В начале июня Сасаки получил повышение — его перевели в отдел общественной жизни, и он снова переехал в фешенебельный квартал Кодзимати, в отель «Укон», неподалеку от фотоателье «Тодзе». Конца войне не было видно, жизнь становилась все суровее, все тяжелее. Правительство установило строгий контроль над продажей предметов первой необходимости. Раньше Сасаки, бывало, попросту выбрасывал в канаву порвавшееся белье или дырявые носки, завернув их для приличия в газету. Теперь настали тяжелые времена — трудно было купить даже такие мелочи, и ему приходилось терпеть всякие мелкие лишения. В одном ему повезло. Он упросил хозяйку отеля предоставить ему полный стол, и хотя он не мог «роскошничать», как прежде, все же ему теперь не приходилось скитаться по городу в поисках еды.
После свидания с Макиэ в Хондзё Сасаки больше ее не встречал и даже не вспоминал о ней. Он жил бездумно, наслаждаясь относительно независимой и беззаботной жизнью. Между тем из редакции продолжали понемногу забирать сотрудников в армию. Журналисты, чтобы избежать мобилизации, добровольно уезжали на фронт военными корреспондентами. И Сасаки, трезво взвесив обстановку, решил, что сидеть и ждать, пока ему пришлют мобилизационную повестку, глупо. Он обратился к влиятельным людям с просьбой как-нибудь помочь ему. Впрочем, несмотря на тревожную атмосферу военного времени, Сасаки продолжал свою беспечную холостяцкую жизнь, не отказывая себе в удовольствии выпить порой чашечку сакэ или провести ночь со случайной знакомой.
Однажды, на исходе жаркого летнего дня, Сасаки с несколькими приятелями из редакции отправился в Асакуса. Они посмотрели комедию «Сакэ и солдат», покритиковали танцовщиц, а затем пошли в один кабачок у моста Каннабаси, где они частенько бывали и раньше. Учения по противовоздушной обороне в то время проводились уже довольно часто, и в эту ночь все дома у Каннабаси были затемнены. Время от времени у какого-нибудь дома, из которого просачивался свет, ругался в мегафон дежурный, хотя ночь была лунная и широкая асфальтовая мостовая сверкала, как река. Опьяневший от выпитого сакэ, пошатываясь и напевая вполголоса военный марш, Сасаки вышел из кабачка и остановился у пожарной бочки за естественной надобностью. Ночь чаровала своим великолепием. Таинственно блестели мокрые крыши домов, озаренные ярким лунным светом. Дул легкий ночной - ветерок, нагретый жаром раскаленного за день асфальта. И хотя ветерок был теплый, разгоряченному Сасаки он доставлял удовольствие. Настроение у Сасаки было отличное, и, завершив свое несложное дело у пожарной бочки, он вдруг вспомнил о Макиэ. Как же оно называется?.. Очень похоже на название соевых конфет... Ах, да, «Эйро»!—вспомнил он название заведения и решил, что ему надо повидать Макиэ. Он попросил официанта вынести ему через черный ход портфель и шляпу и, ничего не сказав приятелям, отправился пешком по освещенной луной дороге в сторону Еси-хара. В одном месте наперерез ему из переулка выбежало несколько смеющихся женщин с ведрами в руках, видимо, выполняя что-то, связанное с противовоздушными учениями.
Сасаки никогда не бывал в Есихара. Этот район представлялся ему густой вишневой аллеей, по обеим сторонам которой стоят старинные дома увеселительных заведений. Он, смущенно улыбаясь, спросил дорогу у попавшегося ему навстречу мужчины.
Когда он подошел к Есихара, там тоже все было погружено в темноту. Вероятно, учения охватили и этот район. Время от времени, когда открывалась дверь какого-нибудь домика, впуская посетителя или выпуская зеваку, зашедшего только «прицениться», на дорогу струился синий свет. У швейцара, стоявшего в дверях одного большого заведения, Сасаки спросил, как пройти к «Эйро», но старый «вышибала» даже и не слышал о таком названии. Тогда Сасаки вежливо обратился к проходившей мимо женщине, похожей на служанку.
— Я иду в ту сторону. Пойдемте вместе, — ответила женщина и пошла вперед, приглашая его следовать за собой.
Погруженная в темноту улица походила на спящий древний город. Из домиков не доносилось ни звука. Черепица на крышах сверкала блестками, отражая свет луны. Ведя его по таким закоулкам, что он один, наверное, заблудился бы в них, женщина наконец сказала:
— Вот здесь «Эйро».
«Эйро» оказалось совсем не таким заведением, каким его представлял Сасаки. Он предполагал, что Макиэ все-таки попала в какой-нибудь первоклассный дом, и был весьма неприятно удивлен убогим видом заведения. Толкнув легкую застекленную дверь, он вошел. С дощатого потолка свисала лампа с абажуром, закутанная в черную тряпку. На стене было прибито в ряд пять больших фотопортретов. Вместо швейцара у двери сидела горбатая старуха и отгоняла веером от своих ног москитов.
— Добро пожаловать, господин. Есть хорошие девицы... Или у вас здесь есть своя постоянная? — быстро затараторила женщина, обращаясь к Сасаки, который разглядывал портреты. Сасаки забыл спросить у Макиэ ее «гэндзимей» 33 и искал ее портрет.
— Вы у нас в первый раз, господин?
— Г-м...
— Сегодня многие не работают из-за учений, господин... Сасаки, ничего не отвечая, продолжал рассматривать портреты и никак не мог угадать —-на каком из них изображена Макиэ.
— Есть тут у вас девица из новых, по имени Макиэ?
— Из новых? Макиэ? А-а, такая крупная девица, с лицом европейской женщины?!.
— Да-да, наверное, она и есть!
— Ее зовут Гекую-сан. Портрет еще не готов. Только недавно к нам поступила,—сказала старуха, обмахивая себя веером.
Сасаки ничего не знал о порядках в таких заведениях, но решил, что будет уместно сунуть в руку старухе одну иену. Его провели на второй этаж. Да, заведение было действительно жалкое. Обстановка напоминала скорее убогую придорожную харчевню. Однако дзабутон (Квадратная или круглая тонкая ватная подушка для сиденья) принесли льняной, голубого цвета, сидеть было приятно. Комнат в заведении было немного. Соседняя комната отделялась бумажной перегородкой. Видимо, там уже был гость — оттуда слышался звон колечек подвешиваемого сетчатого полога от москитов. Подачка помогла — старуха принесла курение от москитов и остывший чай.
— Гекую-сан скоро придет, — сообщила она.
Старуха говорила с характерным провинциальным акцентом. Любопытно, откуда она родом?.. Сасаки лениво обвел глазами комнату. В углу была устроена токонома (Нища в стене с возвышением), в ней стояла корзина с георгинами. Наверное, это был просто жилой дом, кое-как переоборудованный под заведение. Стены были оклеены голубыми обоями с туманными разводами, но потолок так и оставался закопченным и черным. Окно и здесь было завешено темной шелковой занавеской, лампа затенена.
Кто-то прошел по коридору и остановился у двери. Послышался шепот. Сасаки вдруг почувствовал, что в комнате очень жарко, он снял свой легкий серый пиджак. Дверь отворилась, в комнату вошла женщина в широком розовом переднике. Это была Макиэ. Глаза у нее, наверное, еще плохо видели — она не сразу узнала Сасаки.
Он окликнул ее:
— Макиэ! Это я, Сасаки!
— Это вы?.. — она непринужденно уселась.— Как парит сегодня...
Сасаки был уязвлен: сразу заговорила о погоде, не сказав даже, что рада его приходу.
— Ну и долго же искал я тебя.
— Да, меня найти трудно. Днем легче: повернуть за угол у бани — сразу можно увидеть.
Она говорила спокойно; видимо, встреча ее ничуть не волновала.
— Как с глазами у тебя? Вылечила?
— Да, стало гораздо лучше. Теперь меня лечат иголками, плечи мне колют. Не знаю, может быть, от этого, но мне намного стало легче. Правым глазом совсем хорошо вижу.
— Место у тебя неважное, Маки.
— Разве? А по-моему, хорошее. Никаких забот. А вы где теперь? Все там же?
— Где там же? Ты говоришь про апато? Нет, оттуда я давно переехал. С тех пор уже третье место меняю.
Макиэ молча взяла с токонома два веера, лежавшие у корзины с георгинами, и положила один перед Сасаки. Обмахивая себя веером сквозь широкие рукава кимоно, она тихо спросила:
— Переночуешь?..
Забрезжило утро. Сасаки проснулся, когда солнце стояло уже совсем высоко. Услышав гул голосов на улице, он высунул голову из-под полога и выглянул в маленькое круглое оконце у изголовья 34, которое из-за ночной духоты они оставили открытым. На ярко освещенной солнцем улице стояла толпа мужчин в защитных костюмах и женщин в белых передниках, с лентами «Союза женщин великой Японии». Все держали в руках национальные флажки. Лицом к толпе у витрин, за которой виднелись швейные машины (там была, наверное, швейная мастерская), стоял на ящике из-под пива низкорослый, остриженный наголо мужчина. Он что-то говорил, лицо его, освещенное солнцем, было синевато-бледным. Около него с почтительным выражением на лицах и потупленными глазами стояли взрослые и дети — видимо, его родственники.
Сасаки прислушался к речи человека, стоявшего на пивном ящике.
-— Самозабвенно отдаю себя на служение великой Японии! Пусть я погибну, и кости мои будут стерты в порошок ради отечества! Господа! В такую жару вы все пожаловали сюда, чтобы почтить своим вниманием самого недостойного, самого ничтожного жителя нашей улицы Тамидани Дайгоро. От всей души приношу вам свою благодарность и низко кланяюсь.
Он кончил и неуклюже поклонился. Из толпы вышел вперед толстый пьяный мужчина. Взгляд его скользнул по фасаду «Эйро» и остановился на окне, из которого выглядывал Сасаки. Сасаки почему-То испугался и спрятал голову под пропахшее потом одеяло. Макиэ продолжала спать, приоткрыв рот. Рукав ее ночного халата откинулся и обнажил плечо. В полутьме комнаты ее тело белело, как очищенный лук. Ему захотелось курить. Он потянул к себе ящичек с курительными принадлежностями, стоявший у изголовья. В нем было немного мелкого табака и новенькая дешевая трубка. Сасаки тщательно вытер мундштук трубки рукавом халата, набил ее табаком и закурил: