— А вы и сейчас на двери спите? — не утерпел и спросил Мишка.
Самойлов засмеялся.
— Да, сплю на двери. Я вам забыл сказать — дверь обита клеёнкой, а внутри что-то мягкое. Настоящий диван.
— А я на сундуке сплю, — сказал Мишка.
— Думаешь, на сундуке лучше?
Они все вместе вышли из красного уголка. Навстречу шёл детский сад, дети шли парами. Они шагали медленно и пели не очень дружно про то, как в ночи ясные, про то, как в дни ненастные мы гордо, мы смело в бой идём.
Роза вянет от мороза
Бабушка ушла. Мишка нырнул головой в сундук. Пахнет нафталином. Перламутровый бинокль с одним стёклышком. Страусовые перья, лёгкие, как облака. Шляпа. Альбом в бархатном красном переплёте. На страницах нарисованы синие незабудки и написаны стихи по-старинному, с буквой «ять» и с твёрдым знаком.
«Муся ангел, Муся цвет, Муся розовый букет».
И ещё:
«Твоя прелесть словно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, твоя прелесть — никогда».
«Когда ты станешь бабушкой, надень свои очки и вместе с твоим дедушкой прочти мои стихи».
И опять нарисованы цветочки, синие и красные.
Дальше Мишка читать не стал. Старые письма, перевязанные лентой, он тоже положил на пол.
А вот слежавшиеся жёлтые листы. Газета «Русское слово», тысяча девятьсот второй год. Тоже «ять» и твёрдые знаки. Отчёт о заседании Московской городской думы. Больше тридцати лет прошло. О чём написано в этом отчёте?
Жил в Москве инженер Балинский. И он предложил думе проект подземной дороги большой скорости. Метро. Ну конечно, метро! Тридцать лет назад! У Мишки глаза тревожно заблестели. Историческое открытие! Как повезло ему в этот обыкновенный день. Как хорошо, что бабушкина дурацкая кузина, по-человечески двоюродная сестра, вышла замуж за буржуя-князя и отправилась в своё глупое свадебное путешествие. Иначе бы не сохранилась в их доме эта газета.
Вот с чего начиналось метро!
Инженер предложил думе свой проект. Дума тогда решала городские дела.
Балинский писал:
«Великие умы того века напали на счастливую мысль подземных дорог большой скорости. Все города с населением свыше миллиона имеют дороги большой скорости, за исключением Петербурга, Москвы и пяти китайских городов».
Мишка держит старую газету, у него даже пальцы дрожат: так он волнуется.
Балинский приходит на заседание думы и предлагает построить в Москве метро.
В дверь постучали. Кто это пришёл к Мишке не вовремя? Это пришла я.
В тот вечер я гуляла во дворе, никого из ребят не было. Они теперь бегали, разыскивали разные истории для своей летописи. Мне стало скучно одной. Хорошо бы Мишка вышел. И тут я увидела, что Мишкина бабушка идёт через двор с тазом и чемоданчиком — значит, в баню. А в нашей Виноградовской бане всегда очередь, бабушка придёт домой не скоро.
— Мишка! Открой, это я пришла.
— Входи. Только сиди тихо и не мешай.
Он перебирает вещи в сундуке. В комнате пахнет нафталином. А из кухни — жареным луком, наверное, их соседка, Анна Ивановна, готовит ужин.
На полу лежит страусовое перо и длинная белая перчатка. Я беру перчатку. Пальцы у неё наполовину отрезаны, я видела обрезанные перчатки у трамвайных кондукторов. Так им удобнее брать мелочь.
— Кондукторская? Самая настоящая? — спрашиваю я.
— Нет. — Мишка машет рукой. — Бабушка ходила на бал в этих перчатках. Они до самого локтя, разве у кондукторов такие бывают? — Мишка и сам понимает, что настоящие кондукторские лучше. — Мазурку танцевала. И этот, падепатинер.
Мишка выговаривает это слово совершенно просто. Всё-таки он очень умный, Мишка.
— Можно страусиное перо подержать?
— Возьми. Только сиди тихо. Кому сказано? Я нашёл исторический документ.
Ну и что? Исторический.
Перо лёгкое, шелковистое, оно нисколько не весит. Дую на него, и оно колышется, как дым.
— Слушай! Их буржуйская дума думала, думала и придумала. — Мишка читает старую газету с тусклыми буквами: — «Господину Балинскому в его домогательствах отказать».
Я не знаю, что такое «домогательства», но когда человеку отказывают, его жалко. А тут ещё Мишка расстраивается, я же вижу, что расстраивается.
— Отказать? — переспрашиваю я.
— Отказать! — возмущается Мишка. — А почему? Слушай. «По своей фантастичности проект метрополитена в городе Москве равен только прорытию Панамского канала». Насмехаются. Слушай дальше: «От его речей несло соблазном, как истинный демон, он обещал Москву опустить на дно морское и поднять за облака». Просто хулиганство. Он им предлагает для города, а они хихикают.
— Мишка, — говорю я, — не переживай.
Я хочу утешить Мишку. А он не обращает на меня внимания. Если бы они тогда построили метро, то мы бы родились, а метро уже построено. Мы бы пропустили самое интересное.
Я говорю это Мишке, а он отвечает:
— Ты не понимаешь. Ты ещё не учишься в школе.
Это уже нечестно. Но я ничего не говорю. Мишка что-то пишет в толстой клеёнчатой тетради. Если бы он писал по-печатному, я бы прочла. По-печатному я уже умею читать, а по-письменному нет.
Развинчиваю перламутровый бинокль. Он пахнет духами. Примеряю длинную перчатку. Ну и что, что я не хожу в школу? Мы в детском саду разучиваем хорошие песни. Про красную кавалерию.
Я машу на себя веером, тихая душистая прохлада обдувает лицо.
Вдруг Мишка говорит:
— Удивительно. Кто тебя научил обмахиваться веером? Откуда у нормального советского ребёнка старорежимные замашки?
Я бросаю веер на пол.
— Не обижайся, — говорит Мишка.
И я не обижаюсь.
Куда девается порода
У Николая Трифоновича сегодня выходной. Они с Катей идут в гости в метростроевское общежитие.
— Папка, давай пойдём пешком, — говорит Катюша. — Нам торопиться некуда, ещё утро.
— Пошли пешком. До Моховой не так уж далеко.
Блестят мокрые булыжники, дождь перестал, на чёрных ветках липы висят блестящие капли.
— Смотри, папка, булыжники фиолетовые.
— Выдумываешь. Серые. Когда метро пустим, сяду где-нибудь на солнышке и буду сидеть целую неделю. По солнцу в шахте скучаю.
— И я с тобой. Ладно? Сядем с тобой на солнышке и будем сидеть целую неделю.
На двух высоких неструганых рейках лозунг:
«Ежедневно вынимать девять тысяч кубометров грунта и укладывать четыре тысячи кубометров бетона!»
Отец кивает на лозунг:
— Вот, видишь: девять и четыре. Для тебя и для других просто цифры. А нам это задача. Не из лёгких, между прочим.
— Рассказывай. — Катюша дёргает отца за руку. — Давно ты ничего не рассказывал. Мы уже историей почти две тетради исписали. Дольше всех Мишка приносит. Он в старой газете материал нашёл. Мишка молодец. У него на шапке буква «М».
— Мишка? — переспрашивает отец. — Это который фиги показывает?
— Мишка? Нет, папка, ты перепутал. Он никогда себе этого не позволит. Он молодец, Мишка.
Катя замолкает, смотрит на воробья: сел на голую ветку и покачивается — то хвост выше, то голова выше. Равновесие старается удержать. Отец молчит.
— Рассказывай, папка.
— Приходят новички на шахту, берут в руки молоток. Думают, простое дело: тарахти молотком, порода сама отколется. Но не так всё просто. Породу надо чувствовать. Когда твёрдый известняк, за смену одного метра не пройдёшь. А лозунг в голове — девять тысяч кубометров грунта, четыре тысячи кубометров бетона. Девять и четыре. В этих девяти, что ни говори, и мои кубики есть.
Подъехал извозчик: крытая пролётка со скамеечкой на двоих, а сам впереди сидит, пальто ватное, целый день на ветру, и лицо красное.
— Садитесь, подвезу! Барышня, наверное, устала!
— Мы пешком пойдём, — сердито говорит Катя. Выдумал ещё — барышня.
Катя наклоняет голову и смотрит на свой сатиновый красный галстук, стянутый блестящим зажимом. На зажиме маленькое пламя.
— Мы пешком пойдём, — говорит извозчику отец.
Извозчик вытягивает губы, чмокает, натягивает вожжи, и лошадка бежит быстро, весело бьют по булыжнику подковы, вздрагивает чёрная грива.
Они идут дальше. Пробежал мальчишка, катит перед собой железный обруч, звон на всю улицу.
Отец говорит:
— Ещё я тебе расскажу про Кудинова.
— Расскажи, — вскидывается Катя.
— Породу, которую мы, проходчики, отбиваем, надо быстро убирать из шахты. Не убрана порода — нет простора для работы. Нельзя идти дальше. Только в одной нашей бригаде несколько людей заняты уборкой породы. Откатчик грузит породу лопатой в специальную бадью. В вертикальном стволе, на узкой площадке стоит Павел Кудинов, аппаратчик. Тяжёлая бадья проходит мимо него вплотную, почти впритирку. Вот она показалась снизу, он схватывает её за край, останавливает на уровне плеча, быстрым движением подгоняет под неё вагонетку, ударяет по задвижке бадьи, дно отваливается — порода сыплется в вагонетку. Аппаратчик откатывает тяжёлую вагонетку и отсылает вниз пустую бадью. Как думаешь, сколько времени у него всё это занимает?
— Не знаю. Площадка узкая, неудобная. Бадья тяжёлая. Вагонетка тяжёлая. Не знаю.
— Всего одну минуту! — радостно кричит отец. — Одну минуту!
Он кричит, и проходящая старуха говорит:
— Внушение дочери даёт — и правильно. Совсем не слушаются теперь дети. Раньше было другое дело.
Старуха, шаркая тяжёлыми валенками с галошами, идёт дальше. Отец и Катя смеются над её словами.
— Вся операция занимает одну минуту! — повторяет отец. — Портрет Кудинова в газете печатали. Ты представь себе. Температура на площадке тридцать пять градусов жары. Пот ему глаза заливает. Схватил Павел ведро воды, окатился, стало ему прохладнее. Одежда прилипла, стоит до ниточки мокрый и кричит нам вниз: «Давай породу, черти!» За шесть часов смены — триста сорок подъёмов.
Пришёл Пашка на метро — деревенский парень, неграмотный, через улицу боялся переходить. Теперь работает, учится, мечтает стать мастером. А пока — ведро воды на себя и — каждый день рекорд.