елись, нуждались в дополнительной проверке.
— У тебя, Юрий, шагомер есть? — обратился Миронов к старшему лейтенанту Ершову, прибывшему с опергруппой. И, получив утвердительный ответ, попросил — Прогуляйся, пожалуйста, до платформы, промеряй этот маршрут. Возьми также справку о движении поездов вчера после двадцати одного часа в направлении Ленинграда. Потом доложишь, а мы поехали.
Синеватый дымок дохнул из выхлопной трубы. Оранжево мигнул сигнал поворота, и «уазик», развернувшись, юркнул в проем между машинами.
Переговорив со следователем, сидевшим сзади, Миронов наконец-то вспомнил о книге. Достал ее из портфеля и стал бегло листать.
— Увлекающийся парень, — заглядывая через плечо майора в книгу, проговорил Осокин. — Стариной интересуется.
— Ты о ком? — полюбопытствовал следователь.
Осокин рассказал, как в руки начальника ОУР попала редкая книга.
— За этой книгой, между прочим, человек стоит, — включился в разговор Алексей Павлович. — И, думаю, весьма для нас важный. Только вот незадача — как его разыскать…
В книге не оказалось штампа. О ее библиотечной принадлежности говорили лишь кармашек на обратной стороне обложки и написанные чернилами номера. Если установить, где и кем она взята, можно узнать, как она попала к Коркину.
— Придется тебе, Николай Иванович, этим заняться, — сказал Миронов Осокину. Он перевернул очередную страничку и вдруг инстинктивно откинулся назад: так бывает, когда человек увидит что-то необычное и не поверит собственным глазам. На пожелтевшем, отливавшем глянцем листе лежал клочок серой бумаги. Это был счет ресторана «Витязь».
— А вот еще одна зацепка, — сказал Алексей Павлович, показывая находку следователю. — Счет свежий, вчерашний.
Миронов взял в руки микрофон и связался с дежурным.
— Вызовите Макса Коркина в управление, — распорядился он.
«Там и тут Макс, — размышлял Миронов. — Что, если это одно и то же лицо? Очень даже может быть. Кстати, и там, и тут «Волга». Причем гранатового цвета. Любопытно, весьма любопытно…»
Макс Коркин заметно осунулся, под глазами появились темные круги.
— Я же написал заявление, на все вопросы ответил, — недоумевал он.
— Понимаете, некоторые обстоятельства заставили еще раз с вами встретиться, — разъяснил Миронов.
— Какие еще обстоятельства? — Густые брови парня сдвинулись. — Уж не подозреваете ли вы меня в угоне собственной машины? Не зря, выходит, говорят, что милиция может объявить преступником кого ей заблагорассудится, если ей не удается напасть на след…
Он как-то неестественно дернулся, оборвал фразу.
— Что же вы, договаривайте, — подбодрил Миронов и добавил — Если не удастся найти преступника. Это вы хотели сказать?
— Да, именно это, — ответил Коркин. — Вы вместо розыска моей машины пытаетесь приписать мне преступление, которого я не совершал. Иначе за каким чертом я вам понадобился?
— Не стоит, молодой человек, поминать черта, — сказал Миронов. — Я пригласил вас в качестве свидетеля. Согласно закону, вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем ответить правдиво, ибо за дачу ложных показаний можете быть привлечены к уголовной ответственности.
Коркин с холодным пренебрежением посмотрел на майора. Потом его взгляд задержался на пачке сигарет, лежавших на столе. Рядом — бланк протокола, который должен зафиксировать разговор, ведущийся через стол. Разговор трудный, дыхание в дыхание.
С появлением на свет Макс был приучен родителями к такому порядку: если что-то существует в мире хотя бы даже в единственном экземпляре, то должно принадлежать ему. С каких-то пор он прочно усвоил, что ему все можно, все доступно, что он принадлежит к «своим». В отличие от «чужих» он купался в изобилии, ездил на «Волге» в школу, на тренировки, носил все самое модное, импортное. Воспитывал в себе властелина. Знал, чего хочет, имел цель, кратчайший путь к которой — прямая, без остановок.
— Итак, давайте уточним, как же все-таки получилось… — Миронов помолчал, надеясь навести на встречный вопрос.
— С машиной?
— Нет, с Галиной Кудрявцевой. Почему вы с ней не встретились в условленное время? Что помешало?
— Не встретился — и все, — поморщился Коркин. — Это мое личное дело.
— Личное-то личное, но меня интересует сущий пустяк: что помешало встрече?
— Если говорить честно, то в это время я был с другой, — смутился парень. — Нехорошо, конечно, но, понимаете, так получилось. Так сложились обстоятельства.
— Чего же тут не понять! Сегодня с одной, завтра — с другой. Ездили куда-нибудь?
— Да, в Пушкин. В парк. А потом…
— В ресторан зашли, — подсказал Миронов. Он заметил, как изменились глаза Макса, стали стальными, холодными.
— В какой еще ресторан?
— «Витязь».
— Никак следили?
— Никто, молодой человек, за вами не следил. Вы сами наследили. — Миронов легким движением пододвинул к себе книгу «Живописная Россия», открыл ее на закладке и взял счет. — Узнаете?
Макс сообразил: его оплошность обернулась уликой. Надо как-то выкручиваться. И тут промелькнула мыслишка: отказаться от счета. Не мой-де — и все тут. Мало ли кто мог обедать! Допустим, хозяин книги…
— Хотите сказать, что счет не ваш? — легко разгадывая ход мыслей Макса, упредил его Миронов.
— А почему мой? — ухватился Коркин. — Кто докажет? Официантка? Ее припугни — такое нагородит…
— Не порите, Коркин, чепуху, — оборвал Миронов. — Давайте по существу.
Запустив пятерню в густую шевелюру, Макс после некоторого раздумья признал, что был в ресторане с девушкой — Людмилой Скворцовой.
— Скворцовой?! — непроизвольно произнес майор.
— Да. — Парень глянул на офицера с удивлением. — Не верите?
Миронов мгновенно нашелся:
— Нет, почему же. Очень даже верю. — И, удовлетворенный, продолжал — Вернемся, однако, к началу. Значит, пообедали в ресторане, выпили…
— Дался вам этот ресторан, — ворчал осмелевший Коркин. — Дальнейшее, полагаю, представляет интерес разве что для двоих.
— Не только для двоих. В дальнейшем вы отправились к себе домой. Вдвоем, естественно. Отдохнули часик-другой. Потом, опять-таки вдвоем, сели в «Волгу». — Майор, медленно выговаривая каждое слово, внимательно следил за выражением глаз молодого человека. — Сели и поехали. Куда? Не об этом сейчас речь. Речь о другом. Вы, Коркин, сели за руль с нетрезвой головой.
Макс переменился в лице.
— Это уж слишком. — В голосе парня что-то надломилось.
— Слишком, говорите? Давайте ваше алиби.
Коркин сидел не шелохнувшись.
Миронов не торопил. Стал перекладывать бумаги на столе, заглянул в настольный календарь, сделал на листочке какую-то пометку. Посмотрел в окно, за которым лениво переговаривались верхушки тополей.
— У нас, Коркин, есть доказательства, которые изобличают вас, — нарушил затянувшееся молчание Алексей Павлович. — И вызвал я вас для того, чтобы вы честно обо всем рассказали. Чистосердечно во всем признались. В своих же личных интересах.
— Признался в угоне собственной машины? — вспыхнул Макс. — Что за чушь! Водите вокруг да около, ловите на слове. Авось клюнет. Не о моих интересах вы печетесь. Используете, товарищ майор, запрещенный прием.
Миронов взял в руки счет, вслух прочитал:
— Коньяк — триста. Плюс еще сто пятьдесят. «Солнечная долина»— триста. Потом еще. Осетрина, икра, эскалоп. Итого в сумме — сорок восемь рублей семьдесят пять копеек.
Макс капризно дернул плечом:
— Так это же было днем… — И осекся.
Главное было произнесено. Коркин подтвердил факт употребления спиртного. В какое-то мгновение он осознал свою оплошность, пожалел о сказанном, но слова, как и время, необратимы. Его мозг работал с явным опозданием.
— Выясняю, как видите, обстоятельства, — сказал Миронов. — И только. А что касается ваших выражений: «водите», «ловите», то оставьте их при себе.
«Дело гораздо хуже, чем я предполагал, — думал Коркин, с ужасом представляя себя на месте воображаемого преступника, которого вводят в зал суда, а потом отправляют за колючку. Он внутренне похолодел, ему стало страшно. И приказал себе — Больше ни слова. Ничего не знаю, ни с кем не общался. И точка. Что он сделает? Не арестует же. Нет, конечно. А там, глядишь, отец, получив телеграмму, подоспеет. Главное — не поддаваться, не паниковать. Держать себя в руках, прикусив язык».
— Ничего я вам больше не скажу, — отрубил Коркин. — Обвиняете бог знает в чем. Шьете дело…
— А вы? — в упор спросил Миронов. — Чем вы занимаетесь? Пытаетесь пустить следствие по ложному пути. И кое-что уже сделали, но, создавая алиби, сами того не желая, готовили улики против себя. То, что вы со Скворцовой уехали на «Волге», факт, как говорится, бесспорный. И то, что вы возвратились домой без машины, тоже факт. Даже башмаки не удосужились очистить от купчинской грязи. Ночью я совершенно случайно обратил на них внимание.
Опустив голову, Коркин молчал, не отрывая взгляда от паркетины.
— А потом вы звонили из автомата на Витебском вокзале, — продолжал майор. — Как вы там оказались? Живете-то в другой стороне. Что вы на все это скажете?
— Ничего я вам не скажу.
— Почему?
Макс нахохлился, как воробей на морозе.
— Не скажу — и все.
— Странно. Сделали заявление об угоне — и в кусты. Отдохните, а потом продолжим. Разговор еще состоится. И не один. Идите.
Людмила Скворцова приехала в Ленинград из деревни Гобза, что в Смоленской области. В институт не поступила.
— Зачем уезжать? — сверля девушку взглядом, вкрадчиво говорил Владислав Купылех, с которым Людмила познакомилась возле ресторана. — Напиши предкам, что, мол, все в порядке, то, мол, да се. А тем временем все уладится.
— А как жить без прописки, без денег? — спрашивала Людмила, терзаемая неопределенностью.
Купылех остановил такси, распахнул дверцу и отступил в сторону, чтобы пропустить девушку в машину. Он был на голову выше ее, в синем джинсовом костюме, с фатоватой улыбкой человека, привыкшего к легким победам. Изысканные манеры, щедрость, упорный взгляд блестящих глаз — все это не могло не подействовать на Скворцову.