— Чисто служебные. Я вместе с нею работаю в ОЖХ. Не ссоримся, но и не целуемся. Сидим в одном кабинете. Что, опять какой-нибудь психоанализ хотите закрутить?
— Вы же просили задавать вам конкретные вопросы. Объясните, как случилось, что вы свое кожаное пальто, которое значится в списке как украденное, заложили в ломбард на имя Кожановой?
— Все время мучает совесть, — призналась Сладкова с наивным простодушием. — Это пальто я ошибочно внесла в список. Исключите, пожалуйста, восемьсот семьдесят рублей из общей суммы.
— А почему заложили пальто по чужому паспорту?
— Бес попутал. Свой паспорт забыла, а пальто домой нести не хотелось. Да и деньги позарез были нужны. Увидела на столе Верин паспорт, взяла, быстренько смоталась в ломбард. Особого криминала здесь не вижу.
— А я питаю на этот счет серьезные сомнения, — сказал Малюков. — Тем более что вы собирались заложить и магнитофон.
— Какой еще магнитофон?
— Тот самый, по описанию свидетелей, что указан в списке украденных вещей.
— Это уж слишком, — вспыхнула Сладкова. — Наговорить можно чего угодно.
— Ну, знаете… — Малюков запнулся, слегка покраснев.
Есть грань, за которой кончается всякое уважение и начинается неприязнь. Следователь боялся переступить эту, грань, сдержался.
— Приемщице, думаю, вполне можно верить, — продолжал он. — Да и молодому человеку, который сторговался с вами и купил этот магнитофон. Есть свидетель — уборщица. Она стыдила вас, что продаете вещи в запрещенном месте. Разве не так было?
Сладкова растерянно глянула на следователя: вот уж подловили так подловили…
— Да, было, — призналась она. — Исключите еще тысячу.
Сделав пометку в списке, Александр Николаевич спросил:
— Что еще следует исключить?
Но Сладкова спросила:
— Почему вы мне не верите?
«Верить? Вам?» — вертелось на языке у Малюкова.
— Говорите правду, и вам поверят, — сказал он.
— Я все сказала.
— Все, да не все.
— К чему вы клоните?
— Все к тому же — к истине. Не понимаю вашу, мягко говоря, странную позицию.
— Ничего странного. — Сладкова долбила свое. — Когда тебя как следует свистнут по голове, а потом тут же пристают с вопросами, попробуй сразу сообрази. Вполне могла какую-то вещь вписать по ошибке, могла и не обнаружить пропажу. Подобного, я вижу, вы не допускаете. Что вам до беззащитной женщины? И когда только все это кончится! Что за напасть такая! Господи… — И, отвернувшись, заплакала.
Следователь предложил сделать перерыв, но Сладкова возразила:
— Нет, надо кончать эту комедию. Я извелась, устала. Что там у вас еще?
— Вот признание Ольги Кравцовой и Тамары Тимониной, — перелистав дело, сказал Малюков. — Они обвиняют вас в сводничестве. К тому же Гогия взял у одной в долг тысячу рублей, а у другой — пятьсот. Обещал через неделю отдать — и как в воду канул. Не знаю, какими мотивами вы руководствовались, когда в счет долга Гогии отдавали Кравцовой дубленку, а Тимониной — лайковый пиджак…
— Исключите и эти вещи, — убито произнесла Сладкова.
— А остальные?
— Остальные у преступников.
— А кто, скажите, у «Пассажа» продавал каракулевую шубу?
Сладкова энергично подняла голову, округлила глаза.
— На что другое, но на такое я не способна.
— Есть свидетель. Опять-таки ваша знакомая.
— Она меня с кем-то спутала.
— Вы, естественно, могли ее не видеть. Но Галина Николаевна вас…
— Боже мой! — воскликнула Сладкова — И эта… Все против меня…
— Осталось, как видите, совсем немного вещей в списке, — оторвав взгляд от бумаги, сказал Малюков. — Заниматься их розыском бессмысленно. Надеюсь, что вы сами понимаете это. У следствия, как видите, есть полная уверенность в том, что налета на вас не было и что никто ваши вещи не похищал… Будем считать, что следствие подошло к концу.
Малюков немного выждал и заключил:
— Вам, Ия Александровна, предъявляется обвинение в преступлении, предусмотренном статьями 180, часть 2-я, 181, часть 3-я, и 15–93, часть 3-я, УК РСФСР. Ознакомьтесь с постановлением…
— Я признаю себя виновной. Надеюсь, следствие проявит ко мне гуманность и снисхождение: не будет до суда меня арестовывать, — всхлипнула Сладкова.
Малюков холодно сказал:
— О гуманности вам, Сладкова, следовало бы думать раньше, когда вы брались за перо и возводили напраслину на милицию и прокуратуру. Вы будете арестованы, прокурор утвердит обвинительное заключение и направит дело в суд.
— Где же справедливость? — Сладкова нетерпеливо закурила. — Я же призналась!
— Верно, признались, но только под тяжестью улик. Признались, когда факты отрицать стало невозможно. Ваше преступление доказано. Вы совершили его продуманно, сознательно вследствие морального падения, надеясь, что оно не будет раскрыто. У вас был, повторяю, шанс. Вы им не воспользовались.
— Я запуталась, — сказала она с отчаянием. — Не заметила, как началось раздвоение. Хотелось красиво жить, любить, быть любимой. Это же так естественно! И тут подвернулся Гогия. Щедрый, ласковый. Все заслонил. Все! Не справилась. Потеряла голову. Стала сжигать мосты. Захлестнула блажь — хотелось иметь дачу на берегу моря, машину, яхту, много денег. Вот и занесло…
«Вот она, истина, — думал Александр Николаевич. — Билась за призрачное счастье, пока не сломалась».
— Теперь-то, надо полагать, прозрели? Извлекли урок?
Сладкова тяжело вздохнула.
— Слишком поздно. Такая, видно, судьба.
— Да, ее не обманешь. А вот осилить… Осилить, пожалуй, можно.
— Не надо, Александр Николаевич. Есть правило: лежачего не бьют.
— Не понял, поясните.
— Ходила к мужу. — Сладкова печально вздохнула. — Сделать это было нелегко, но пересилила себя. Он выслушал и не простил. Сын тоже отвернулся…
Убитая горем, она не торопилась, как раньше, уходить. Малюков тоже ее не торопил, дал возможность излить душу. В ее тоне, в ее глазах, в том, как она теперь себя вела, созревало прозрение. Начинался суд над собой, над тем, что произошло.
СЛЕДЫ НА ЧИСТОЙ БУМАГЕ
Рывком распахнулась дверь, и в кабинет стремительно вошел желчно-худой, высокий полковник. Бросив недовольный взгляд на Миронова, он обратился к женщине, невозмутимо сидевшей за приставным столиком:
— А я, Екатерина Васильевна, с ног сбился! Ищу тебя, всех обзвонил. А ты, оказывается, вот где. — И, повернувшись к хозяину кабинета, с металлическим оттенком в голосе спросил — В чем полковник? Почему держите мою жену?
Миронов давно точил зуб на столовую, в которой нередко и сам обедал. И вот однажды на дне рождения давнего приятеля он оказался свидетелем такого разговора.
— Вкусно, Мария Трофимовна! Очень все вкусно, пальчики оближешь…
Гости наперебой расхваливали кулинарные способности хозяйки.
— А вот о «девятке» такого никак не скажешь, — то ли в шутку, то ли всерьез обронил кто-то.
Хозяйка слегка покраснела — она работала поваром в столовой под номером девять.
Миронов намотал, как говорится, на ус и как-то завел с Марией Трофимовной разговор о скудности столовского меню.
— Чем это объяснить? — Женщина улыбнулась с характерной для нее хитринкой. — А тем, что воруют!
— Как — воруют? — невольно вырвалось у Миронова.
Он, разумеется, знал, как воруют. Удивляло другое — столовую № 9 не раз и не два проверяли самые авторитетные комиссии, но он не получил ни одного документа с информацией, что Никитина, заведующая столовой, замешана в каких-то неблаговидных делах. Значит, за его спиной шла игра в красивые цифры в отчетах и актах.
— Не там ищете, Алексей Павлович, — разгадав ход его мыслей, разъяснила Мария Трофимовна. — Обводят ваше ОБХСС вокруг пальца. Берут-то в филиале…
Начальник РУВД Миронов сам возглавил опергруппу. Он недавно заменил в этой должности Бочканева, ушедшего в отставку.
Три машины подрулили к зданию филиала столовой в тот самый момент, когда там в окнах погас свет.
— Идут, — проговорил Миронов и тотчас увидел троицу: заведующую столовой Никитину, руководящего повара и бухгалтера. У всех в руках увесистые сумки.
Миронов вышел из «Волги».
— Помочь, Екатерина Васильрвна? — подойдя вплотную, предложил он заведующей. — Прошу в машину.
Так Никитина оказалась в кабинете начальника районного управления милиции…
Выслушав Миронова, полковник взорвался:
— Да как вы смеете! Да я вас…
Миронов неожиданно для себя разозлился:
— Вы хотите, чтобы я позвонил коменданту города? Чтобы я вызвал наряд?
Полковник замер, насторожившись. Некоторое время он продолжал стоять, потом примирительно сказал:
— Нет, тут что-то не так. Не может быть, чтобы моя жена… У нас взрослые дети… У нас хватает денег… Мы…
Миронов значительно взглянул на Никитина.
— Успокойтесь, товарищ полковник, — сказал он. — Не мешайте работать. Ваша жена давно подозревается в преступлении. Рано или поздно оно открылось бы. Будет отвечать по закону…
С утра Миронову стали названивать. Ему было не привыкать к неожиданным ходатаям, но за последнее время они особенно активизировались. Вроде бы все ничего, но на нервы сильно действует, отвлекает. Начальники разных рангов и в разных выражениях заводили разговор о Никитиной. Не приказывали и не просили, а как бы между прочим интересовались ее дальнейшей судьбой. Некоторые пошли дальше: советовали «не гнать лошадей», прозрачно намекали на возможные неприятности. «Вы разве не знаете, что Екатерина Васильевна в родстве то ли с зампредом, то ли с завор-гом? — спрашивал один доброжелатель. — Не знаю только, по какой линии. Кажется, по линии мужа…»
В былые времена в торговом деле господствовало неписаное, но твердое правило: лучше понести на гривну убытка, чем на алтын стыда. А сейчас?
— Честность — это узость ума, — сказал один из проворовавшихся торгашей. — Это — не экономическая категория.
Встретив Миронова в коридоре, начальник районного ОБХСС подполковник Симонов сказал: