Я что, проснулась только сейчас?
– Я…
Голова раскалывалась. Я зажмурилась, пытаясь припомнить все, что произошло. Витарус. Кусты роз. Сделка.
И…
«Ты хочешь жить?»
Выбор. Выбор, который Вейл предложил мне и который я отважилась сделать.
– Я помню.
Слова прозвучали хрипло, потому что мой рот пересох. Словно зная это, Вейл вложил мне в руки чашку, и я отпила не глядя.
Я ожидала, что это будет вода, но… Жидкость была густой, сладкой, горькой, насыщенной и… и…
Боги, до чего же вкусно.
Я запрокинула голову, почти давясь от неистовых глотков. Вейл осторожно забрал чашку:
– Хватит на сегодня. Не так быстро.
Он придержал меня за запястье, не желая, чтобы я пила и дальше. Глядя на чашку, я моргнула и отерла рот от жидкости. Она окрасила всю мою руку.
Красная. Багровая. Почти черная.
Я сразу узнала ее. По виду и… даже по вкусу.
– Не человеческая, – сказал он, неправильно истолковав выражение на моем лице.
– Это твоя.
Я несколько месяцев была одержима кровью Вейла и узнала бы ее, несмотря ни на что.
– Да.
Я снова потянулась к чашке. Он позволил мне сделать еще один глоток, попросив не торопиться.
Я все еще чувствовала себя ужасно, но кровь помогла. Впервые за все это время я окинула взглядом комнату. Незнакомая. Мы явно забрались далеко от моего дома, судя по обстановке. Простая. Маленькая, скудно обставленная, с незамысловатой мебелью. Плотные парчовые шторы были задвинуты. Из-под них не просачивался свет, значит была ночь.
– Где мы?
– У побережья Пикова.
Я вскинула брови. Да уж, очень далеко от дома. От Адковы. И даже от Деры.
Сама не знаю, как я поняла, что прошло много времени. Я будто воспринимала все разлитое в воздухе: и лето, и небесную влагу снаружи, и соль на коже тех, кто находился за пределами этого здания. Теперь я могла… чувствовать, ощущать гораздо больше.
– Как долго…
– Несколько недель.
Голос Вейла звучал устало. Он и сам выглядел уставшим: волосы растрепаны, под глазами – тени, словно он почти не отдыхал и не ел.
– Я не знал, выживешь ли ты, – тихо сказал он. – Ты была очень плоха.
«Процесс смертелен для большинства», – сказал он мне.
Процесс.
Только теперь я начала понимать, что случилось со мной, на что я согласилась. Все человеческое во мне увяло, умерло, как и было предопределено.
И я…
Я потерла собственные пальцы. Даже моя кожа стала другой. Более гладкой. Без единого шрама.
Боги. От потрясения моя голова закружилась сильнее, чем от недомогания. То, что я произнесла, прозвучало непривычно:
– Ты обратил меня.
Вейл кивнул – медленно, нерешительно.
– Я спрашивал тебя…
– И я сказала «да».
Я хотела остаться.
И поэтому он помог мне остаться.
– Да, – прошептал он.
Я встретилась с ним взглядом. Он, не мигая, внимательно наблюдал за мной, словно хотел тщательно запечатлеть мой отклик на эти новости.
– Не стану лгать тебе, мышка. Это будет нелегкий переход. Часть тебя умерла в тот день. И родилась совсем другая ты. О чем-то ты будешь скорбеть, что-то тебе придется принять. Что-то покажется тебе… неудобным. Но… – Его рука опустилась на мою, он откашлялся и закончил: – Но тебе помогут.
Я долго обдумывала это.
– Жалеешь? – тихо спросил он.
Жалела ли я?
Я чувствовала себя… другой. Иной во всех отношениях, избавившись не только от человеческого начала в себе, но и от постоянно нависавшей угрозы со стороны времени.
Даже болея, я чувствовала силу, которая ждала возможности вырваться. Это тело не увянет. Я расцвету.
Но все это нисколько не занимало меня.
Я была захвачена мыслью о времени.
Время. Столько времени. Чтобы постигать новое, чтобы увидеть мир. Я даже не знала, что мне делать с такой свободой.
Да, я чувствовала себя странно. И Вейл явно был прав, говоря, что мне придется долго приспосабливаться к новому существованию.
Но жалела ли я?
– Нет, – сказала я. – Я не жалею.
Плечи Вейла слегка обмякли, словно от облегчения. Он избегал моего взгляда, нежно перебирая мои пальцы. Мои чувства были настолько обострены, что я ощущала каждую морщинку на его коже.
– Ты… ты вернулся за мной, – сказала я.
– Я знаю, ты этого не хотела. Но я был генералом как раз потому, что лучше умел отдавать приказы, чем выполнять их.
Неправда. Я хотела этого больше всего на свете. Чтобы он вернулся за мной.
Просто в тот момент я этого не знала.
– Почему? – спросила я.
– Ты говорила правду. Розы были особенными…
– Наконец-то ты заметил, – улыбнулась я.
– Они так и не завяли.
«Выглядят такими же, какими ты их принесла», – сказал он как-то с раздражением, точно я его обманула.
Да уж, тогда я думала, что это забавно: вампир, живущий вне времени, долго не замечал отсутствия времени, отсутствия увядания.
– Я готовился к отъезду, – сказал он, – собирал розы. И тут заметил, что один цветок начал увядать – совсем немного. Мне уже доводилось держать в руках божественные творения, и когда я прикасался к ним, то… чувствовал то же самое. Когда мы дотрагиваемся до того, чего коснулся один из богов Белого пантеона, всегда возникает странное ощущение.
Мы.
Он и я. Вампиры.
Но это поразило меня меньше, чем образ, который он нарисовал. Чем то, что Вейл, собирая свои вещи, не только решил взять розы с собой, но и сидел там с ними, лелеял их. На мгновение я живо представила, как он ласкает эти розы, и что-то сжалось в моей груди.
Его большой палец потер тыльную сторону моей кисти.
– Я был глуп, раз не понял, что ты тоже – тронутая божеством. Странное ты существо. – На его губах появилась кривая улыбка. – Ты совершенно не такая, как все люди или вампиры, которых я встречал.
Боги, как он при этом посмотрел на меня… В моем сердце зашевелилось странное чувство.
Но затем я нахмурилась:
– Как же ты понял?
Вейл располагал лишь отдельными кусками правды. Неполными доказательствами. Их было недостаточно для уверенного вывода.
Он пожал плечами:
– Я не то чтобы понял, Лилит. Почувствовал.
Так мало слов, и все же они заключали в себе то, чему я изо всех сил пыталась дать название на исходе своей жизни. Вопреки всем доводам рассудка и логике эти чувства были мне понятны.
– Я знал, что… что я совершу ошибку, бросив тебя, – тихо сказал он. – Знал, хотя и не мог точно сказать почему. Поэтому я отправился за тобой.
И он спас меня.
У меня перехватило горло. Я сглотнула – с трудом из-за сухости во рту.
– А как насчет Адковы?
– О, это лучшая часть.
Он убрал мои волосы с лица, потому что делал это постоянно – безотчетно прикасался ко мне, самым обыденным образом приглаживал волосы, поправлял рукав, вытирал пот.
– Кажется, Адкова наконец-то свободна от божественного гнева, – сказал он.
Я тяжело вздохнула, почти не веря в это. Я даже не позволяла себе надеяться, что это может быть правдой.
– Я попросил своего мальчика на побегушках писать мне обо всем, что там происходит, – продолжил он. – Ни в том районе, ни во всем городе нет новых случаев заболеваний. И похоже, некое новое, необычное лекарство помогло спасти тех, кто уже был заражен.
В его голосе звучала гордость. В моей груди разливалось яростное жжение, я не могла говорить. Он крепко держал меня за руку.
– Все кончено, Лилит, – сказал он. – Ты спасла их всех.
Годы. Годы моей жизни. Бесчисленные часы, проведенные в кабинете, бесчисленные часы недополученного сна. Тысячи книг, тысячи заметок. Многолетние мозоли от пера.
Все это.
Все это…
– Мина, – выдавила я.
Я хотела бы задать полноценный вопрос, но не могла: если бы я сделала это, то сломалась бы.
Вейл молчал слишком долго, так что мой живот сжался от беспокойства. Он отпустил мою руку – не очень охотно – и пошел к двери. И когда она появилась в дверном проеме, мое сердце чуть не разорвалось.
Она была яркой, веселой, полной жизни, такой, какой ее не видели годами – будто вся кожа, все слои умирания, сброшенные ею, сделали ее совершенно новым человеком. Новым – и одновременно тем, кого я знала всегда.
Она улыбнулась мне сквозь слезы широкой, солнечной улыбкой. Я открыла рот, чтобы заговорить, но издала лишь невнятный всхлип.
Мина пересекла комнату, неуклюже, торопливо, и бросилась в мои объятия.
– Я знаю, – сказала она, видя, что я не могу говорить, и никто из нас двоих больше не произнес ни слова.
Я так долго сражалась за то, чтобы установить связь с сестрой.
Мне было трудно явить свое тепло, скрывавшееся под вечной мерзлотой. Мне было трудно явить свою любовь, которую не могли передать никакие слова, никакое выражение лица.
Я думала, что умру, а она так и не узнает, что я действительно любила ее.
Но вот я умерла – и мои страхи умерли вместе со мной.
Потому что я была на стороне смерти, а она – на стороне жизни, и вот мы встретились на границе миров, обливающиеся слезами, и объятия заменили нам прощание.
Мы так хорошо поняли друг друга, что слова были не нужны.
В конце концов мы разомкнули объятия и успокоились. Я еле-еле взяла себя в руки.
Несколько минут мы пытались поддерживать неловкий, неестественный разговор, прежде чем прозвучал терзавший меня вопрос:
– Ты ненавидишь меня? Или, может, ненавидишь… ту, кем я стала?
Глаза Мины расширились.
– Никогда! – немедленно ответила она. – Я никогда не смогу ненавидеть тебя, Лилит.
– Я теперь выгляжу по-другому?
Признаться, мне было любопытно. В этой комнате не имелось зеркала, а у меня совсем не было сил, чтобы встать и отправиться на его поиски.
– Ты выглядишь по-другому. – Она явно подыскивала нужные слова. – Но еще ты похожа на себя, больше, чем когда-либо. И это правильно, ты ведь не походила ни на кого из нас. Была совсем другой.