Подмигнув Малюкову, Алексей Павлович спросил у Осокина:
— А каковы их взаимоотношения?
— Сидят в одном кабинете. Кожанова — председатель группы народного контроля. Думаю, что на сделку с совестью не пойдет.
— Допроси Кожанову по данному факту. Потом позвонишь.
Майор довольно потирал руки.
— Не бывает так, чтобы чего-нибудь да не было, — употребил свое любимое присловье Малюков и пригласил Сладкову. По выражению ее лица было видно, что она настроена решительно и непримиримо. Ее глаза недобро горели.
— Скажите, Ия Александровна, почему вас уволили из органов милиции? — спросил Малюков, пробегая глазами фразы из аттестации: «Последние годы нарушала дисциплину, прогуливала… неоднократно разбиралась в коллективе, получала взыскания… Расследование по делам проводила поверхностно, необоснованно задерживала… потеряла одно уголовное дело. В отношениях с сотрудниками несдержанна, высокомерна, критику не воспринимает, отвечает на замечания резко и грубо. Может словами и действиями оскорбить, унизить человеческое достоинство. Морально неустойчива… Дальнейшее пребывание в органах нецелесообразно — подлежит увольнению…»
— Молчите? Тогда следующий вопрос, — сказал Малюков. — 1 Речь идет о вашей матери…
— Может, еще о бабушке и прабабушке вспомните?.. Нечего мне о ней говорить.
— Отчего же? — Малюков раскрыл альбом и остановился на фотографии почти во всю страницу: миловидная женщина ведет за руку резвую девочку с букварем под мышкой.
Уловив в сосредоточенном взгляде следователя, устремленном на снимок, что-то неприятное для себя, Сладкова забеспокоилась, и было отчего — мать написала в органы. Письмо злое, обидное и в то же время печальное.
Из письма Анны Васильевны Провидиной:
«Я хочу одного, чтоб посадили мою дочь в тюрьму. Она исковеркала мне жизнь и сама живет не по правилам. Когда я стала пенсионеркой, дочь уговорила меня переоформить мои сбережения 4700 руб. на ее имя. «Ты уже старенькая стала, больная, вдруг что случится…» Я послушалась. Потом дочь уговорила меня согласиться на обмен нашей трехкомнатной квартиры на однокомнатную, получив в придачу более 8000 рублей. Деньги, мол, нам ох как пригодятся. Купим «Жигули», будем ездить в красивые места, на природу. «А ты пока выписывайся и езжай в Брянск к сестре. Пока там побудешь, а я, как устроюсь в личной жизни, снова заберу тебя к себе». Только все сделала не так, как обещала. Теперь я живу у старшей дочери в ветхом домике. Надо бы отремонтировать, так не на что. Я написала дочери письмо и попросила денег на ремонт. Думаю, пусть она живет одна. Может, я ей стала помехой, из-за того и ссорилась она с первым мужем. Что бы вы думали, она мне ответила? «Ты уже все равно скоро умрешь. Зачем зря тратиться на ремонт». Тогда я взяла да и приехала к дочери, так она родную мать на порог не пустила. «Убирайся туда, откуда приехала, и не дергайся, доживай свой век там. А здесь мне самой тесно». Вот уж поистине правду говорят: вскормила змею — она все сбережения мои забрала, а теперь и крыши над головой лишила…»
— Откуда же такая неприязнь друг к другу? — зачитав выдержки из письма, спросил Малюков.
— Вам бы только побольней за нервы дернуть, — желчно усмехнулась Сладкова. — Всё копаетесь в моей непростой жизни. Какое все это имеет отношение к ограблению?
— Хочу получше вас узнать, — ответил Александр Николаевич, — полнее представить себе ваш психологический портрет.
— Въедливый вы, Александр Николаевич. — Сладкова посмотрела на следователя. — Но все это напрасно. Все ваши подозрения и предположения не стоят и выеденного яйца. У вас нет главного — доказательств. А подозрения, улики… Оставьте их при себе. Как из сотни кроликов нельзя получить одну лошадь, так из сотни косвенных улик не собрать одного доказательства. Так гбворил Достоевский. За точность не ручаюсь. Но смысл такой…
— Любите же вы, Ия Александровна, давить авторитетами, — улыбнулся Малюков.
Сладкова обретала уверенность:
— Я в душе тоже следователь и убеждена, что Достоевский тысячу раз прав.
— А чего бы я стоил, если бы не пытался понять своего противника? Вряд ли человек вот так просто возьмет и совершит кражу или насилие. В каждом конкретном случае что-то за этим непременно стоит. Безмотивных преступлений не бывает. Я, по крайней мере, подобного не встречал.
— А я знаю немало людей, которые были глубоко несчастны, и вдобавок по отношению к ним еще и преступления совершались.
— Вы себя имеете в виду?
— Хотя бы.
— Но ведь вы сами к этому подошли. Сами предпочли такой образ жизни.
Сладкова молчала.
— Все начинается с малого. Если же взять конкретно вас, то сперва вы уговорили мать выехать из собственной квартиры, затем выманили у нее сбережения, лишили жилья, наконец разрушили семью, бросили сына, ударились в гулянку. А чтобы гулять — нужны деньги. Где же их взять? И вы решили взять их у Госстраха…
— Ничего не скажешь, ловко сочинили, — засмеялась Сладкова. И с вызовом заключила: — Только зря старались, все ваши предположения — плод досужей фантазии. Не больше!
— Пусть будет так, — мягко согласился Малюков и предложил ознакомиться с постановлением о назначении комплексной медицинской экспертизы. — Мы привлекли, как видите, специалистов высокой квалификации. На исследование выносятся следующие вопросы… Какие будут у вас замечания, дополнения, изменения?
— Я согласна, — сухо произнесла Сладкова.
Сладкова шла к следователю несколько удрученная. Вновь и вновь прокручивая прошлый допрос, она чувствовала, что ее логические конструкции, расставленные, казалось, по местам, рушились. Она злилась, но не теряла надежды. «Пока ты, Ия, неуязвима». С этой мыслью Сладкова открыла дверь кабинета.
— Вернемся к списку, — начал Александр Николаевич. — В нем нет фамилий ваших подруг…
— Были подруги, да все вышли, — перебила Сладкова.
— Занятная история, — развел руками следователь. — Одной рукой и узла не завяжешь. Так же и без…
— Пусть их Гогия называет, — занервничала Сладкова. — Он с ними якшался. Тоже мне подруги. Потаскухи…
Оставив «на потом» выяснение вопроса с подругами, Александр Николаевич ознакомил Сладкову с заключением экспертизы:
— Выводы, как видите, прежние. Состояние вашего здоровья нормальное, никаких повреждений на теле не обнаружено. Сознание не теряли. Какой следует сделать из этого вывод? Никакого нападения на вас не было. И ограбления квартиры тоже не было. Заявление в милицию вы сделали заведомо ложное, а при помощи Госстраха хотели поживиться государственными деньгами в крупных размерах. Что вы теперь скажете?
Сладкова молча слушала, прикрыв рукой лицо, и, как понял следователь, говорить ничего не собиралась.
— У вас был шанс — уголовное дело прекращалось за отсутствием события преступления, — продолжал он с добродушным назиданием. — Можно было бы с опасной игрой, которую вы затеяли, разделаться более благоразумно. Но этим шансом вы не воспользовались. Больше того, вы пошли в наступление с новой силой…
— Извините, что перебиваю: вы увлеклись и забываете, что давите на меня. По существу, требуете ни много ни мало, как признаться в тяжком преступлении.
— Следствие требует рассказать правду — это верно.
— За эту правду грозит наказание до пятнадцати лет лишения свободы!
— Но без этой правды нельзя, тем более что улики против вас собраны и вина будет доказана и без вашего признания.
— Тогда зачем вам признание?
— Мы хотим узнать причины и мотивы, которые толкнули вас на преступление. Лучше вас их никто не знает. По вашему отношению суд будет определять меру наказания. И вам не все равно, где вы об этом скажете: на следствии или в суде. От этого будет зависеть мера наказания.
Сладкова неожиданно оживилась:
— Вы уже все знаете заранее? Знаете, что и суд состоится? Как это понимать? Задавайте конкретные вопросы.
— Хорошо. Давайте, — согласился Малюков. — Так вот, при посещении вашей квартиры мы обратили внимание на то, что входная дверь в незапертом положении самопроизвольно приоткрывается. Ваши соседки показали: когда они вернулись из магазина, то обнаружили, что дверь была плотно прикрыта. Оказалось, что она изнутри прижата стулом. Вот он на фотоснимке, сделанном на месте происшествия во время осмотра. Кто поставил к дверям стул?
— Стул мой, но как он попал в коридор к дверям — я не знаю.
— Хотите сказать, что это дело рук преступников? Но позвольте спросить: к чему это им? Вам предъявляется протокол следственного эксперимента. Стул мог быть поставлен только изнутри квартиры. А в квартире находились одна вы. Больше никого не было. Что вы на это скажете, Ия Александровна? Не кажется ли вам, что со стулом вы перестарались?
— Стул я не ставила. Не ставила — и всё. Ясно?
— Вы знали, что ваши соседки вернутся из магазина, но вот когда? А лежать на полу в ожидании их прихода — нелепо…
— Вы хотите сказать?..
— Да, я хочу сказать, что вы специально приперли дверь стулом. Пока те шебуршили ключами, вы успели лечь на пол.
— Ничего не скажешь, ловко вы все это сочинили, — рассердилась Сладкова. — Я категорически протестую и прошу записать мой протест в протокол. В противном случае я давать показания отказываюсь, обращусь в прокуратуру и потребую отвода вас от следствия.
— Ваше требование я исполню. Пожалуйста, распишитесь. Так вы говорите, я сочинил? А почему в таком случае подверглась ограблению лишь ваша комната? Почему преступники не заглянули в соседние помещения? Хотя, как выяснилось, Полякова ушла, забыв запереть двери своей комнаты…
— А там и брать-то нечего.
— Не скажите. У Поляковой, к примеру, немало редких книг.
Малюков не стал дальше заниматься пустопорожними разговорами, доказывать бесспорное, а решил поставить конкретный вопрос:
— Скажите, Сладкова, какие у вас взаимоотношения с Верой Кожановой?
От неожиданности вопроса Сладкова вздрогнула, но, мгновенно взяв себя в руки, спокойно сказала: