– Ну что, моя дорогая, встречай своего героя! – голос Крампуса эхом разнесся по пещере, и Гор вздрогнула, чуть не уронив чашу безобразной формы. Если Крампус и ее украл из чужого дома, ему стоило выбрать что-нибудь получше.
– Ты вернулся? – судорожно выдохнула Гор. – У тебя получилось? Король Ночи мертв?
– Обижаешь, маленькая ведьма. Я держу свое слово. И скоро ты сможешь уйти домой.
Гор оставила на столе чашу с костями мелкого животного. Она накрыла их надкусанными листьями салата, чтобы скрыть остатки сырого мяса, и спешно обняла Крампуса. Из-за разницы в росте она едва доставала ему до плеча – и то, если вставала на носочки. Крампус вдохнул запах ее волос. Гор пахла лесом, еловыми шишками и – совсем немного – костром.
Крампус был невероятно горд собой. Ведь он доказал Гор: в детстве она была права. Он не монстр. Более того, теперь он еще и ее защитник, ее герой.
Наконец-то он получил роль, которую так давно хотел на себя примерить. Но как бы Крампус ни старался быть нежным и аккуратным, звериную натуру ему не удавалось спрятать. Он осторожно поддел ленты платья, но случайно проткнул ткань на талии и, запутавшись в ней, порвал. Разозлившись сам на себя, грубо разорвал платье по шву и бросил на пол как непригодную тряпку.
Гор окатил холод, бледная кожа покрылась мурашками. Нежные розовые губы начали синеть, пока девушка пыталась прикрыться хотя бы руками. Крампус коснулся щеки Гор черной когтистой лапой и, притянув к себе, замер, ожидая, пока она сама его поцелует.
Гор знала, что он желает получить свою плату, – прямо сейчас, не медля.
Он уснул сразу, как все закончилось. А вот Гор уснуть не смогла. Она с трудом поднялась, стараясь не смотреть на пятна крови на белой шкуре. Встала с твердого камня, служившего Крампусу постелью, но тут же упала на колени. Тихо заплакала от боли, разливающейся внизу живота. Скулила, не в силах просить о помощи. Крампус обернулся к ней во сне, но глаз не открыл.
Гор закрыла рот руками, перевела дыхание. Теперь она могла идти домой. Как только станет не так больно. Вытерла слезы, медленно доползла до лоскутов платья и, осмотрев, отбросила их как бесполезную тряпку. Ничего. В йольское утро, после ночных празднований, она, скорее всего, никого не встретит. По крайней мере только об этом и будет молиться. И еще о том, чтобы не замерзнуть в зимнем лесу. Она потянулась за своим плащом и, укутавшись в него, попыталась встать. Медленно прошла к выходу из пещеры, но прямо за порогом упала на снег.
Не было сил, боль не проходила – лишь заставляла скулить. Слезы струились по щекам, из груди рвались громкие стоны. И последнее, что она почувствовала, упав на белый снег, – как онемели от холода ноги.
Солнечные зайчики прыгали по стенам дома. Гор попыталась укрыться от них рукой, но это не помогло. Она резко открыла глаза и села. Осмотрелась.
Это была не пещера Крампуса, и за окном точно не лежал снег, в котором она уснула. Это был ее дом, и на дворе стояло лето. Запахи сушеной полыни, зверобоя, ромашки… трав, которые незадолго до своей смерти собрала мама. Гор выглянула в окно и замерла. Родной лес встречал ее легким танцем зеленых ветвей.
«Неужели я умерла? – промелькнуло у нее в голове. – Там, в зимнем лесу, у пещеры Крампуса? Или весь этот Йоль был сном? Мне все это приснилось?»
– Гор! – послышался крик с улицы. – Гор! Ты спишь? Помоги!
Гор подскочила, запутавшись в длинном подоле белого летнего платья, но устояла и, босая, выбежала на крыльцо. Она замерла, прикрыв рот рукой, и резко, обессиленно опустилась на ступеньку. Низ живота резанула боль, напоминая о том, что она была права: мужчины в этом мире корыстны. Оставят тебя, как только возьмут то, что желают. Но кажется…
– Нет-нет-нет, – испуганно прошептала она. – Не может быть.
Неужели все начинается по новой?
К ней спешил ее брат. Живой. И с ним гость. Побитый, в крови, словно от погони бежал.
Сейчас он назовется Королем Солнца, попросит помощи и защиты от своего брата – Короля Ночи, а взамен предложит вернуть мать… И Колесо совершит оборот, и этот кошмар повторится вновь…
Или же это – шанс все исправить? Крампус действительно сдержал свое слово?..
Кэти Астэр. Шишига
«Земля жива,
и вода жива,
и леса живы».
Упрямая еловая ветка никак не желала отламываться – гнулась, отскакивала и брызгала снегом в лицо.
– Да жалко тебе, что ли?! – возмущенно воскликнула девушка, отбрасывая с лица промокший темно-рыжий локон. – Всего-то раз в год надо! И вообще, я одна, а вас тут вон сколько!
Она с новой силой ухватилась за колючую лапу, потянула на себя, зажмуриваясь от натуги. Словно в насмешку, раздался хруст, и ветка отлетела так резко, что незадачливая лесная воровка повалилась в сугроб. Над ней колыхалась мохнатая ель, сбрасывая вниз снежную пудру.
– Хихикаешь, – пробурчала девушка, глядя на противницу с хитрым прищуром. – Вместе посмеемся, когда приду тебя весной щекотать. Раньше всех у меня проснешься, я тебя запомнила!
Она погрозила елке кулачком в обледенелой варежке и расхохоталась от абсурдности этого диалога. Видел бы кто со стороны! Но в такую глушь если кто и забредал, то уж точно не в разгар зимы. А те, которые изредка захаживали, и не такое видали. Валяться в снегу под стремительно темнеющим декабрьским небом она больше не собиралась, поэтому, подхватив свой еловый трофей, поднялась на ноги, надвинула на лоб вязаную шапочку и по собственным следам поспешила домой.
Лес стоял белый, притихший – ни ветра, ни птиц. Вдоль опушки маячили голыми ветками низкорослые кусты. Пышно-зеленые летом, а сейчас небрежно облепленные снежными клочками, они расступались, открывая проход на заметенную поляну. Посередине темнела приземистая изба из поседевших от времени бревен. Похолодало, и подтаявшая было днем узкая тропка от опушки до крыльца к вечеру покрылась блестящей глазурью. Девушка миновала невысокий столб с подвешенным масляным фонарем – сегодня не было нужды зажигать свет. То и дело оскальзываясь на свежем льду, она добралась до двери и с облегчением ввалилась в дом.
Подмокшие валенки были сброшены в сенях, там же на крючке, рядом с бог весть откуда и когда взявшейся мужской черной шляпой, осталась стеганая телогрейка. Просторная горница еще хранила тепло от догорающей печки. Девушка ловко отодвинула заслонку и подбросила внутрь пару полешек, затем пристроила еловую ветку обсыхать у беленого печного бока и вытащила из бездонного кармана шерстяной юбки пригоршню шишек.
– А это для Дерезы, как любит – промерзшие, – пробормотала она, высыпая свой улов в плошку на столе. – «За три гроша куплена, под бока луплена! Топну, топну ногами, заколю тебя рогами!»
Напевая под нос незатейливую колядку и прихватив кусок вчерашней ватрушки, она забралась с ногами на сундук возле окна. В густых сумерках едва ли можно было разглядеть простиравшееся за домом поле, на скованную стужей сухую траву медленно опускались одинокие снежинки. Летом среди свежей поросли поднимали головки васильки и сурепка, и из окна становилось видно сплошное сине-желтое море.
«Наверное, они такого не видали, – подумала девушка, дожевывая булочку. – А я и не рассказывала, зачем дразниться? Они никогда не придут летом…»
Нечисть – так она звала их про себя, в лицо обычно по имени или чертями полосатыми, когда совсем распоясаются, – появлялась дважды в год, на исходе октября и накануне зимнего солнцестояния. Осенние гостили недолго, разбредались кто куда по своим земным делам, держались отстраненно и вид имели серьезный, даже мрачный. Веселье не любили, историй не рассказывали и так же молчаливо покидали свой временный приют до следующего года. Ей ближе были зимние: эти обретались в мире людей почти по две недели, шастали туда-сюда шумной, пестрой толпой, травили байки и очень много ели. Бывало, кто-то будил ее среди ночи, толкая в плечо или под бок когтистой лапой: «Шишига, а те вкусные калачики еще остались? Дай калачик, а?» Она отмахивалась, мыча под нос неразборчивое «ищсам», и, накрывшись с головой, проваливалась в сон под тихое шебуршание в шкафчиках.
Кто и когда назвал ее Шишигой, она уже и не помнила. Знала только, что этим прозвищем дразнили ведуний, водившихся с чертями и прочей нежитью. Поначалу она еще требовала у своих постояльцев звать ее настоящим именем – Аленой, но со временем привыкла к прежде обидной кличке и даже с ней сроднилась. «Я нечисть привечаю? Привечаю. Значит, Шишига и есть», – рассудила она и на том успокоилась.
Шишига небрежно стряхнула крошки с рук, слезла с сундука и принялась за дела – до прихода зимних оставалось всего ничего, а подготовиться следовало обстоятельно. По комнате поплыл медовый аромат свечей, и смоляной полумрак окрасился теплыми рыжими всполохами. Девушка разложила на потертом деревянном столе еловые лапы, гроздья рябины и калины, веточки снежноягодника и моток бечевки. Спроси кто, сколько ритуальных венков она сплела за свою жизнь, – ни за что бы не сосчитала. Но с каждым разом выходило все лучше и лучше. Согретая хвоя податливо ложилась в руки, сворачиваясь в пышное зеленое кольцо, красно-белые россыпи ягод складывались в только им понятный узор. Шишига обвязала венок бечевкой и придирчиво оглядела свое творение: в этом году получилось особенно аккуратно и искусно, нежити понравится.
Она вынесла венок в прохладные сени и занялась тестом для пряников-козуль. Ароматы специй и трав наполнили ноздри, рецепт был старым и, как ей смутно казалось, довольно странным. Растения для него она сушила сама с раннего лета и почему-то сомневалась, что кто-то еще добавляет их в пряники. На удивление, результат ей все же пришелся по вкусу, а уж гости вовсе уминали козули за обе щеки. Особенно их любил Свят.
Таких, как он, простые люди имели обыкновение кликать чертями. Называли, конечно, за глаза, да и мало кому выпадал случай встретиться с ними лично. Шишиге вот повезло. Свят пришел с первыми зимними в своем истинном обличии, как и все они. Поношенный тулуп едва скрывал мохнатое жилистое тело. Высокий лоб венчали два крупных рога, короткие жесткие волосы переходили с головы на шею и прятались за воротом. На темном заостренном лице, местами покрытом сероватой шерстью, блестели внимательные глаза, похожие на кусочки янтаря.