к кровати; я поняла, что наклонилась над ней и опасно близка к падению.
Я позволила ему устроить меня у изголовья на неприлично большом количестве подушек, хотя мои собственные руки были крепко сжаты на коленях. Он кинул на меня свой пронзительный взгляд.
Я чувствовала себя ужасно. Голова кружилась, мне было жарко и душно, желудок бурлил. Рот был как наждачная бумага, в горле саднило. А тело, все целиком… Оно ощущалось не так, как всегда, будто я вошла в дом, знакомый с детства, но все в нем оказалось сдвинуто на несколько дюймов.
И все же я определенно была жива.
– Ты помнишь, что было? – тихо сказал Вейл, вытирая пот с моего лба.