– Ты знаешь, а мне нравится! – Мэлори положила руку на мое плечо. – Ты что думаешь?
Я неопределенно хмыкнул.
– Хэлен, а что тут в округе, что рядом? – спросила Мэлори. – Город, деревня? Магазины, рестораны?
– Я не очень этот район знаю, Южный Виндзор. Наша клиентура – горнолыжники, они снимают в Рутланде или под Миделберри. – Свенсон широко улыбнулась, сверкнула большими зубами. – Давайте бумаги оформлять!
Переход от зимы к весне произошел за три дня. За это время я умудрился пару раз застрять в ледяной каше местных дорог. Что, впрочем, неудивительно, поскольку мою машину сконструировали для немецких автобанов, а не для автокросса по пересеченной местности в экстремальных климатических условиях. Еще выяснилось, что ездить в нашей округе особо некуда. До ближайшего ресторана было полтора часа, до супермаркета почти два. Он находился в городе Виллингтон.
Наша временная усадьба расположилась в лощине между двух холмов с оптимистичными названиями – Чертова сопка и Сонная гора. Чертова сопка начиналась на той стороне реки и круто уходила вверх прямо из воды, кое-где по склону из земли торчали острые гранитные валуны. Сонную гору скрывал густой черный ельник, за Сонной лежала деревня. Деревня называлась странно – Коринф, население двести семьдесят три человека. Информация, скорее всего, устаревшая. Придорожная табличка с названием и цифрами была насквозь ржавая и напоминала решето – кто-то метко пальнул из дробовика. Дальше шло кладбище, потом начиналась сама деревня.
Через неделю я уже ходил в майке, а Мэлори угораздило даже обгореть. Она у меня рыжая и белокожая, летом у нее появляются конопушки даже на лопатках. Я против конопушек ничего не имею, но меня иногда смущает их ирландская родословная. В жилах моей жены течет страшная смесь ирландской и итальянской крови, по химической формуле (я уверен!) напоминающей ракетное топливо. На семейные сборища – непременное Рождество, иногда день Благодарения, – я отправляюсь с тяжелым сердцем. Как на принудительные работы.
Мэлори азартно занялась обустройством дома и прилежащих земель. Рядом с сараем между двух хлипких берез повис гамак, на ступеньках веранды выстроились горшки с петуниями, перед камином появился мрачный коврик с индейским орнаментом охотничьей тематики – палочные человечки гнались за кем-то рогатым. В неожиданных местах стали возникать белоснежные салфетки, кокетливые вазочки, рамки с нашими фотографиями, цветы. На мясницкий крюк над обеденным столом Мэлори подвесила плетеную корзину с сухими злаками и початками кукурузы. Не мой вкус, ну уж гораздо лучше хрустальной люстры.
В сарае среди ржавых лопат, топоров и прочего хлама нашли велосипед с дамской рамой. Мэлори (к моему удивлению) собственноручно вычистила и смазала его. И на следующий день уже вовсю гоняла по коринфским окрестностям. Я продолжал мучить сценарий.
Был, наверное, полдень. Я валялся в гамаке с ноутбуком на животе, батарейка была на последнем издыхании, река весело плескалась. Я прикрыл крышку, задремал. Разбудила меня Мэлори.
– Съезди за яйцами! – крикнула она, ловко соскочив с велосипеда.
Приткнула велик к березе. Загородив солнце, вспыхнула рыжим нимбом.
– Какие яйца?
– Свежие, куриные. Я договорилась!
Я зевнул.
– Там у тетки одной курятник. За Змеиным ручьем.
– За Змеиным?
– Да. Это рядом – минут двадцать. На велике боялась яйца переколотить.
– А почему… – Я хотел сказать, что она может взять машину и сама сгонять на Змеиный ручей. Но вовремя остановился. – Конечно, конечно, без проблем.
До ручья оказалось чуть дальше, тридцать пять минут. Я свернул с главной дороги и сразу нырнул в темную чащу, дальше пошли колдобины и толстые корни, потом грунтовка круто понеслась под уклон. Я на тормозах выкатил к мосту. Казалось, мост поставили только вчера, от светлых бревен пахло свежими опилками. Металлический крепеж сиял железными болтами и шляпками гигантских гвоздей. По мосту гуляли куры.
На той стороне дорога утыкалась в деревянную хибару, за хибарой почти отвесно поднимался гранитный бок скалы. Перед крыльцом стоял битый грузовик примерно моего возраста, сбоку, за забором, росли кусты. Дальше шли грядки, едва опушившиеся зеленым. Повсюду бродили куры.
Заглушив мотор, я вылез из машины. Пошел через мост, помахивая лукошком, которое мне всучила Мэлори. Куры расступались и недовольно кудахтали. За огородом среди осин я заметил человека с пиратским платком на голове и в военном комбинезоне камуфляжной раскраски. Человек что-то копал.
– Эй, мистер! – крикнул я. – Мне бы яиц.
Я помахал лукошком над головой.
Пират выпрямился, воткнул лопату. Соскреб налипшую глину с подошвы о край лопаты. Неспешно пошел ко мне.
– Яиц? Это можно… – сказал он, подходя. Вытер ладонь о штаны, протянул руку. – Джулия!
Я только сейчас понял, что это женщина.
– Игорь… – замешкавшись, ответил я.
– Русский, что ли?
– Вроде того.
– Это хорошо… – загадочно прокомментировала Джулия. – Это твоя, что ли, рыжая?
Я кивнул.
– Жена?
Я снова кивнул.
Джулия покачала головой, будто я ее чем-то расстроил. Из-под тугого платка вылезли седые волосы, она заправила их корявым пальцем. Цветом ее лицо напоминало копченого леща.
– На лето?
– Да, до середины июля.
– Зря. Тут вся красота осенью начинается. Из Европы приезжают любоваться. Из Японии даже.
Мы поднялись по ступенькам, вошли. В нос шибанул крепкий дух, воняло как в зоопарке. Большая комната была забита хламом. Коробки, стопки бумаг, какие-то свертки, банки, пустые и с какой-то сомнительной жидкостью. В углу под яркой лампой лениво ползал варан среднего размера. На крышке допотопного принтера спал толстый белый кот. Он проснулся, сладко зевнул, без интереса посмотрел на меня и заснул снова. По стенам висели головы косуль и оленей, один губастый лось. Башка марала с гигантскими рогами лежала на полу. Марал стеклянным глазом печально смотрел на меня снизу вверх.
Джулия достала с полки банку, откупорила, швырнула жменю какой-то трухи варану. Тот обиженно отвернулся, сверкнув стальной чешуей.
– Не любит вегетарианского… – засмеялась Джулия. – Сверчков хочет.
– Я его понимаю, – через силу улыбнулся я.
Мы спустились в подвал. Там был инкубатор, несколько коробок с живыми сверчками, на полках лежали рулоны какого-то драного линолеума. Присмотревшись, я понял, что это шкуры. Скорее всего, тех бедолаг, чьи головы висели по стенам наверху. Меня передернуло. Дышать в подвале было нечем. Джулия взяла у меня лукошко, ловко уложила туда дюжину яиц.
Наверху я протянул ей деньги.
– А мельче нет? – спросила она.
Я порылся в бумажнике, не нашел.
– Сейчас, я погляжу… – Она открыла дверь в другую комнату, зашла.
Я увидел угол кровати, неубранную постель. На полу лежала шкура бурого медведя, с когтями и приплюснутой головой. Из пасти торчали желтые клыки. В дальнем углу, будто зонтики, стояли охотничьи ружья, штук пять.
– А вы что, охотитесь? – спросил я в приоткрытую дверь.
– Я? – невидимая Джулия с грохотом задвинула ящик. – Что?
– Говорю, это ваши трофеи? Охотничьи?
– Что? Эти? Не нашла ничего… – Она вышла, держа в руках мятую двадцатку.
– Этот тоже ваш? – Я показал на медведя.
– А то! Мой! Прошлым сентябрем. В курятник залез, паскуда, кур передавил.
Она засмеялась. Я тоже было засмеялся, но вдруг до меня дошло.
– Так что, тут медведи?
– Конечно! Не много, но есть. Они форель на перекатах ловят. Лакомятся.
Я вспомнил нашу перекатистую речку. Форели там я не видел, но наверняка форель есть. Да и Свенсон говорила.
– А они… – я кивнул на шкуру, – опасные вообще? Медведи?
– Медведи? – Джулия сделала недоуменное лицо. – Да нет. Пальнешь в воздух, он и наутек.
Мне стало не по себе, я сглотнул. Начиналась изжога.
– У тебя что, ружья нет? – догадалась Джулия.
Я молча помотал головой.
– Ну ты, милый мой, даешь… – Она трагично поглядела на меня. – Мало того, что живет на скотобойне…
– На какой скотобойне?
– На какой на какой? На голландской!
– Агентша сказала, что там сироп кленовый… перегоняли в сахар…
Джулия засмеялась, громко и обидно.
– Сахар! – Она звонко шлепнула себя по тощим ляжкам. – Ой, не могу!
Возвращался я в мрачном настроении. На переднем сиденье покачивалось в такт колдобинам лукошко с яйцами, на заднем сиденье лежал старый дробовик и две коробки патронов. Весь комплект, включая яйца, обошелся в полторы сотни.
Подогнал машину к сараю, прихватив лукошко, пошел к дому. Мэлори, наверное, услышав мотор, распахнула дверь и появилась на террасе. От неожиданности я споткнулся – на Мэлори ничего не было. Если не считать красной ленты, стягивающей волосы. Солнце пробивалось сквозь ветки, кружевная тень скользила по ее телу перламутровыми разводами, курчавый хохолок на лобке горел золотом. Голенастая, с тонкой шеей, она вполне могла бы сойти за подростка. Если бы не грудь – я мысленно поблагодарил Бога и итальянскую родню за прекрасную генетику. Еще я решил ничего не говорить ей про бойню.
Я молча протянул ей лукошко. Почему-то обратил внимание, что верхнее яйцо было темное и рябое. В конопушках. Мэлори опустила лукошко на пол террасы.
– Так долго… – прошептала она.
Я стоял на ступеньку ниже. Склонив голову, поймал ртом ее грудь, прикусил губами сосок. Она подалась вперед, тихо застонала. Ее цепкие пальцы ухватили мои волосы на затылке, она их дернула, словно хотела вырвать. Я обнял ее бедра, сжал и легко приподнял. Сделал шаг в сторону двери.
– Нет, нет… – задыхаясь, прошептала она. – Давай здесь. Прямо здесь.
Верхушки деревьев зашумели, оттуда вылетела сердитая ворона. По веранде пробежал ветер, дверь, ожив, заскрипела и со стуком захлопнулась. Мэлори опустилась на колени, торопливыми пальцами расстегнула ремень. Я гладил ее волосы, жесткие и рыжие, трогал веснушки на острых плечах.