Мишка смотрит на мячик.
— Прыгает, — говорит Мишка. — Крепкая резинка. Хороший мячик.
Китаец закидывает мешок на плечо и уходит со двора.
— Мишка, — говорю я, — я уже наигралась, бери этот мячик. Бери, Мишка, мне не жалко.
Но он не берёт. Он не отвечает мне и не смотрит в мою сторону. Мишка смотрит на ворота. Оттуда идёт Таня Амелькина, солнце горит у неё в волосах.
Я изо всех сил швыряю мячиком в забор. Мячик тупо стукается о доску, рвётся яркая глянцевая бумага, на землю сыплются опилки.
Я стараюсь не плакать, но мне очень хочется плакать. И всё-таки я не плачу. Пучков перестаёт играть и кричит:
— Рёва-корова! Турецкий барабан!
Странная женщина
Мишка идёт в редакцию и опять видит знакомую спину. Тот самый метростроевец! Шляпа с наушниками завязана на тесёмки, широко шагают огромные сапоги. Мишка не мог обознаться — это он. Надо догнать этого человека, и тогда всё выяснится: почему он входит в редакцию, а Мишка его там никогда не видит? Что находится за той дверью с пугающей надписью? Наконец, кто этот метростроевец, который каждый раз таинственно исчезает?
Мишка бежит за ним со всех ног, но метростроевец, как всегда, идёт быстро, широко шагают резиновые сапоги. Мишка не успевает догнать его.
— Дядя! Дядя же!
Дядя не оборачивается. Он подходит к редакции и быстро открывает дверь. Мишка врывается следом. Он уже знает, что произойдёт дальше: метростроевец исчезнет.
Будет сидеть Милочка-Матрёшка. За дымовой завесой будут переговариваться блондинка и брюнетка. Тихоталь с замотанной шарфом головой начнёт кричать в телефон. Мельниченко, наверное, за шкафом пишет передовую статью срочно в номер. А метростроевец куда-то денется, словно его и не было. Может быть, он входит в ту маленькую дверцу, куда нельзя входить под страхом смерти? Но ведь туда же нельзя входить! Под страхом смерти!
Мишка осматривается. Метростроевца нигде нет. Милочка говорит строго:
— Пришёл — входи. Дует.
Мишка, словно в тумане, видит Милочку-Матрёшку. Она сидит за своей машинкой — спина прямая, гордо вздёрнут подбородок, а глаза опущены на исписанную лиловыми буквами бумагу. Руки Милочки порхают над белыми клавишами.
Тихоталь, обвязанный клетчатым шарфом, кричит в телефон:
— Вагоны! Тонны! Тонны! Вагоны!
Мишка выпалил отчаянно:
— Он сюда вошёл! Я сам видел!
— Кто? — величественно спрашивает Милочка. — Мельниченко? Скоро будет, не кричи. Посиди и подожди, что кричишь?
Череп на маленькой дверце злобно скалится на Мишку. Он сел, отвернулся и решил дождаться Мельниченко во что бы то ни стало и обо всём его расспросить. Мишка вспомнил сказку «Синяя борода», там тоже была запретная дверь.
Он сидел и смотрел в окно. Струи воды бежали по окну, стекло казалось волнистым.
— Опять дождь, — сказал голос около Мишки.
Он обернулся и увидел странную женщину. К её платью со всех сторон были приколоты листки бумаги. Клочок на воротнике, несколько на рукавах, на груди и даже на плечах.
Женщина прошла мимо Мишки сердитой походкой. Бумажки шелестели, как сухие листья.
Мишка вспомнил. Однажды в школе Сашка Пучков незаметно подкрался к нему и повесил на спину листок из тетрадки. На листке было написано: «Мишка дурак».
Все читали, смеялись, а Мишка не мог понять, в чём дело, над кем смеются. Он вертел головой в разные стороны и сам крутился на одном месте.
Подошла Таня Амелькина, сняла с Мишкиной куртки дурацкое объявление, отдала его Мишке и сказала:
— Эх, Мишка. Растяпа.
Теперь взрослая женщина села за письменный стол и сидит, вся обвешанная бумажками. Никто не обращает на это внимания, как будто так и надо.
Женщина сказала в телефон:
— Не забудьте отретушировать фотографию. Номер? Сейчас скажу.
Она отколола от воротника листочек, развернула и прочла:
— «Двенадцать восемнадцать!»
Потом кинула бумажку на подоконник. Мишка заглянул в листочек. Там было написано: «Отретушировать 1218».
Телефон зазвонил, она сняла трубку:
— Хорошо, передам. Какая академия? Истории материальной культуры. Записала. До свидания.
Она написала новую записочку, взяла из коробки на столе булавку и приколола записку на рукав.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила она Мишку. — Смотрит, как будто видит что-то необыкновенное. Я для памяти прикалываю записки. У меня же не сто голов. Запишу и приколю. Сделаю дело — отколю. Очень удобно. Я весь день бегаю, то наверх, то в типографию, то к художнику. Все мои дела при мне. А запомнить нельзя, это только Мельниченко думает, что можно. У меня же одна голова, а не сто.
Она вовсе не была сердитой. Просто у неё одна голова. А не сто. Мишка подумал, что тоже будет привешивать записки, и тогда он не будет ничего забывать. Надо только выпросить у бабушки булавок.
Женщина отцепила от себя ещё одну записку:
— Боже мой! Срочно уменьшить формат снимка на первую полосу! Срочно! А я чуть не забыла.
Она кинула клочок на подоконник. Мишка прочитал: «Уменьшить Дусю Колобкову».
И вдруг он увидел, что эта женщина пошла к той самой маленькой двери и уже взялась за ручку.
— Стойте! — закричал Мишка несвоим голосом. — Нельзя! Опасно для жизни!
Но она уже открывала страшную дверь.
Как заморозили землю
Мельниченко вместе с начальником шахты Бобровым спускаются в забой. Станция Охотный ряд готова, но не решена ещё одна важная проблема: как построить наклонные тоннели для эскалаторов?
— Приглашали иностранных инженеров, — рассказывает начальник шахты. — У них таких грунтов нет, они не знают, как к ним подойти. Понимаешь, Мельниченко, в чём сложность? Тоннель должен быть под определённым углом — тридцать градусов. А грунты плывунные, вся толща насыщена водой. Ни один способ, известный в мировой практике, не годится.
Мельниченко и Бобров шли по ярко освещённому тоннелю. Гладкие бетонные стены, сухо, чисто. Почти готовое метро, только рельсы ещё не проложены.
— Не капает? — Мельниченко показывает длинным пальцем на свод тоннеля.
— Не капает, — смеётся Бобров. — Я этот лозунг днём и ночью помню: «Чтобы не капало». Нет, не капает.
— А с наклонными тоннелями, значит, пока не нашли решения?
Бобров хитровато поглядывает. Всё-то этим журналистам хочется поскорее узнать. Погоди, помучайся немного.
— Не так всё просто, — тянет Бобров. — Однако кое-что ищем, думаем. Не только у вас в редакции умные люди сидят. Придумываем кое-что и мы.
— Эй, эй, со мной в прятки не играй.
Мельниченко надо спешить. Важно сообщить новость в завтрашнем номере «Проходчика». Новость должна быть новой, свежей, иначе газетчик не газетчик.
— Говори, разбойник, вижу тебя насквозь.
— Да не тряси меня. Скажу. Сказал — скажу, значит, скажу.
Мельниченко достаёт растрёпанный блокнот и смотрит на Боброва, не спуская глаз. И начальник шахты начинает говорить серьёзно:
— Пиши. Вчера на коллегии принято решение: заморозить грунты в наклонных тоннелях. Дороговато, но другого выхода нет. Вокруг будущего тоннеля создаётся зона искусственной мерзлоты. Мороз скуёт плывуны — можно вести проходку.
— Открытие? — Глаза у Мельниченко загораются.
— Как тебе сказать? Ещё сто лет назад золотоискатели пользовались лютыми сибирскими холодами, чтобы в заболоченных местах добраться до золота. Дождутся мороза, вынимают лёд, а вода промерзает всё глубже. Снова вынимают лёд и наконец доберутся до дна, до золота. Но там естественный мороз, а у нас искусственный мороз. Мы опустим под землю, трубы, по ним пойдёт холод от специальной холодильной установки. Вокруг трубы грунт промёрзнет, получится прочная ледяная стена.
— Великолепно! — Мельниченко хлопнул себя блокнотом по колену.
— Тогда и начинается проходка, — весело закончил начальник шахты. — Сам понимаешь, придётся проходчикам даже летом надеть тёплую одежду. Внизу будет мороз градусов пятнадцать. Готовим ватные костюмы.
Мельниченко закрыл блокнот, убрал в карман карандаш. Про вечное перо Мишка тогда выдумал. Не было у журналиста вечного пера.
Куда исчезал метростроевец
— Что ты кричишь? — закричала Милочка и перестала печатать.
В комнате стало тихо. Все уставились на Мишку. Тихоталь размотал шарф и положил на место телефонную трубку.
— Она вошла в ту комнату! — объяснял Мишка. — Я сам видел: открыла дверь и вошла.
— Кто? — спросила Милочка. — Кто?
— На которой листочки висят.
— Листочки? — сурово повторила Милочка. — Ты опять?
Мишка чувствовал, что вместо того, чтобы объяснить, он опять всё запутывает.
— Успокойся, будь мужчиной, — сказал Тихоталь.
Блондинка и брюнетка перестали писать, блондинка сказала:
— Нервный мальчик.
— Женщина, на ней бумажки приколоты! — снова сказал Мишка. — На двери написано: «Не входить под страхом смерти!» А она вошла! Я сам видел!
Мишка никогда не слышал, чтобы люди так громко и дружно хохотали. Тихоталь бросил на пол свой лохматый шарф и стал сползать со стула.
— Ох-ох-ох, — смеялся он и показывал пальцем на Мишку. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни одного слова.
Блондинка и брюнетка рыдали от смеха.
— Не могу! — кричала брюнетка.
— Умру! — приговаривала блондинка.
А Милочка, строгая и неприступная Милочка-Матрёшка, которая и улыбалась редко, заливисто смеялась, закинув голову и хватала себя за живот.
— Под страхом смерти! — крикнула Милочка. — Спасайте женщину!
И снова они хохотали.
Мишка растерянно переводил глаза с одного на другого. И в это время открылась страшная маленькая дверь, выглянуло озабоченное лицо женщины, два клочка бумаги были пришпилены к её волосам.
— С ума сошли? — спросила она. — У меня от ваших воплей проявитель скисает. Что случилось?
— Вы живая? — обрадованно бросился к ней Мишка.
— Наполовину, — серьёзно ответила она. — Столько дел, просто пережить невозможно. А что?