Луизе казалось, что мачеха часть за частью завоевывала ее собственный мир: любовь лорда Голдсмита, которая до того принадлежала только его дочери, право распоряжаться в доме, уважение слуг и симпатии соседей.
Обида все зрела в Луизе и однажды выросла в ревность, а ревность – в злость, а злость заставила Луизу повести себя совсем не так, как полагается юной леди.
Луиза и правда не была лентяйкой, вовсе нет. Она была очень прилежной девочкой, одной из тех, кого ставят в пример подрастающим дочерям. Только вот, конечно, никто никогда не учил ее ни чистить камины, ни выбивать перину, ни каким-то еще вещам, для которых в доме лорда Голдсмита были слуги.
Луиза что-то умела – печь блинчики и разжигать огонь в камине, или пришивать пуговицы, могла даже заштопать дырочку на чулке, любила переставлять безделушки на полках, чтобы смотрелось красиво. Но не больше.
Могла ли ведьма действительно превратить ее в утку и съесть?
Луиза не знала, но проверять не хотелось.
Днем сумрачный дом преобразился. Куда-то исчезли тени и трещины на потолке, порыв ветра разметал по углам труху и сухие листья, а сгорбленная старуха, которая вела Луизу по коридору, цепко держа за запястье, словно бы стала чуть менее сгорбленной.
За каждым новым окном был новый пейзаж.
Улицы большого города. Замерзшее озеро среди холмов. Склон оврага. Темная лесная чаща. Фонарь у пруда. Все – зимнее, снежное, но живое. Луиза видела, как по улицам города двигались люди, а на лесной тропе мелькнули заячьи уши и дернулась ветка, с которой слетела пестрая птица.
В одном окне мелькнул знакомый угол сада, и Луиза остановилась. В первый миг захотелось расплакаться от тоски, сердце забилось часто-часто, но потом Луиза разглядела закрытые на зиму статуи, и ровно подстриженные кусты, и новую беседку – то, что сделала Клементина. И тоска сменилась обидой.
Луиза поджала губы.
Старушечьи ногти-когти почти впились ей в руку.
– Хочешь назад, домой? – спросила ведьма, глядя Луизе в лицо.
В глазах старухи не было тепла, только отражение зимнего неба.
Луиза поняла, что от ее ответа сейчас зависит что-то важное. «Не лги», – сказал кто-то шепотом, на самой границе слуха.
И Луиза не солгала, сказала то, что думала:
– Нет, – ответила она. – Не хочу! Это не мой дом!
Ведьма усмехнулась.
Понравился ей этот ответ или нет – Луиза не смогла бы сказать, но ведьма его приняла.
– Раз дом не твой, а ты не его, значит будешь моей, – прошелестела старуха.
И превратила Луизу в кошку.
Неделя зимних праздников была временем, когда все ходили друг к другу в гости. К родным, друзьям, к тем, с кем свели дела или приключения, к тем, кого нужно было навестить, исполнив долг примерного сына или доброго ученика.
Во многих домах по вечерам горели огни, на улицах играла музыка, а в парке катались на коньках и санках.
Клементина устраивала званый обед для тех, кого отец называл партнерами.
Это были не совсем друзья семьи, и приходили они без детей, но с женами. Пять почтенных лордов, пять строгих леди, три часа за столом, множество разговоров, хрусталь, фарфор и серебро.
Еще в начале зимы Клементина придумала все это. Она считала, что лорду Голдсмиту, много лет не выходившему в свет, стоило наладить некоторые связи, а еще – показать, что у него есть семья. Поэтому она пригласила лордов с женами. Поэтому попросила Луизу сыграть им на клавире.
Луиза умела.
И очень даже сносно, почти изящно. Ее учительница даже говорила, что если Луиза постарается, то года через три из нее вырастет замечательный музыкант.
Поэтому Луиза старалась, а Клементина поймала ее, сцапала когтями, как сова полевую мышь: Луизе хотелось, чтобы ее услышал кто-то, кроме учительницы и подруг.
Клементина выбрала пьесу. Клементина выбрала Луизе платье на вечер. Клементина попросила ее присутствовать на обеде, невыносимо долгом, невероятно скучном, среди взрослых разговоров и снисходительных взглядов.
И Луиза, уставшая от болтовни, от неудобного платья и от того, что разболелась голова, сыграла не так хорошо, как могла бы.
Вместо триумфа она получила снисходительные взгляды.
Одна леди, молодая, со слишком ярким, нарисованным румянцем и презрительно приподнятыми уголками губ – казалось, они так застыли, как у театральной маски, – громко шепнула на ухо своему мужу, что девицы могут лишь портить хорошую музыку своим неумением чувствовать ее.
Луиза вспыхнула.
Клементина молчала.
То ли не услышала, то ли сделала вид, что не услышала.
То ли решила унизить Луизу.
И Луиза унизила ее.
Она не только вмешалась в разговоры взрослых, оставшись за столом до десерта. Она дождалась этот десерт. И когда слуги принесли торт, Луиза встала со своего места, громко извинилась за то, что ей нездоровится, и вышла из комнаты, толкнув слугу так, что торт упал прямо на подол Клементины.
Конечно, Луиза сделала это совершенно случайно, потому что у нее кружилась голова от духоты и волнения.
Конечно, выглядело это просто отвратительно.
И конечно же, на этом вечер завершился.
Луиза не сразу привыкла к тому, что она – кошка. И дело было не в лапах и хвосте, нет: мир вокруг изменился. Он стал больше: потолки – выше, коридоры – шире, а количество лазеек и тайных троп, доступных Луизе-кошке, было несравнимо больше, чем у Луизы-девочки. В углах поселились странные тени, а звуки и запахи несли в себе знаки, признаки и следы. Не всегда понятные, но от некоторых шерсть на загривке вставала дыбом, а от других хотелось спрятаться под юбкой Зимней Госпожи.
Ведьма возвращала Луизу в ее собственное тело каждое утро, когда сама возвращалась в дом после ночных путешествий. Где она бывала и что делала – Луиза не знала, хотя иногда Зимняя Госпожа оставалась в доме и дремала у очага. Луизе-кошке очень нравилось дремать рядом с ней.
Настоящая Луиза очень, очень боялась.
Но днем ей было не до страха и не до слез: пока Зимняя Госпожа спала, Луиза должна была работать.
Это не было тем, чем занимаются служанки в большом богатом доме. В доме ведьмы пыль, мусор и паутина исчезали сами, стоило хозяйке захотеть, паркет оставался блестящим, а от угля в камине почему-то не оставалось ничего.
Луизе нужно было готовить – для себя больше, чем для хозяйки, и каждый день тщательно протирать тряпочкой, смоченной в специальном растворе, окна и зеркала в доме. Смахнуть снег с оконных рам, проверить, не пошла ли где трещина, не вылетело ли где маленькое стекло.
Их было много – этих окон.
И как, к своему ужасу, поняла Луиза, каждый день то, что виднелось за ними, менялось, и вместо городской площади мог появиться морской берег или заброшенный сад. Неизменными оставались лишь те четыре, что были в комнате с большим камином, а все остальные Луиза обнаруживала не такими, как оставила накануне. Какие-то, правда, стоило протереть еще раз – они покрывались грязью и разводами; какие-то оставались такими же ясными и чистыми – тогда их Луиза не трогала. Иногда ей приходилось вставать на подоконник, чтобы дотянуться до стеклышек на самом верху. На втором этаже дома и в башенке с круглым окном, похожим на глаз, за которым всегда виднелась печальная бурая пустошь под низкими небесами, это было делать страшнее всего, но ведьма сказала, что ничего с Луизой не случится.
Дом не позволит упасть – и не выпустит саму Луизу.
Там, за некоторыми из окон, сказала ведьма, живет то, что может позвать, – ходить за ним не следует. Луиза пока никого не встречала, но однажды, распахнув окно, за которым был еловый лес и серые огромные валуны, покрытые мхами, услышала, как кто-то играет на дудочке простенькую мелодию, от которой хотелось то плакать, то танцевать.
Мелодия то стихала, то возникала вновь, и пальцы Луизы чуть дрожали, потому что было в этом что-то неправильное.
Одно окно Луиза боялась – то, в котором увидела дом своего отца. Но день сменялся днем, пейзаж за стеклом – другим пейзажем, а знакомый угол в саду больше нигде не появлялся.
От раствора, которым она смачивала мягкую, чистую тряпицу, стёкла становились прозрачными настолько, что будто бы исчезали. Луиза не понимала, зачем делает это, а не что-то другое. Неужели в доме ведьмы не нашлось колдовства, способного убрать со стекол разводы и налипший снег? Но от того, как иначе падал сквозь чистые окна свет (яркий – если за окном был мороз, тусклый – если день выдался пасмурным, розовато-оранжевый – если Луиза заканчивала работу на закате), почему-то становилось светло на душе.
Зеркал, в отличие от окон, в доме ведьмы было мало. Одно – над большим камином, второе – в прихожей на стене, холодный серебряный полумесяц. Еще одно – между окнами в гостиной, и парочка – наверху. В спальне ведьмы тоже было зеркало, но Луизе строго-настрого запретили заходить в эту комнату без разрешения и что-то там трогать.
Так шли дни, память о доме отца притихла, и Луиза-кошка порой замирала, завороженная тем, как падает за огромными окнами снег – густой, отбрасывающий на паркет быстрые тени. Луиза-кошка начинала за ним гоняться, а после, когда она забиралась на колени к хозяйке, ей снились странные сны.
В этих снах она никогда-никогда не была девочкой.
Однажды Зимняя Госпожа не превратила кошку-Луизу в девочку. Она вообще куда-то исчезла с самого утра: Луиза проснулась и поняла, что осталась в доме одна-одинёшенька. Снег за окнами валил густо-густо, прилипал к стеклам, отчего внутри дома было сумрачно.
Кошачья суть хотела сидеть на подоконнике и следить за мельтешением снежных хлопьев там, снаружи, в лесу, на фоне городских стен, над широкой белой долиной.
Но другая суть, человеческая, встревоженно озиралась.
Зимняя Госпожа никогда-никогда не оставляла Луизу одну вот так, не дав ей задания. Не вернув ей ее саму.
Поэтому Луиза отправилась искать хозяйку, и кошачье чутье оказалось в этом полезно.
Следов хозяйки не было нигде. Ни в гостиной. Ни на кухне.