Богданову было около шестидесяти пяти лет. Он стоял, скрестив длинные руки на животе, и внимательно глядел серыми, выцветшими глазами на Миронова. Весь такой аккуратный, чистый, выглаженный, он держался предупредительно, но с чувством собственного достоинства.
— Это допрос? — спросил Максим Савельевич, когда Миронов показал ему фотокарточку Никифоровой и попросил рассказать о ней.
— Допрос, как правило, проводится с составлением протокола и в кабинете, — успокоил собеседника Миронов. — Я же прошу вас помочь следствию. При этом вы можете быть уверены в сохранении тайны…
Богданов понимающе кивнул головой. Нет, он не мог быть убийцей, подумал майор. Жестокости и силенок не хватит. И спросил:
— Так где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Никифоровой?
— В Пицунде, года три назад. Я писал этюд, когда Галина Васильевна подошла. Разговорились, (^казалось, что мы земляки, и познакомились. Вместе проводили время, потом, когда вернулись в Ленинград, тоже встречались.
— Как часто вы бывали у нее?
— Не часто, но бывал.
— Не замечали ли вы что-либо необычное в ее поведении? Не делилась ли она с вами какими-нибудь опасениями? Может, в последнее время была расстроена, взвинчена?
— Знаете, вы поставили меня в затруднительное положение, — бесхитростно сказал Богданов. — Мне казалось, что она, как и ее подруга Наталья Борисовна, с которой я познакомился у Галины, всегда пребывала в прекрасном настроении. Не скрою, у нас с нею был разговор о совместной жизни. Она меня устраивала. Думал на старости лет обрести семью. Галина Васильевна, как я понимал, была согласна, но вдруг повернулась ко мне на сто восемьдесят градусов, словом, расстроилась у нас с нею женитьба.
Распрощавшись с художником, Миронов вернулся в квартиру Никифоровой.
— Сурков звонил, — доложил майору Осокин, — через полчаса будут с шофером такси.
— Очень хорошо!
— Василий Григорьевич, вы готовы показать, где спрятаны ценности? Думаю, вы понимаете, что не стоит проявлять при этом эмоции. Жена может не сдержаться, не так поймет. Пользуясь случаем, разъясняю вам: все, что осталось после смерти матери, принадлежит по закону детям.
— За меня будьте спокойны.
Когда все было оформлено, Миронов позвонил следователю прокуратуры Аревой. Она согласилась с его доводами и разрешила освободить Никифорова: он не может повлиять теперь на ход следствия. Хотя лодоз-рение с него полностью снято не было.
Только вышли на улицу, как сразу же подошла машина. Первым вышел участковый Сурков.
— Товарищ майор, по вашему приказанию доставил шофера такси Лебова Геннадия Васильевича.
— Всего два-три вопроса, товарищ Лебов, и вы свободны. Когда-либо вы бывали на своем такси у этого дома? — спросил Миронов.
— Ах вот оно что! А я-то ломаю голову: где же, думаю, видел этого гражданина? Как ваша фамилия?
— Маслов.
— Маслов — теперь вспомнил. Здесь, у этого дома, я его и видел.
— Расскажите, при каких обстоятельствах вы сюда приезжали.
— Я привозил сюда пассажира, молодого парня.
— Опишите его приметы.
— Высокий, лет двадцати — двадцати двух, в куртке, кажется, стального цвета. Стрижка короткая, без головного убора. Да, еще одна деталь — он был в солнцезащитных очках. Я подумал, что, может, скрывает на лице какую-то травму, потому вечером и прячет глаза под очками.
— Приходилось ли вам встречаться с ним когда-либо раньше?
— Никогда. Я подвозил молодую пару к кинотеатру, там и увидел этого парня. Он нервно махал рукой, выбегал на проезжую часть. Я остановился, и он сразу же сел в машину. Велел ехать к универсаму, зашел туда, потом вышел и сказал, что теперь налево и прямо по улице. Потом он указал мне этот дом и попросил остановить машину напротив, у сквера.
— И долго вы находились в пути?
— Минут семь — десять, не больше, если исключить остановку, специально время не засекал. Можно и проверить, я скоростью буду регулировать.
— О чем говорили в пути?
— Так, о разном. Но я запомнил, что живет он в Ленинграде недавно. Все говорил: «А вот у нас в Горьком…» Как только машина остановилась, он сказал: «Ты постой, я мигом». Вышел из машины и скрылся в парадной. Вернулся, как мне показалось, возбужденным. «Что, поругались?»— спросил я. Он что-то пробурчал и сказал, чтобы я опять ехал к универсаму. Махнул рукой, и тут я заметил, что он без перчаток.
— Скажите, вы не запомнили, какого цвета были у него перчатки?
— Как же, запомнил. Когда он вышел из машины, похлопал по карманам, словно разыскивая что-то, потом сказал: «Эх, спички оставил в общежитии» — и попросил мои в порядке одолжения. Я ему отдал свой коробок. В это-то время и разглядел, перчатки были желтые… На обратном пути подъехали к универсаму, но он попросил меня проехать дальше. Потом, когда я остановился перед светофором, у перекрестка, вдруг спохватился: «Выйду здесь». Расплатился и ушел по улице направо. Видно, живет где-то неподалеку.
— Вы можете показать место, где высаживали пассажира?
— Конечно.
— Тогда в машину, поехали.
Лебов показал перекресток улиц, где никаких примечательных объектов, кроме жилых домов, не было. Вдали, направо, светились огнями высокие дома, там и были общежития строителей.
— Геннадий Васильевич, не показалось ли вам что-то необычное в его поведении?
— Показалось, что он в разговоре осторожничал. Когда я его спрашивал, он как бы просыпался. Я делаю из этого вывод, что на чем-то он был сильно сосредоточен, а на обратном пути взволнован.
— Я задержу вас еще на несколько минут. Хочу предъявить те предметы, о которых вы дали показания, для опознания.
Лебов опознал перчатки, заявив, что аналогичные видел на пассажире.
— Коробок! О, так это мой! — воскликнул он. — Видите, отломленная полоска от края: я ее вставил в транзистор, чтобы не хлябала батарейка. Внутри между стенок горелые спички — привычка моя складывать их так, а не разбрасывать.
Он назвал и еще ряд мелких деталей, по которым опознал коробку, переданную парню.
— Скажите, та полоска, которую вы отломили от коробка и вставили в транзистор, у вас в сохранности?
— А куда же ей деться? Конечно, там, в транзисторе, до сих пор.
— Смогли бы вы опознать того пассажира, о котором рассказали?
— Конечно, у меня на людей память хорошая.
— Геннадий Васильевич, что, если мы изымем у вас транзистор на время следствия? Он нам очень нужен.
— Понимаю. Коробок у вас, а маленькая его частичка у меня в приемнике. Согласен.
— Вот и хорошо, что вы правильно понимаете. Вопросы все. Спасибо вам за участие и помощь, за ценную информацию. Вы свободны.
Миронов оторвал листок из записной книжки, написал на нем телефоны и подал Лебову.
— Позвоните, пожалуйста, завтра.
— Хорошо.
— Товарищ Осокин, возьмите машину и отвезите Геннадия Васильевича домой. А заодно оформите и изъятие транзистора. И сразу же возвращайтесь в управление.
В назначенное время опергруппа собралась в кабинете Миронова.
— Начнем, товарищи. — Майор встал. — Горький, общежитие, сестра Никифоровой живет в Горьком, гости от сестры из Горького. Где-то мы находимся близко, но всего лишь близко. Вы, товарищ Осокин, как старший и вы, Сурков, отправитесь в общежитие, поговорите с комендантом и с воспитателями, установите, кто родом из Горького. Вопросы есть?
Вопросов не было. Когда Осокин с Сурковым ушли, Миронов обратился к лейтенанту Корнееву:
— Как, Виктор, с отработкой адресов и телефонов по алфавитке Никифоровой?
— Выявлена довольно большая группа женщин и мужчин, — ответил Корнеев. — Почти со всеми переговорили — и пусто. Были, мол, знакомы, приятная женщина, хороший человек. Все в таком духе. Никаких зацепок.
— Завтра по всем выявленным лицам поработайте с соседями — Пучковой, Соболевой и Макаровой. Может, они что-то скажут…
Миронов бросил взгляд на сухощавого, темно-русого офицера, примостившегося с краю. Это капитан Петр Алексеевич Степин, «дядя Петя», как уважительно называют его оперативники из тех, кто помоложе. И не без основания — он сыщик с головой, быстро выходит на след, информацию тоже процеживает, словно вымывает золотоносный песок.
— Ну, а каковы, Петр Алексеевич, результаты по магазину? — спросил Миронов.
— Пока, товарищ майор, ничего конкретного, — виновато проговорил Степин. — Стиль Никифоровой, чувствуется, не всем по душе. Своенравная. Могла распоряжение не выполнить и голос повысить. Ее побаивались. Теперь говорят: «Доигралась наша матка», «Ну, померла, так дышать будет легче». Похоже, собирала оброк.
— А что говорят в райпищеторге?
— Там траур. Многие, как выясняется, частенько к Никифоровой наведывались. Отоваривались не только дефицитом.
— Ясно, — сказал Миронов. — Но требуется еще кое-что выяснить по делу. Например, кто и когда был уволен?
— Уволен ученик мясника. Некто Никулин.
— Есть по этому поводу какие-то суждения?
— С такого места так просто не уходят, — сказал Степин. — Не уходят, даже если их схватят за руку.
— Согласен. А что говорят об этом ученике?
— Боролся, говорят, за право вольно жить и кое-как работать.
Миронов помолчал.
— Эту информацию передайте в ОБХСС, — сказал майор. — Работу по магазину продолжайте. А вы, Владислав Васильевич, — обратился он к Даниялову, — займитесь другим магазином — галантерейным. Насколько мне известно, там у них переучет, так что все они будут на месте. Помимо допросов, возьмите у них справку о поступлении в магазин желтых перчаток.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Едва он вышел, как позвонил Осокин:
— Занятные новости, товарищ майор. Только что закончил разговор с комендантом общежития Каниной Марией Никитичной. К ней, оказывается, приходила мать горьковчанина — Овчинников его фамилия — и просила выделить комнату для молодых на недельку.
— Ну и как, выделила?
— Отказала.
— Узнайте об этом Овчинникове все. А коменданта предупредите о неразглашении состоявшегося разговора.