лухой удар.
Мы выскочили из машины. На асфальте лежал олененок. Задняя нога его конвульсивно дергалась.
– Господи! – Мэлори упала на колени, стала гладить его голову. – Ну что ты стоишь?! Его надо спасать! Тут же есть ветеринары, больницы!
Я безвольно достал телефон, разглядывая белые пятна на боку олененка. Он дышал часто-часто, нога продолжала дергаться.
– Нет сигнала…
– Что? – крикнула Мэлори.
– Тут сигнала нет. Горы…
– Черт! – заорала она. – Поехали! По дороге найдем какую-нибудь деревню… Или ферму. Они ж должны знать… Фермеры. Помоги, возьми его сзади.
В горах не было никакого жилья. Когда мы спустились в долину, олененок уже умер. Мэлори сидела сзади, гладила его по голове и тихо плакала. Изредка всхлипывала, судорожно, словно захлебываясь.
– Мэл… – негромко позвал я. – Что с ним теперь делать?
Она подняла мокрые красные глаза.
– Не знаю… Не можем же мы взять и выбросить его на обочину…
Я промолчал.
Чуть не пропустил наш поворот. Тупо пялился в убегающий асфальт, поглядывал в зеркало. Мэлори притихла, лицо ее словно уменьшилось, на скулах проступили веснушки. Она продолжала гладить мертвую голову, глаз олененка удивленно разглядывал меня.
Я уже видел эти грустные оленьи глаза, но где, когда? Похоже, в какой-то другой жизни. Никак это не могло быть сегодня утром в той лачуге женщины-пирата по имени Джулия, рассказавшей мне про скотобойню. И продавшей мне дюжину яиц плюс ржавый «ремингтон» с двумя коробками патронов.
К запаху дорогой автомобильной кожи примешивался дикий звериный дух. Я вытер лицо рукой, от ладони тоже пахло оленем.
Слишком уж похоже на одну из моих неказистых историй, быстренько обструганных для телевидения. Где случайный намек в прологе, описав плавную орбиту, непременно угодит точно в лунку к финалу. И замкнет круг. Вот и сейчас мы замкнули этот круг. Впрочем, между теми оленями на стене у старухи и этим олененком на коленях моей заплаканной, растрепанной и невыносимо прекрасной жены могла уместиться целая вселенная.
Притормозив, я свернул на нашу дорогу. Щебенка захрустела под резиной. Я катил вниз на нейтралке, петляя, словно участвуя в каком-то нехитром слаломе. Фары выхватывали из темноты мрачные стволы сосен и цепкие лапы елей. За ними чернела бездонная ночь.
Подъехал к сараю. Не выключая фар, выбрался из машины. Река шумела, от воды тянуло холодной сыростью. Свет добивал до того берега, тускло освещал хилые березы, их стволы казались потеками меловой краски на глухой черной стене.
Я взял мертвого зверя на руки, осторожно опустил в траву. Он был мягким и еще теплым. Мэлори вышла, присела на корточки. Ее знобило.
– Надень что-нибудь, – сказал я.
Она помотала головой. Так и осталась сидеть, обхватив голые колени руками.
Ржавый засов на сарае заело, я пнул дверь, задвижка подалась. Петли провисли, низ двери цеплялся за траву. Зашел, в щели пробивался жидкий свет, почти на ощупь нашел в углу лопату.
– Здесь? – спросил я Мэлори.
Она сидела и молчала, даже не пошевелилась.
Я сделал шаг в сторону, вонзил лопату в землю. Поддел дерн. Запахло травой – сочной, майской, словно кто-то постриг газон.
Я поддевал и срезал дерн, отбрасывал зеленые пласты в сторону. В ярком свете фар каждая травинка мокро блестела, иногда на черной изнанке извивался рубиновый червь. Червей было много.
Очистив от травы метровый квадрат, начал копать. Лопата легко входила в грунт, иногда лезвие звонко натыкалось на мелкий камень. Попался корень, хилый, толщиной с палец, я легко перерубил его. Сначала я откидывал землю, потом начал складывать ее аккуратным холмом. Постепенно вошел в азарт. Время исчезло, пропали мысли, остался ритм.
Мэлори что-то сказала, я не расслышал, переспросил.
– Его надо завернуть, – повторила она. – Нельзя же так, без ничего… В землю.
Она встала, медленно пошла в сторону дома.
Я проводил ее взглядом, вытер лицо рукавом. На зубах хрустела земля, я сплюнул. Во рту пересохло, страшно хотелось пить.
Яма уже была мне по пояс, я прислонился к земляной стенке. Ладони горели, наверное, все в мозолях. Икры ныли, колени сами подогнулись, я устало сполз на дно. Спина и колени удобно уперлись в холодную землю, словно именно этот размер и планировался.
Плеск реки сразу затих, будто кто-то убавил звук. Тут было сыро и темно – как и полагается в могиле. Я задрал голову. Фары серебрили край ямы, любопытная мошка влетев в их свет, вдруг вспыхнула крошечной сильфидой. Сделав кокетливую петлю, исчезла. Надо мной нависло небо, глубокое, бархатное, усыпанное звездной пылью. В жизни не видел столько звезд.
Хлопнула дверь веранды. Возвращалась Мэлори. Встать сил не было. Опираясь на лопату, выпрямился. Фары светили в лицо, слепили. Мэлори подошла к яме, бросила на траву какую-то тряпку. Это был плед, который мы привезли из Эдинбурга. Я хотел сказать ей об этом, но зачем? Я поднял лопату, швырнул ее рядом с пледом. Ноги вязли, к подошвам налипла земля, я подтянулся, закинул колено.
Мэлори вскрикнула.
– Что там? – спросил я, вылезая из ямы.
– Ничего, – ответил мужской голос. – Гости… – Он засмеялся. – Вам там плохо видно из-за фар, я объясню: у меня в руке бритва, она как раз у горла вашей жены. Поэтому ведите себя прилично. Договорились?
Я стоял на карачках на краю ямы. Мне действительно был виден лишь силуэт, но я узнал приятеля нашей Тиффани. Одной рукой он держал Мэлори за волосы, другую держал у ее шеи.
– Вот решил не откладывать и повидаться с вами сразу. – Он говорил насмешливо, без угрозы. Почти добродушно. От этого становилось только жутче.
Я приподнялся, встал на ноги. Он дернул Мэлори за волосы, она закричала.
– Назад! – приказал он. – Мы ж договорились.
Я опустился на колени. Накатила тошнотворная слабость, мне казалось, меня сейчас вырвет.
– Что тебе нужно? – сипло спросил я.
– Справедливости, пожалуй. – Он подтолкнул Мэлори в спину, вместе они сделали пару шагов ко мне. – Река шумит. Плохо вас слышно.
Теперь я увидел лезвие.
– Дело в том, что такие, как вы, – хуже легавых. Те выполняют свою работу, что они там на самом деле думают, никто не знает, да и неинтересно это никому. Вы же действительно считаете себя хозяевами жизни. Высшей кастой. Избранными.
– Послушай… – Я никак не мог вспомнить его имя – что-то короткое: Чат, Трак, Джаг – одно из этих быдляцких имен. – Послушай, мы подвезли твою подругу. Она попросила – мы подвезли. Я не понимаю, что в этом…
– Он не понимает! – перебил меня парень. – Не понимает…
Стив? Шак? Вспомнить его дурацкое имя стало навязчивой идеей. Он плашмя прижимал бритву к горлу Мэлори, из-под узкого лезвия вниз по шее стекала тонкая нитка крови.
– Послушай, убери нож. – Я старался говорить спокойно. – Мы пойдем в дом, я дам тебе денег…
Парень засмеялся.
– Как все-таки вы предсказуемы! Вы – банкиры, воротилы-заправилы. Ведь вы все уверены, что достаточно достать из бумажника пару сотен или пару тысяч и проблемы тут же исчезнут. Любые проблемы! Снова защебечут птички, взойдет солнце, и расцветут розы.
Скип! Точно! Я наконец вспомнил его имя.
– Послушай, Скип…
– О! – удивился парень. – Не так все безнадежно, оказывается! Вы меня радуете. При взаимопонимании наше маленькое приключение станет гораздо увлекательней. Для всех участников.
Я скосил глаза на лопату, она лежала совсем рядом. Скип заметил мой взгляд.
– Ну вот, стоило мне вас похвалить… – с шутовским трагизмом сказал он. – Похоже, вы неисправимы. Что ранит меня до глубины души. Однако я хронический гуманист и все-таки попытаюсь вам втолковать некоторые истины относительно любви к ближнему.
Он быстро огляделся вокруг.
– Так! План будет такой. – Он подтолкнул Мэлори к сараю. – Сперва я проведу индивидуальное занятие с вами, мистер. Тет-а-тет. Выясним некоторые чисто мужские моменты, сверим наши моральные компасы…
– Кончай паясничать! – заорал я. – Какая, на хер, мораль! Ты малолетку продавал мужикам! Ты сутенер, ты…
– Тихо-тихо-тихо! – перебил он меня. – Кричать не надо. Пока не надо. Еще рано кричать. С сожалением хочу отметить, что вы опять берете на себя слишком много. Какое моральное или юридическое право вы имеете вмешиваться и осуждать мою личную жизнь? Вы бесцеремонно вторгаетесь в интимную сферу, навешиваете обидные, даже оскорбительные ярлыки. Мои отношения с той зассыхой не должны вас касаться. Я же не интересуюсь подробностями вашей сексуальной жизни, не сую нос в вашу спальню, не расспрашиваю вашу милую жену о ее отношении к анальному или оральному сексу.
Он потянул Мэлори за волосы, засмеялся.
– Впрочем, она сама мне об этом расскажет. Тешу себя такой надеждой. Но сперва – мужской разговор о дружбе и любви.
Скип резко развернул Мелори и втолкнул ее в сарай. Она запнулась и упала. Он быстро захлопнул дверь, воткнул железный засов. Я думал, что успею схватить лопату, Скип оказался быстрее. Удар башмаком пришелся в подбородок, ослепительный фейерверк взорвался в голове, на секунду я потерял сознание. Потом прямо перед собой увидел тупорылые ботинки, за ними – мертвого оленя. Во рту было горячо и солоно.
– Я думал, мы договорились… – с сожалением сказал Скип.
Он сложил бритву, сунул в задний карман. Достал сигареты, закурил. Кое-как я поднялся на четвереньки. Хотел сплюнуть, в траву потекла тягучая красная гадость. Язык распух, кажется, я прокусил его насквозь.
– Кстати, насчет твоей лярвы… – Он сплюнул табачную крошку. – Она ничего. Ей сколько, лет тридцать пять? Вполне ничего… Ты мне скажи, она манду не бреет? Хорошо бы нет, ненавижу этих лысых. Как коленка с дыркой.
Он засмеялся, глубоко затянулся.
– Слушай… – Мой язык еле ворочался. – Слушай, Скип. Я тебе отдам машину… Уезжай?
Он выпустил дым аккуратным кольцом. Кольцо росло и плыло ко мне.
– Вот ты, ты ведь какой-нибудь адвокат или банкир, да? Учился в Джорджтауне или Кембридже. Ты считаешь меня грязью, недоумком, так? И ты предлагаешь мне совершить такую дурь – взять твою тачку и спокойно уехать.