Включилась трансляция, женский голос что-то пробубнил, я посмотрел на часы – наверное, объявили нашу посадку. Я допил пиво, поймал на себе растерянный взгляд лыжницы.
– Вы слышали? – Она указывала пальцем вверх, как Иоанн Предтеча на картине Леонардо. – Они что, серьезно?
– Что? – Я вытер губы, скомкал салфетку и сунул в стакан. – Я прослушал. Что там?
– Отменяются все рейсы, – беспомощно сказала лыжница. – Все рейсы. До среды.
Очевидно, я был слегка пьян, серьезность информации дошла до меня не сразу.
– У нас посадка… – я щелкнул ногтем по стеклу часов. – Вылет через полчаса, Нью-Йорк, Ла Гвардия, «Дельта», рейс номер…
Я не закончил, пассажиры в зале ожидания как по команде встали и куда-то заспешили. Лыжница, бросив на стол двадцатку, подхватила рюкзак и тоже куда-то ринулась.
– Холли, – сказал я. – Сиди тут! Я сейчас вернусь.
– Что? – Она оторвалась от экрана телефона. – Ты куда?
– Сиди тут! Не вздумай…
– Я с тобой!
Я достал бумажник, вытащил несколько купюр, кинув на стол, придавил сверху пустым стаканом.
У расписания полетов молча топталась небольшая толпа с сумками и чемоданами, на табло всех вылетов и прилетов в графе «статус рейса» светилось одно и то же слово – «отмена».
– Как же так? У меня концерт в семь… – растерянно обратился ко мне статный пожилой джентльмен с черным футляром, похожим на детский гроб.
Тут явно делать было нечего. Пошли дальше. У стенда «Дельты» нервно переминалась очередь человек в пять. Мы пристроились за толстой теткой в рыжей шубе и с лупоглазой болонкой на руках.
– Что происходит? Мы не летим, что ли? – спросила Холли, рассеянно глазея по сторонам. – Ой, не могу, какая дурацкая собака!
Я протянул наши билеты мрачному мужику в темно-серой униформе со стальными крылышками в петлицах.
– У меня ребенок, – вкрадчиво сказал я. – На самый первый рейс. Пожалуйста.
Мужик молча взял билеты, не взглянул ни на меня, ни на ребенка. Начал зло колотить по клавишам компьютера.
– Среда. Вылет – два ноль пять, – сказал хмуро, точно бессердечный врач, объявляющий результат анализа. – Берете?
– Сегодня понедельник, – зачем-то сказал я.
– Берете? – со скрытой угрозой повторил мужик.
Игривый пивной хмель, бродивший в моей голове, постепенно улетучивался, оставляя тупую боль в области затылка и осознание небольшой катастрофы на ближайшие сорок восемь часов: я застрял в захолустном вермонтском аэропорте где-то у канадской границы, застрял с капризной девчонкой, уже успевшей довести меня до белого каления за три с небольшим часа. Оказаться в этой дыре одному было бы достаточно мерзко, а уж с Холли…
– Мне нужно в дамскую комнату! – объявила она.
– Дамскую комнату… – проворчал я. – Туалет это называется.
– «Туалет» говорят бруклинские задрыги, а я живу на Парк-Авеню. Мама сказала…
– Мама! – перебил я. – Кстати, позвони ей, скажи, что…
– Сам позвони!
– У меня батарея на нуле.
Она поджала губы (один в один как мамаша).
– Я ей текст отправлю, – сказала холодно.
– Отправь текст.
– Но сначала проводи меня в дамскую комнату.
– Иди, я не убегу.
– А вдруг по дороге на меня нападет маньяк?
– Об этом можно только мечтать, – буркнул я. – Пошли.
Аэропорт почти опустел. Лампы в потолке горели вполнакала, багажную карусель уже отключили, моя сумка и розовый чемодан Холли одиноко валялись на полу. Усатый ассистент, похожий на отставного циркового борца, сидел рядом на стуле, уныло разглядывая меня.
– Сэр, вы последний, – с укоризной сказал циркач. – Аэропорт закрывается.
– Как закрывается?
– Вот так. – Циркач скрестил толстые руки. – До среды. Октавия!
– Какая, к черту, Октавия? Что это?
– Ураган. – Он подозрительно прищурил глаз. – Вы что, не в курсе? Арктический ураган, скорость ветра до ста миль, пять футов осадков в виде снега и града. Бостон уже накрыло. Там вообще все движение отменили.
– Дорожное движение? Движение машин? Что за чушь…
– Чушь не чушь, дороги в Бостоне перекрыты.
Подошла Холли, ловко поддев носком чемодан, поставила его на попа. Вытянула ручку.
– Куда мы теперь? – спросила невинно.
Это был очень хороший и очень своевременный вопрос. Я поднял свою сумку, закинул за плечо. Повернулся к циркачу.
– А гостиница? Тут же есть гостиница?
– Мотель. Но там все забито. Под завязку.
Мы спустились пешком по мертвому эскалатору. Пустой холл был едва освещен, в углу, точно экзотический аквариум, таинственно сиял пестрым нутром автомат по продаже конфет и чипсов. Справочное бюро, лицемерно подмигивая, извинялось неоновой надписью «К сожалению, мы закрыты». Рядом, на стене, цветной плакат с угрожающе рогатым лосем уверял, что «Вермонт прекрасен в любое время года». Киоск проката автомобилей еще работал. Тот же парень, которому я отдал ключи час назад, натягивал пуховую куртку.
– Добрый день, еще раз! – энергично начал я. – Буквально сорок минут назад я сдал вам «Лоредо», помните? Нельзя ли мне получить его по тому же контракту, я брал машину в Нью-Хэмпшире, в этом, как его…
– В Манчестере, – подсказал он.
– Да, в Манчестере.
– Машин нет. Все разобрали, подчистую. – Парень старательно накручивал красный шарф вокруг шеи. – Видите, что творится…
Я видел. Ситуация складывалась гораздо хуже, чем я предполагал.
– Ну может, завалялась какая-нибудь колымага? Посмотрите, пожалуйста. – я с монашеским смирением улыбнулся ему. – В мотеле нет мест, а у меня ребенок. Вы ж понимаете…
Ребенок презрительно фыркнул. Парень оставил в покое шарф, поморщился, точно у него заболел зуб.
– Есть тут одна машина, «Кадиллак», – нерешительно начал он. – Но там аккумулятор…
– Я заведу! – решительно заявил я.
– Я не имею права выдавать неисправную машину. – Парень понизил голос: – Меня уволят за это.
Первый раз я пожалел, что в Америке не принято давать взятки. Давать и брать. Впрочем, пятнадцать лет эмиграции меня тоже кое-чему научили.
– Послушайте, – я взглянул на табличку с именем на прилавке, – послушайте, Стив. Я не знаю, есть ли у вас дети. Если их нет сейчас, то непременно будут в будущем. Поставьте себя на мое место. Мне нужно доехать до ближайшего мотеля, где есть койка, подушка и теплое одеяло. Не для себя прошу – я бы мог лечь тут, на лавке…
– Не могли бы, – робко встрял Стив. – Охрана сейчас закроет аэропорт, всех выгонят.
– Тем более! Не могу же я с ребенком ночевать на улице. Зимой. В мороз.
Стив сделал мужественное лицо, молча включил компьютер, начал быстро стучать по клавишам. Я быстро достал кредитную карточку и положил перед ним.
В подземном гараже было сумрачно и промозгло, воняло бензином и сырой грязью. Машин почти не осталось. Наш «Кадиллак» стоял в дальнем углу, уныло уткнувшись бампером в стену. Машину не вымыли, крылья и двери по самые стекла были заляпаны белесой зимней грязью. Холли презрительно оглядела автомобиль. Мне очень хотелось ей что-нибудь сказать, но я сдержался. Никаких негативных эмоций – главное, не думать о том, что двигатель может не завестись.
Открыл дверь, сел. Вдохнул, сосредоточился, осторожно повернул ключ зажигания. Стартер натужно закряхтел, закашлялся, кое-как провернул движок и на последнем дыхании завелся. Я облегченно выдохнул.
У Холли зазвонил телефон.
– Да, привет, – умирающим голосом проговорила она. – Не знаю. Нет. Ну откуда я-то знаю? Мама, ну откуда… Да, он тут.
Холли молча ткнула мне свой телефон. Белый футляр, украшенный стразами, был липкий, от него воняло жареной картошкой и чем-то сладким вроде карамели. Стараясь не прикасаться к лицу, я поднес телефон к уху:
– Да!
В следующие три минуты я получил исчерпывающие инструкции на ближайшие сорок восемь часов. А именно: мне надлежало вернуться в Стенфорд, к тете Луизе, откуда я забрал Холли сегодня утром. С тетей Луизой все уже согласовано. Если же нас по пути к тете застигнет непогода, то мы должны остановиться и переночевать в Берлингтоне или Фэрли, впрочем, судя по метеоспутниковой съемке, ураган пройдет севернее. До тети Луизы дорога займет не больше трех с половиной часов, на ужин Холли ест белый рис и курицу, но без кожи. Можно дать молока, но никаких соков.
Я подтвердил, что все понял, и нажал отбой.
Не только аккумулятор, дворники тоже ни к черту не годились. Щетки елозили по стеклу, оставляя за собой веер размазанной грязи. Вода в бачке омывателя то ли замерзла, то ли кончилась – моторчик зудел, но на стекло не брызнуло ни капли. Я остановился на обочине, вылез. Из придорожного сугроба начал бросать снег под снующие туда-сюда дворники. Холли достала телефон, сфотографировала.
– Что снимала? – я вырулил на дорогу.
– Как ты в снежки с машиной играл, – сухо ответила она. – Умора.
Остановились у входа в мотель. Двухэтажный особняк из коричневых бревен пытался изображать из себя что-то горно-швейцарское. На столбе висела доска с надписью «Мест нет». Не глуша мотор, я заскочил в фойе. Хозяйка, сдобная толстуха в кокетливо расшитом переднике и с румянцем во всю щеку, посоветовала попытать счастья в Лори.
– Там, за мостом направо, там старая дамба. – Она махнула пухлой рукой в сторону чучела бурого медведя, сторожившего вход. – Миль девять-десять. Быстрей через перевал, можно за…
– И не вздумайте через перевал, – встрял коренастый мужик без шеи, похожий на немецкого ландскнехта, наверное, хозяин. – Дорога дрянь. Как каток. Вчера фура перевернулась. С мороженым. Там, за Лори, поворот, так она там и того. Перевернулась.
Ландскнехт дал мне листок с какой-то детской картой, центром которой был их псевдоальпийский мотель. Назло ландскнехту я решил махнуть через перевал. Дорога действительно оказалась на редкость дрянной. На каждом повороте, из которых, собственно, и состояла дорога, «Кадиллак» заносило, и он сползал к обочине. Туда я старался не смотреть, там было ущелье.