— Антонина Яковлевна, взгляните сюда, — сказал он. В графе «Какая мед. помощь оказана» записано: «Перевязан порезанный средний палец правой руки».
— Понятно, Алексей Павлович, — сказала Арева. — Прошу вас узнать, где находятся ценности и вещи. Они нам понадобятся.
Миронов ушел, чтобы отдать распоряжение, и тут же вернулся.
— Расскажите, Мельникова, как вы убили и ограбили Никифорову? — спросила Арева в упор.
Женщина уставилась на следователя. Лицо ее покрывалось зеленоватой бледностью.
— Так вы всё знаете? — прошептала она. — Никулин, значит, перехитрил. Предал, падла. Заложил? Да?
— Здесь вопросы задаю я, — объяснила Арева. — Отвечайте по существу.
— Дура я. Никакая я не Мельникова. Я — Гнездова, проживаю на Майорова, пятьдесят шесть. Остальное все правильно. — Она помолчала. — Дайте закурить. Я все расскажу. Как на духу.
— Хорошо, мы это учтем.
— Записывайте. — Поколебавшись еще какое-то время, Гнездова быстро заговорила — Я убила Никифорову. Но я не хотела. Даже в мыслях не было. Так получилось. Она сама на меня напала…
Гнездова заплакала.
— Мучаюсь, — всхлипывая, продолжала она. — Не могу уснуть. Всё кошмары какие-то…
— Меньше эмоций, Гнездова, — предупредила Арева. — Рассказывайте по существу. Конкретно.
— Можно и конкретно. Вам, думаю, многое прояснится, если я скажу, что мы с Никулиным из компании Шоки, — с некоторым вызовом сказала Гнездова. Глаза ее пересохли, забегали. — Шокин, как вам небось известно, парится. Все ему, скопидому, было мало. Ну и влип. Жадность, она всегда подводит. Сашку Федорова жалко. Он еще совсем ребенок. А Шока этот — гиена.
— Что-то вы все намекаете, — вставил Миронов. — Ближе к делу.
Гнездова раскурила сигарету и тут же затушила ее в пепельнице.
— Пишите, — решительно начала она. — Нас было четверо. Проникали в пустые квартиры. Потом Шока…
Альберт Шокин, по кличке Шока, был известен как карточный шулер. Играл в основном в бане, где к услугам клиента все тридцать три удовольствия. Брал с кона по три, а то и по пять тысяч.
Однажды его крепко прижали, но он сумел откупиться. Бросил карты и переключился на наперстки. Хитрое занятие — то ли фокус, то ли афера. Скорее всего, и то и другое.
В то время начинали сколачиваться группки и группы по вымогательству денег. Рэкет — этот непременный атрибут организованной преступности — давал дружные всходы. Шокин, естественно, шел в ногу с жизнью: возглавил свое ядро, куда вошли Гнездова и Никулин. Выработали кодекс, дали клятву друг друга не выдавать.
— Понимаете, блатных всегда волнуют денежные мешки, — откровенничала Гнездова. — А их в городе хоть пруд пруди. Подпольные бизнесмены, «цеховики», торгаши…
«Стреляная пташка», — отметил про себя Миронов и спросил:
— И как же вы их развязывали?
— В ход шло все, — выкладывала Гнездова. — Шантаж, вымогательство, угрозы, насилие. Звоним, допустим, и ставим свои условия: завтра, мол, приготовь кругленькую сумму. Выбираем, конечно, таких, кто к вам не побежит, кто дрожит за свой мешок и за себя.
— И Никифорову шантажировали? — спросила Арева.
— Нет.
— Как же вы на нее вышли?
— Никулин у нее работал. Учеником мясника.
— Когда вы об этом узнали?
Гнездова опять скисла, того гляди и прослезится.
— После того как Шокина накрыли, я решила завязать, вылезти из этого дерьма, — помолчав, сказала она. — Но Никулин поставил вопрос ребром, а я боялась его потерять. Он человек надежный, по нынешним временам клад. Продолжали промышлять. Спаялись на удачах. И вот однажды он сказал, что его бывшая директриса один-два раза в неделю обменивала в кассе мелкие купюры на сотенные. Поди, немало накопила, заметил он. И еще признался, что как-то ходил к Никифоровой. Сказал, что на нее есть заявление, но дело можно уладить, если она даст ему пару тысяч. Никифорова отвалила ему только пятьсот. Тогда Виктор сказал, что он силой возьмет у нее деньги. Никифорова не испугалась: «Я тебе покажу силу, шкура! В магазине мясом торговать не захотел, — удрал. А теперь шаромыжничаешь. На еще триста рублей и выметайся, пока цел». Прошло больше двух месяцев с того визита к Никифоровой, а Виктора так никто и не побеспокоил. Значит, промолчала ворюга, не заявила, побоялась собственного разоблачения. Я предложила Виктору очистить ее квартиру. Несколько раз днем мы приходили к дому, где она жила. Но там у парадной до вечера сидели две старушки. Виктор говорил, что они видели его и разговаривали с ним еще в то первое посещение Никифоровой.
Вечером, когда старухи уходили домой, возвращалась Никифорова. Тогда я сказала Виктору: «Давай зайдем вечером и потрясем старуху как следует». Виктор трусил, сопротивлялся, говорил, что она его знает, сразу же поднимет шум. Я решила действовать без него. Никулин о ней знал все. И то, что она вдова, живет одна, а на девятом этаже ее женатый сын, и что ее дочь, заведующая столовой, находится где-то за Мурманском. К Никифоровой заходит ее подруга, тоже старушка.
Вечером двадцать первого октября я поднялась на пятый этаж. Виктор остался на улице. Позвонила в квартиру и объявила, что приехала с Севера, привезла привет от дочери. Никифорова впустила меня. Она смотрела телевизор. Я решила начать с первого варианта, разработанного вместе с Виктором, — сыграть на чувствах матери: «Ничем хорошим вас, Галина Васильевна, обрадовать не могу, — сказала я. — Ваша дочь попала в беду. У нее большая растрата, выручайте. Чтобы покрыть недостачу, надо три тысячи рублей. Иначе дочь посадят. Она меня послала за деньгами. Я у нее заместительницей в столовой».
А Никифорова в ответ: «Ты, милочка, не за ту себя выдаешь. Дочь только что мне звонила, сказала, что у нее все в порядке. Так что вываливай отсюда».
Звонила дочь на самом деле или нет, не знаю. Но только мне пришлось перестраиваться на ходу: «Кем бы я ни была, а три тысячи рублей давай. Я знаю твои проделки и обо всем напишу в милицию». Старуха оказалась не из пугливых и сразу же кинулась к телефону. Я оттолкнула ее от аппарата. Она метнулась на кухню. Я за нею. Там она выхватила из стола кухонный нож, длинный, как сабля, и бросилась на меня. Я схватила бутылку. У нас с нею началось настоящее сражение. Старуха ножом машет, наступает на меня с криками, того гляди проткнет насквозь. Она совсем остервенела. Я сначала ударила ее ногой в бедро. Но она еще злее на меня бросилась. Тогда я ударила ее бутылкой по голове. Бутылка — вдребезги. Старуха рухнула «а пол в кухне, но потом стала подниматься. Тут мне попалась под руку чугунная сковородка…
— И вы ударили?
— А что мне оставалось делать? Все это ужасно. Я не хотела. Даже в мыслях не было убивать… Когда поняла, что старуха мертвая, решила обшарить квартиру и взять все ценности. Прошла в комнату. На журнальном столике взяла из сумочки тысячу рублей. На серванте нашла еще сотню рублей. Увидела брошку с прозрачными камушками, тоже взяла.
— А что вам помешало взять другие ценности?
Гнездова опустила голову и долго сидела молча. Потом сказала:
— Да, там было чего взять. Но когда я шуровала в серванте, раздался звонок, а потом стук в дверь и чей-то голос. Телевизор работал, и я не разобрала, что сказали. Тогда выдернула штепсель из розетки и осторожно подошла к дверям. За ними послышались шаги. Я тихонько открыла дверь: кто-то поднимался на шестой этаж. Машинально шагнула на площадку, и тотчас же дверь захлопнулась. Сверху послышался топот сбегающего человека и одновременно женский голос: «Галина Васильевна, это я звонила!» Женщина приближалась. Я кинулась обратно, толкнула дверь, но она оказалась запертой. Мне оставалось одно — в лифт и спуститься вниз, что я и сделала. А когда выскочила на улицу, ко мне подбежал Никулин. «Ну как, удачно?» — спросил он. Я сказала, что в драке убила старуху…
— Как Никулин это воспринял?
— Как? Сказал, что я перестаралась. Надо сматываться из Ленинграда. Мы сели в такси и доехали до площади Мира. Там зашли в ресторан «Балтика», выпили, а когда вышли, меня задержали’. Допрыгалась я… — Гнездова заплакала. — Но ведь я не хотела убивать…
Миронов позвонил полковнику Быстровой. Та коротко сообщила:
— Могу вас, Алексей Павлович, обрадовать. Только что принесли заключение. Отпечатки пальцев — Гнездовой.
— Спасибо, Людмила Евгеньевна. Очень помогли. Доказательство бесспорное.
Положив трубку, Алексей Павлович глянул в окно. На улице по-прежнему моросил дождик. Ненастная выдалась осень в Ленинграде.
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ
Вы по дорожному происшествию? — переспросил средних лет человек в белом халате, когда Миронов предъявил удостоверение. И, получив утвердительный ответ, продолжал — Вообще-то мы стараемся в реанимацию не допускать, но у вас, как я понимаю, исключительный случай.
Пожилая женщина была в крайне тяжелом состоянии. Несколько переломов костей, ушиб головы.
— Принимаем меры, но надежды мало, — сказал врач. — Звоните.
Капитан Осокин в это время рассматривал окровавленные вещи пострадавшей, сумку с продуктами. В ней была разбитая молочная бутылка.
В управление Миронов вернулся злой как черт: времени потрачено много, а результат нулевой. Даже личность пострадавшей установить не удалось. Прошелся по кабинету, потом позвонил домой, предупредил, что опять задержится.
Через час дежурный сообщил:
— Хозяин машины нашелся. Сын Коркина, директора гастронома. Только что позвонил, заявил об угоне «Волги».
— Машина обнаружена?
— Никак нет. Ищем.
Миронов подошел к окну. В кисее легких облаков нырял тонкий серпик луны. Было сыровато и тихо. Так тихо, что слышалось, как падают редкие капли с листьев.
— Думаешь, именно на этой машине совершено преступление? — Миронов вопросительно посмотрел на коренастого, стриженного под ежик капитана Федорова, дежурного смены.
Они давно знакомы, не раз вместе раскрывали преступления по горячим следам. Что в Федорове подкупает? Инициативен, быстро принимает решения, но горячку не порет, трезво все обдумывает, полагается не только на свое чутье, но и учитывает чужое мнение.