– Да, нам дали, – подтвердил Санька.
А я вдруг заметил, что они похожи. Совершенно разные: темноволосый, с глазами-углями, весь какой-то колючий чертенок Роська и светлоголовый, сероглазый, всегда немного смущенный Сандалик. Чем все-таки похожи? Может, одинаковостью интонаций, когда начинают говорить разом? Или уверенностью и легкостью движений и смелостью глаз (у Саньки, несмотря на его стеснительность) – тем, чем отличаются многие севастопольские мальчишки? Или еще какой-то неуловимой пока общностью?
Я их усадил на кровать и попросил дежурную принести чаю.
– А чего это вас, голубчики, понесло на берег? Уроки ведь…
Они наперебой рассказали, что уроки сегодня наполовину отменили, потому что сбор. И они пошли посмотреть, какой прибой. А на берегу свист, брызги, шум. У клуба яхты пляшут у причальных бочек, как черти в аду (это Юрос, конечно, сказал), и одну чуть не сорвало…
Они набрали раковин, прибежали сюда, меня не было, они отнесли домой портфели и снова сюда…
– Ой, а сколько времени? – подскочил Юрос.
Я показал часы.
– Через два часа сбор, – сказал Юрос. – Надо еще домой зайти, себя в парадный вид переделать, а то вот… – Он дрыгнул ногами в жеваных штанинах.
– Я вас провожу.
Времени было достаточно, и мы зашагали не торопясь. По улице Адмирала Октябрьского поднялись до площади Восставших и свернули на Шестую Бастионную. Но по ней напрямик не пошли, а начали петлять по старым переулкам.
Ветер трепал на мальчишках галстуки, ерошил и ставил торчком волосы. Это был озорной, не сердитый шторм. Проблески солнца летели по улицам, словно сорванные где-то желтые флаги.
В переулке Бутакова, что тянется между заборами из серого пористого камня, Санька поддал ногой обломок черепицы и задумчиво сказал:
– Тут все еще иногда ядра находят. И бомбы старинные…
– Не только старинные, – хмуро заметил Юрос. Он знал, что такие находки – не шуточки.
Санька тихо возразил:
– Не старинные – это понятно. А с Первой обороны сто тридцать лет прошло.
– Те старые бомбы тоже иногда взрываются, – заметил Юрос. – Если нечаянно уронить или стукнуть. А просто так не взрываются. У них взрывателей не было, а фитили…
– И пушки были гладкоствольные, – сказал Сандалик и быстро глянул на меня: помню ли прошлогодний разговор о Стрелецкой бухте, Тотлебене и залпах с французских судов?
Я улыбнулся ему.
– А я в Адрюшкином сарае старую самоварную трубу нашел, – сказал Юрос. – Теперь, когда крепость построим, можно из нее главный калибр сделать.
– Что за крепость? – спросил я.
– Да мы за гаражами ее делаем, вроде бастиона. Такая игра будет, штурм. Одни нападают с мечами и щитами, а другие отбиваются. И бомбы из песка. Если они наш флажок собьют, значит, их победа. Если мы их всех повышибаем, тогда наша…
– Надо каски сделать, – вдруг сказал Санька. – А то я вчера целый вечер песок из волос вытряхивал.
– У Альки есть одна железная! – вспомнил Юрос. – Наша, военная. А в кладовке где-то пластмассовая была папина, он в ней в порту работал… Тебе какую дать?
– Да хоть какую! – весело сказал Санька.
Они обменялись быстрым взглядом. И я снова подумал, что они похожи! У них одно на двоих дело, одинаковые мысли об этом деле, одинаковое понимание. Когда успели? Всего-то несколько дней назад завязался между ними первый узелок…
Может быть, случилось наконец то, о чем мечтал Сандалик? Может, встретился ему непридуманный Одиссей? А Юрос теперь меньше будет печалиться о давнем друге Андрюшке, который уехал с родителями в далекий Мурманск? Хотя нет, новый друг старого не заменит. Но ведь может стать таким же настоящим!
Все-таки хорошо, что так получилось и есть у Сандалика и Юроса теперь общий бастион.
– Значит, девятый бастион строите в этой линии… – сказал я.
Санька вскинул выгоревшие ресницы:
– Почему девятый? Их же здесь раньше семь было. Восьмая батарея не считается, она уже для морской обороны…
– Семь – это те, что с номерами. А еще Корниловский, на Малаховом. Забыл?
– Ой… – Санька даже остановился и крепко треснул себя ладонью по лбу. – Вот голова дырявая! Самое-то главное…
– Значит, все же наш – Девятый, – полувопросительно заметил Юрос. Он сказал это уже как название, с большой буквы.
– Вы его не забудьте на карте отметить, – напомнил я Саньке. – Цела у тебя карта штабс-капитана Моткова-второго?
– Да ну его, этого Второго, – хмуро сказал Санька. – Там одна путаница… Нарисовано, будто французские траншеи даже за Артбухту продвинулись. И будто Восьмую батарею и Седьмой бастион французы захватили. А их там сроду не было. Наши сами все там взорвали, когда отошли на Северную… Французы только Курган заняли.
Видимо, вспомнив о Малаховом кургане, Санька подумал и о памятнике Корнилову. И о злополучных твердых знаках, которых не хватало в надписях, и о той старинной букве, которая «о» с палочкой поперек. По крайней мере, я подумал именно об этом. И Санька мою мысль моментально учуял.
– Я уж про это скольким людям говорил, – тихо сказал он.
– Ну и что? – спросил я.
– Ну… по-всякому. Некоторые не понимают. Некоторые соглашаются. Один экскурсовод хотел даже в газету написать… А вы?
– Что я? – спросил я неловко.
– Говорили кому-нибудь?
– Да…
"Ну и что?" – глазами спросил Сандалик.
Я виновато вздохнул:
– Как-то странно. Вроде бы все считают, что старинная грамотность не так уж важна.
– А может, и правда? – глядя под ноги, спросил Сандалик.
– Н-не знаю, – сказал я.
– Нет, по-моему, надо, чтобы всегда было правильно, – вздохнул Сандалик. – Наверно, надо было, как я сперва хотел…
– А что ты хотел?
– Я думал, с кем-нибудь заберемся и краской исправим… Но я не знал с кем. А одному не забраться…
– Давай! – молниеносно зажегся Юрос.
– Такие дела уже случались, – сказал я. – Не так уж давно. С баркентиной.
– С какой? – разом спросили Сандалик и Юрос.
– Ну, с «Кропоткиным». Из которого ресторан у Артбухты сделали… Когда его только открыли, в Севастополь как раз приехал один молодой поэт. Димой его звали… Купил он банку масляной краски и ранним утром во-от такими буквами написал на борту: "Севастопольцы! Зачем превращать корабли в кабаки?" Или что-то в этом роде.
– А дальше? – сказали Сандалик и Юрос опять вместе.
– А дальше была милиция, скандал. Выставили из города. Потом грандиозный штраф… Но не в скандале дело.
– Дело в том, что ресторан там по-прежнему, шашлыками воняет, – с отвращением сказал Юрос. – Мы тогда хотели поиграть на палубе, а какой-то дядька как заорет…
– Самое обидно вот что, – сказал я и как бы увидел перед собой живого Диму – черного, худого, веселого, с непримиримыми и бесстрашными глазами (в детстве он был, наверно, похож на Юроса). – Получилось, будто он сделал вред городу. А на самом деле он любил Севастополь отчаянно. Он про него даже повесть писал. Повесть-сказку про будущий Севастополь.
– Ее напечатали? – быстро спросил Санька.
– Не успел он дописать, умер. Совсем неожиданно… Будто сгорел. Сердце больное…
Мы пошли медленнее. Мальчишки молчали. Я тоже. Я вспоминал, как летом семьдесят седьмого года здесь, в Севастополе, Дима выхаживал моего двенадцатилетнего сына Пашку, схватившего какую-то стремительную лихорадку. Дима перестал яростно спорить о стихах и международной жизни, сделался ласковым, рассказывал Пашке смешные истории, кормил таблетками и уверял, что уже завтра от болезни не останется и следа. То ли Димина уверенность помогла, то ли медицинские познания (у Димы за плечами были три курса мединститута), но Павлик действительно поднялся на следующий день. Мы поехали в Херсонес, и Дима рассказывал об удивительных свойствах ящериц-гекконов, которые водятся в здешних развалинах.
Потом он сказал, что здесь, в Херсонесе, развернется начало его повести-сказки о мальчишках будущего, которые живут в замечательном городе у моря. Сейчас я вспомнил про это и подумал: об истории Севастополя написано много, о нынешних его днях тоже кое-что есть, а в будущее, кажется, никто еще не заглядывал. Только Дима попробовал, да еще Сандалик в те минуты, когда приходили мысли о мальчике из нового тысячелетия…
По Катерной, где ветер толкал нас в спину, мы вышли опять на Шестую Бастионную и у маленькой оборонительной башни свернули налево, к лестнице Крепостного переулка.
– А все-таки правильно он написал, – вдруг сказал Санька.
Юрос встряхнул головой:
– Что?
– Там, на борту…
– А-а, – понимающе отозвался Юрос.
"Правильно, – подумал я, потому что в глубине души всегда верил в правоту таких яростных и бескорыстных поступков. – Но сам я не решился бы…"
Санька словно опять угадал мои мысли:
– Вы ведь сами про такую баркентину писали в своей книжке. Что нельзя так с кораблями поступать…
– Да. Но в книжке проще. Все можно свалить на ее героев: это, мол, не я, а они…
– А вы и про памятник напишите в книжке, – вроде бы шутя, но с настойчивой ноткой предложил Санька.
Я усмехнулся:
– Ладно. Вот буду про тебя писать, и тогда…
– А что про меня писать? – искренне испугался Сандалик.
– Что-нибудь. Рассказ или повесть.
– Зачем? Я же… обыкновенный.
– Я тоже обыкновенный, – сообщил Юрос. – А про меня есть рассказ. "Вечерние игры" называется, в «Пионере» печатали… Только там все перепутано.
– Во-первых, не все, – уязвленно произнес я. – Во-вторых, не перепутано, а творчески переработано. Рассказ – это тебе не заметка в стенгазете. В нем главное – художественный образ. А из тебя, если без переработки, какой образ? Одна дурь да царапины…
– А в рассказе что? – выдал критическую мысль Юрос. – То же самое. Мама говорит, что надо было еще про двойку по математике написать.
– Еще не поздно…
– Поздно уже, – проницательно заметил Юрос. – Теперь у Сандалика очередь в это самое… в образ влезать.
Я пообещал Юросу, что сейчас надеру ему уши. Он захихикал, обормот. А Сандалик по-прежнему был серьезный. Видимо, он оставался мыслями на бастионах, потому что вдруг сказал мне: