- Значит, тебе не приходилось летать со Стариком? - спросил Сорочинский.
- Нет, - сказал Гальцев.
- Мне его немного жаль. И одновременно я завидую. Он прожил такую жизнь, какую мне никогда не прожить. Да и многим другим тоже. Но все-таки он уже прожил.
- Почему, собственно, прожил? - спросил Гальцев. - Он только перестал летать.
- Птица, которая перестала летать… - Сорочинский замолчал. - Вообще время Десантников теперь прошло. Им конец, - сказал он неожиданно.
- Ерунда, - спокойно проговорил Гальцев.
Ашмарин услышал, как Сорочинский завозился на месте.
- Нет, не ерунда! Вот оно, Яйцо! - сказал Сорочинский. - Их будут делать сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо построит там лаборатории, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать шахты и рудники. Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.
- Ерунда, - повторил Гальцев. - Лаборатории, шахты… А герметический купол на шесть человек?
- Что герметический купол?
- Под ним будут шесть человек.
- Все равно, - упрямо заявил Сорочинский. - Все равно Десантникам конец. Герметический купол с людьми - это только начало. Будут посылать вперед автоматические корабли, которые сбросят Яйца, а тогда, на все готовое, будут приходить люди…
Он стал говорить о перспективах эмбриомеханики, пересказывая известный доклад Маклакова. «Об этом много говорят, - подумал Ашмарин. - И все это верно». Когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки. А когда Акимов и Сермус запустили первую «СКИБР» - систему кибернетических разведчиков, - Ашмарин даже хотел уйти из Десантников. Это было двадцать лет назад, и с тех пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками скибров и делать то, что не смогли сделать они. Конечно, и автоматические корабли, и скибры, и эмбриомеханика - все это в огромной степени увеличивает мощь человека, но полностью заменить живой мозг и горячую кровь механизмы не способны. И никогда не будут способны. «Новичок, - подумал Ашмарин про Сорочинского. - И болтлив неумеренно».
Когда Гальцев в четвертый раз сказал «ерунда», Ашмарин полез из машины. При виде его Сорочинский замолчал и вскочил. В руках у него была половинка недозрелого арбуза, из нее торчал нож. Гальцев продолжал сидеть, скрестив ноги.
- Хотите арбуза, Федор Семенович? - спросил Сорочинский.
Ашмарин помотал головой и, засунув руки в карманы, стал смотреть на вершину сопки. Красные отблески на полированной поверхности Яйца тускнели на глазах. Быстро темнело. Из тумана вдруг поднялась яркая звезда и медленно поползла по густо-синему небу.
- Спутник Восемь, - сказал Гальцев.
- Нет, - уверенно поправил Сорочинский. - Это Спутник Семнадцать… Или нет, это Спутник Зеркало.
Ашмарин, который знал, что это Спутник Восемь, стиснул зубы и пошел к сопке, Сорочинский ужасно надоел ему. Надо было осмотреть кинокамеры.
Возвращаясь, он увидел огонь. Неугомонный Сорочинский развел костер и теперь стоял в живописной позе, размахивая руками.
- …цель - это только средство, - услыхал Ашмарин. - Счастье не в самом счастье, но в беге к счастью…
- Я это уже где-то читал, - сказал Гальцев.
«Я тоже», - подумал Ашмарин. Не приказать ли Сорочинскому лечь спать? Ашмарин поглядел на часы. Светящиеся стрелки показывали полночь. Было совсем темно.
4
Яйцо лопнуло в два часа пятьдесят три минуты. Ночь была безлунная. Ашмарин дремал, сидя у костра, повернувшись к огню правым боком. Рядом клевал носом краснолицый Гальцев, по другую сторону костра Сорочинский читал газету, шелестя страницами. И вот Яйцо лопнуло.
Раздался резкий, пронзительный звук, похожий на звон экструзионной машины, когда она выплевывает готовую деталь. Затем вершина сопки коротко озарилась оранжевым светом. Ашмарин посмотрел на часы и встал. Вершина сопки довольно четко выделялась на фоне звездного неба. И, когда глаза, ослепленные костром, привыкли к темноте, все увидели множество слабых красноватых огоньков, медленно перемещающихся вокруг того места, где находилось Яйцо.
- Началось! - зловещим шепотом произнес Сорочинский. - Началось! Витя, проснись, началось!..
- Может быть, ты помолчишь наконец? - быстро сказал Гальцев. Он тоже говорил шепотом.
Из всех троих только Ашмарин знал, что происходило на вершине.
Первые десять часов после пробуждения механозародыш настраивался на обстановку. Абстрактные команды, заложенные в позитронное программное управление, видоизменялись и исправлялись в соответствии с внешней температурой, составом атмосферы, атмосферным давлением, влажностью и десятками других факторов, определенных рецепторами. Дигестальная система - великолепный «высокочастотный желудок» зародыша - приспосабливалась к переработке лавы и туфа в полимеризованный литопласт. Нейтронные аккумуляторы готовились отпускать точные порции энергии для каждого процесса. Когда настройка закончилась, зародыш начал развиваться. Все в Яйце, что не понадобилось для развития в данной обстановке, пошло на переделку и укрепление рабочих органов - эффекторов. Потом дело дошло до оболочки. Оболочка была прорвана, и механозародыш принялся осваивать подножный корм.
Огоньков становилось все больше, они двигались все быстрее. Послышалось жужжание и визгливый скрежет - эффекторы вгрызались в почву и перемалывали в пыль куски туфа. Пых, пых!.. Бесшумно отделились от вершины и поплыли в звездное небо клубы светящегося дыма. Неверный дрожащий отсвет на секунду озарил странные, тяжело ворочающиеся формы, затем все снова скрылось. Скрежет и треск усилились.
- Может, подойдем поближе? - спросил Сорочинский.
Ашмарин не ответил. Он вдруг вспомнил, как испытывался первый механозародыш, модель Яйца. Это было несколько лет назад. Тогда он был еще совершенным новичком в эмбриомеханике. В обширном павильоне возле института разместился зародыш: восемнадцать ящиков, похожих на несгораемые шкафы, - вдоль стен и огромная куча цемента - посредине. В куче цемента прятались эффекторная и дигестальная системы. Маклаков махнул рукой, и кто-то включил рубильник. Они просидели в павильоне до позднего вечера, забыв обо всем на свете. Куча цемента таяла, и к вечеру из пара и дыма возникли очертания стандартного литопластового домика на три комнаты, с паровым отоплением и автономным электрохозяйством. Он был совершенно такой же, как фабричный, только в ванной остались керамический куб-«желудок» и сложные сочления манипуляторов. Маклаков осмотрел домик, тронул ногой манипуляторы и сказал:
«Пожалуй, хватит кустарничать. Надо сделать Яйцо».
Вот тогда было впервые произнесено это слово. Потом было много работы, много удач и очень много неудач. Эмбриомеханический зародыш учился настраивать себя, приспосабливаться к резким изменениям обстановки, самовосстанавливаться. Он учился безотказно служить человеку в самых сложных и опасных условиях. Он учился развиваться в дома, экскаваторы, ракеты, он учился не разбиваться при падении с огромной высоты, не выходить из строя в волнах расплавленного металла, не бояться абсолютного нуля. Сотни человек, десятки институтов и лабораторий помогали механозародышу превратиться в то, чем он стал теперь: в Яйцо. Нет, это хорошо, что Ашмарину пришлось остаться на Земле. И кто он такой, чтобы претендовать на большее?
На вершине холма клубы светящегося дыма взлетали все чаще и чаще, треск, скрип и жужжание слились в непрерывный дребезжащий шум. Блуждающие красные огоньки образовывали цепочки, цепочки свивались в причудливые подвижные линии. Розовое зарево занималось над ними, и уже можно было различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах.
Ашмарин снова взглянул на часы. Было без пяти четыре. Видимо, лава и туф оказались благоприятным материалом: купол рос гораздо быстрее, чем на цементе. Интересно, что покажут температурные измерения? Механизм надстраивает купол с верхушки к краям, при этом эффекторы забираются все глубже в сопку. Чтобы купол не оказался под землей, зародышу придется позаботиться либо о свайных подпорках, либо о передвижении купола в сторону от ямы, которую вырыли эффекторы. Ашмарин представил себе добела раскаленные края купола, к которым лопаточки эффекторов лепят все новые и новые частицы вязкого от жара литопласта.
На минуту вершина сопки погрузилась в темноту, грохот смолк, слышалось только неясное жужжание. Зародыш перестраивал работу энергетической системы.
- Сорочинский! - позвал Ашмарин.
- Я, - послышалось из темноты.
- Обойдите сопку справа и ведите наблюдение оттуда. На сопку не подниматься ни в коем случае.
- Бегу, Федор Семенович!
Было слышно, как он шепотом попросил у Гальцева фонарик, затем желтый кружок света запрыгал по гравию и исчез.
Грохот возобновился. Снова над вершиной сопки загорелось розовое зарево. Ашмарину показалось, что черный купол немного переместился, но он не был уверен в этом. Он с досадой подумал, что Сорочинского надо было послать в обход сопки сразу, как только зародыш вылупился из Яйца. Впрочем, обо всем в должное время отчитаются кинокамеры.
Вдруг что-то оглушительно треснуло. На вершине полыхнуло красным. Медленная багровая молния проползла по черному склону и погасла. Розовое зарево стало желтым и ярким и сейчас же заволоклось густым дымом.
Бухающий удар расколол небо, и Ашмарин с ужасом увидел, как в дыму и пламени, окутавших вершину, поднялась огромная тень. Что-то массивное и грузное, отсвечивающее глянцевитым блеском, закачалось на тонких трясущихся ногах. Бухнул еще удар, еще одна раскаленная молния зигзагом прошла по склону. Дрогнула земля, и тень, повисшая в дымном зареве, рухнула.
Тогда Ашмарин побежал на сопку. В сопке что-то гремело и трещало, волны горячего воздуха валили с ног, и в красном пляшущем свете Ашмарин видел, как падают, увлекая за собой куски лавы, кинокамеры - единственные свидетели того, что произошло на вершине.