Я вскочила и быстро отошла от камина. Меня колотило от ярости. Два дома имели совесть промолчать, не сказать мне то, что думали, а эта дрянь сказала. И хорошо, что мы перестали дружить и общаться, предателям нет места в моей жизни.
Я сжала щепку так сильно, что та стала крошиться. У мерзавки глаза расширились от ужаса, она хотела было забрать у меня уголек, но вовремя опомнилась. Нельзя забирать то, что принадлежит не тебе.
– Раз не я должна носить, то и не мне вам огонь давать! – бросила я и пошла прочь из дома.
– Ты же знаешь, что, если не сделаешь то, что должно, огонь погаснет навсегда и солнце никогда не встанет? – спросили мне в спину.
– И пусть.
Не мои проблемы эти ваши легенды. Не я выбирала здесь родиться и не я решила тут остаться.
Я вышла из дома, вообще не ощущая холода. Его словно не было. Только снег искрился на дорожках, заборах и скамейках. Я пошла прочь, зная, что мне смотрят вслед. Зная, что обо мне думают. Зная, что мне скажет дед, если я сейчас вернусь домой и разожгу огонь у нас.
Но мне было все равно, и я направилась домой, даже не думая о том, что осталось еще девять домов без огня и света. Что мне до них, если каждый вокруг считает – не я должна была носить уголек. Вот и верну его на место, пусть моя прекрасная сестра носит.
Вернулась я быстро, заново наделала ямок в свежем снегу, потянула дверь за ручку и зашла в коридор. Все покрыло инеем, коврик возле самой двери скрипел под корочкой льда. Я медленно шла в комнату с камином, ожидая увидеть там деда и сестру, но их не было. Дом тихо поскрипывал в одиночестве, лишний раз напоминая мне, насколько я вообще нужна этому месту. Мать исчезла, дед смотрит снисходительно, сестра… Про сестру лишний раз лучше и не вспоминать.
Я дошла до камина, в котором вместо дров была кучка снега, и зависла. Это совсем не похоже на деда и сестру. Снег в камине – это очень плохой знак. Дед как-то рассказывал, что по подобному знаку можно понять, когда меняется пространство. Если снег просто нападал на дрова, то все хорошо, просто никто не чистил. Но если снег полностью заменяет собой дерево…
Я бросилась к камину и стала раскапывать сугроб, а он все не заканчивался. Вытащила ледяную палку, потом еще одну. Сосульку, кусок отколотого льда, но не дерево, которое легко поддается огню и начинает весело трещать. Пока я копалась в снегу, совсем забыла про щепку и уже успела ее засыпать сверху. Еле нашла.
Огонек внутри почти погас, а края уголька стали покрываться корочкой льда.
– Вот и посмотрим, что будет, если не зажечь огонь во всех домах, – зло сказала я, положила щепку на пол, взяла кусок льдины и со всего маху ударила им по угольку.
Взрыв! Меня отбросило в стену, вырвавшееся из щепки пламя моментально растопило весь лед, сожрало все, что было в комнате, не оставив и следа мебели или ткани, выжгло дыру в потолке, но не тронуло меня. Оно исчезло так же быстро, как появилось. Я лежала на обугленном полу в обугленной комнате. Пахло серой и сыростью. В камине стояла вода. Я поползла ближе и засунула туда руку.
Ощущения были странные, я словно пыталась поймать руками бегущую реку. Вода в камине плескалась, силилась вырваться, а я совалась в самый центр. Вода обжигала, заставляла и без того замерзшие пальцы неметь. И у меня не находилось сил, чтобы достать руки и погреть их. Я продолжала себя мучить. Рядом со мной стояли люди, они тоже купали руки в ледяной воде. Если не дать воде свое тепло, то солнце не встанет. А если солнце не встанет, то мир покроет белое. Камин больше не был маленьким, ютившимся в углу комнаты. Это было огромное каменное сооружение во всю стену. И стена была каменная. Не моя стена. Я подняла глаза к потолку и еле его разглядела – так высоко висели люстры, тускло освещающие воздух вокруг себя. Всюду искрился снег и лед.
Я поднялась. Платье на мне поменялось, оно стало пышным, алым. В таком я бы пришла на бал, если бы меня позвали. Но у нас никогда не бывало балов. Их негде было проводить.
Люди вокруг тоже были в костюмах, они перестали купать руки в ледяном камине и ходили вокруг, что-то неспешно обсуждая.
Мята и Мелисса. Так назвали девочек. Старшая – Мелисса – волосом бела, лицом красива, но характер ей достался тяжелый. Мята – младшая – родилась темненькая, хорошенькая и любящая все вокруг, а сильнее всех – свою грубую сестру. Обе девочки жили мечтой об угольке, который приходит каждый год в разные семьи, чтобы те разнесли его по соседям и помогли солнцу проснуться. Мать рассказывала, что в их семью уголек никогда не приходил, потому что не вырос еще достойный. Тот, у кого сердце горячее, кого не испугает мороз самой длинной ночи и кто готов пожертвовать собой, не ожидая платы взамен. Долгое время Мелисса представляла себя этим героем. Она видела, кто приходил к ним каждый год, как горели глаза гостей – ярче, чем сам уголек. Как несло жаром от них. Бывало, что замерзший гость не верил, что у него получилось дойти. Но каждый доходил – и солнце вставало.
Солнце обязательно должно было встать, чтобы Колесо повернулось и начался новый отсчет.
Годы шли, Мелисса все меньше верила в эту легенду, все больше бесилась от невозможности уехать. Другие же уезжали.
А потом пропала мать. Дед сказал, что она просто ушла. Но что-то было в его словах неправильное, неискреннее. Мята сразу это почувствовала. Мать не могла просто так взять и уйти. Она не такая, она не поступила бы так со своими детьми. Мелисса же обозлилась еще сильнее. Легенда больше не была для нее чем-то важным, чем живет каждый дом и каждый сосед.
– Осторожно, девочка, – говорил дед. – Легко уйти на сторону мрака, сложно вернуться.
– Нет ни мрака, ни света, дед, – отвечала Мелисса, – есть только наша серая, никому не нужная жизнь.
– Ты ошибаешься.
Мята не встревала в этот разговор. Очень ее расстраивала позиция сестры.
– Солнце спокойно встанет без нас.
Я не умела танцевать, поэтому немного оробела, когда ко мне подошел человек, лица которого я никак не могла разглядеть, и пригласил на танец. Я сразу запуталась в ногах и платье. Чуть не упала, но меня поддержали. Терпеливо подождали, когда я наконец поймаю ритм, и тогда мы, танцуя, ушли в самую глубь зала.
Пары чередовались, перекатывали друг друга по каменному полу, танец менял ритм, а платье свою длину, фактуру, ткань. Я совсем растворилась в этом маскараде, пока голос не позвал меня.
Я словно выпала из танца в сугроб. Воспоминания теснились и лезли ко мне. А голос – противный знакомый голос – говорил мне что-то.
– Ты обрекаешь их всех вечно танцевать. Они уже страдают от сотен лет танца. И ты готова оставить их так? – вылавливала я слова.
– Хочешь сказать, что я должна пожертвовать собой, чтобы все остальные жили? – отвечала на автомате.
– Да, тебе надо исправить свою ошибку.
– Но я не хочу.
Я даже не помню, какую ошибку. Не хочу ее вспоминать.
– Тогда все погрузится во мрак.
– Это не моя ошибка, я не виновата! – Все-таки память мне не подруга. Я вспомнила разбитую щепу.
– Увы, ты виновата, – голос был непреклонен и говорил неприятные вещи.
– Я не буду никого спасать, я уже пыталась, у меня не получилось.
– Что же, твое право. Однажды ты поймешь, что ошибалась, но будет поздно.
Я фыркнула. А потом попыталась вспомнить, что случилось после того, как я размазала уголек по промерзшему полу. Но мысли путались, в памяти остался лишь этот зал. Неужели солнце на самом деле не встало и мир покрыло белое?
Звякнул колокольчик на входной двери, ветер остудил домашние тапочки и качнул на елке белый шарик с еле тлеющим внутри огоньком.
– А когда мы выпустим сестру? – Мята каждый год задавала этот вопрос, надеясь, что однажды та вернется за семейный стол.
– К сожалению, уже никогда, – тихо проговорил дед, касаясь пальцем холодной стенки шарика. – Она решила остаться там навсегда.
– Жаль, я надеялась, что она поняла правила, – девочка поправила на столе свечу в красивом подсвечнике. Золотистый воск стекал на скатерть, но не оставался на ткани, а исчезал в легком сиянии.
– Может, и поняла, но не приняла, – вздохнул дед.
За окном искрился белый снег, Колесо готовилось к своему следующему повороту.
Шарик раскачивался на елке, его стенки то запотевали, то становились прозрачными, как речная горная вода.
Мать не ушла сама.
Я хорошо помнила тот вечер. Мята опять носилась вокруг елки, предвкушала сначала ревущее пламя, а потом визит соседа с угольком. Втайне надеялась, что, может, в этот раз уголек будет у них. Дед опять ругался, что невозможно быть такими беспечными, когда мы не сделали что-то важное для подготовки к самой длинной ночи. Что именно, я уже не помню, потому что это на самом деле было неважно. И мать тогда в сердцах выкрикнула, что рада была бы не нести эту ответственность. Но выбора нет. Уйти она не может. Дед очень разозлился на эти слова. И они с мамой очень долго ругались.
А я слушала их и нашла решение, которое поможет всем.
– Дед, ты знаешь, что случилось с мамой? – Мята сидела за столом и крутила в руках прозрачный стеклянный шарик.
Дед молчал. Только грустно смотрел на шарик в руках внучки.
– Ты знаешь, – Мята подняла глаза на деда. – Ты знаешь, что будет, когда уголек окажется у нас. И когда его коснется Мелисса. Это больно предлагать, но…
Мята подняла елочную игрушку и протянула деду. Тот молча взял шарик и тяжело вздохнул. Другого выбора у них просто не было.
– Когда она успела так измениться?
– Она всегда такой была, – горько заметила Мята.
– Детка, что такое? – накинув куртку, мама вышла на улицу, чтобы вытрясти половик. Я пошла следом.
Я придумала, как можно ей помочь и уйти отсюда. Как избавиться от ответственности за то, что нам не нужно.
– Мама, легенды врут. Нам не надо каждый год заниматься этой ерундой, мы можем просто уехать.
– Я не понимаю, – она перестала трясти половик и хмуро посмотрела на меня.