Стало быть, такое убежище нужно или оборудовать, или вот этот бот… Как-то понадёжней укрыть. Перетащить, что ли, куда-нибудь в пещеру? Закопать?..
А как?
С этими, и сотней других тревожащих его прагматичную натуру вопросов, Роджер и уснул.
Пробуждение оказалось приятным.
В тесной кабине для разнообразия пахло чем-то очень вкусным!
Роджер обнаружил, что Пенелопа уже встала, влезла в комбез, и поджаривает что-то шкворчащее на небольшой сковородке, на откинутой панели портативной плиты.
— Доброе утро! — она мило улыбнулась, на секунду оторвав глаза от содержимого сковороды, — рада, что ты проснулся сам. А то всё равно пришлось бы будить, чтоб мы поели. Пока свежее и горячее!
— Доброе утро. — он поднялся на ноги, сладко и с расстановкой потянулся, словно довольный кот, — И что же это у нас там такое, что так восхитительно пахнет?
— Мясо. К сожалению — эрзац. Хотя то, что в аварийном НЗ оказались полуфабрикаты хотя бы таких стейков — удивительно. Ну, я добавила воды, как написано в инструкции, они расправились в стандартные котлеты. Вот теперь ещё и обжариваю — для аппетитности. Хотя можно было съесть и так: тут написано, что порошковые заготовки уже полностью готовы к употреблению.
— М-м… Пахнет действительно — изумительно. Особенно с учётом того, что меня после «воскрешения» в новом теле, стейками, да ещё «обжаренными для аппетитности», ещё никто не баловал. Слюнки так и потекли! Вот, глотаю. — он, конечно, нагло врал, сделав вид, что забыл про ужин у леди Дианы. Но подумал, что Пенелопе его комплименты будут приятны.
И точно — она улыбнулась:
— Отлично. Рада, что ты слюнки глотаешь. Зубные щётки — в шкафчике в ванне. Моя — розовая.
В крохотной каморке ошибиться с поиском казалось невозможным: всё функционально и на виду. Щётки Роджер действительно нашёл в надписанном шкафчике. Себе выбрал цвета хаки. Но зубную пасту взял ту, что уже лежала на полочке перед зеркальцем, и оказалась начатой, и даже тюбик был снаружи влажным — Пенелопа уж точно решила не пренебрегать средствами личной гигиены, и не более нескольких минут назад умылась и почистилась. Молодец. Любопытно: здесь и правда имелось десять щёток.
На стандартное отделение пехотного взвода?
Собственно, он так и предполагал, что всё это, включая и саму Станцию — сделано военными. И — для военных.
Интересно всё же — как получилось, что всему наследовали чёртовы амазонки?
Ничего: он узнает. Но для этого придётся, похоже, вернуться на Станцию, и поработать с «Матерью».
А что? Почему бы и нет?
В правдивость того, что ему наплели Диана и Пенелопа, он уже не верил.
За завтраком не разговаривали. Наслаждались «приёмом пищи».
Роджер блаженно щурился, раз за разом запуская зубы в весьма удачную, хоть и немного подгоревшую, имитацию котлеты. При этом ещё и нагло причмокивал, и только что не чавкал. Пенелопа проворчала:
— Хватит! Не нужно мне показывать, что ты доволен моими кулинарными способностями. Если честно — кухарка я никакая. И душа не лежала, и повара у нас для готовки есть. Дипломированные. Ну, вернее, были — вряд ли мы вернёмся на Станцию.
— Пожалуй. Разве что ну очень попросят. — он хохотнул, — А ещё я предлагаю, раз мы сегодня ничем, вроде, особо спешным не заняты, сходить наконец на разведку. Нужно же узнать, что тут и как. Чем можно разжиться в смысле еды. Воды. И крова. Не век же нам и нашим детям жить в боте?
— Да уж. Да и печка скоро сдохнет — заряда аккумуляторов осталось процентов восемьдесят. А потом придётся разводить костры. Прямо здесь, внутри.
— Не думаю, что это хорошая мысль. Угорим.
— А если — пробить дыру в корпусе и вывести трубу-дымоход?
— Хм-м… Неплохая идея. Но всё же пока лучше бот не трогать. Мало ли. Вдруг придётся снова им воспользоваться?
— Ага, смешно. Это для бегства на «запасную точку», что ли — в Австралию? — она не скрывала иронии, — Тогда про печку лучше сразу забыть — аккумуляторов через пару-тройку дней уже еле-еле хватит на запуск движков. Да и горючего… Только на три часа полёта.
— Кстати, что ты там говорила насчёт того, что горючее на Станции закончилось?
— Да, именно это я и говорила. Дело в том, что пока шли эти самые триста лет, много уходило на маневрирование. Ну, чтоб удержаться на орбите. А ещё — ты, конечно, был прав, когда спрашивал, не пробовал ли кто-нибудь до нас… Да, однажды кое-кому из начальства пришла умная мысль, что показатели, которые передают зонды — неверны. Вот и отправили отряд. Уже не вернувшийся. И переболевший всеми этими… Лучевой. Нью-испанским гриппом. Супермалярией. Какой-то там холерой и эболой… Жаль их. Ну, тех, кто на своей шкуре проверял условия жизни.
— Погибли. — Роджер нахмурился, и не столько спрашивал, сколько утверждал.
— Да. Две девушки — от воспаления лёгких, потому что подцепили в лёгкие чего-то такого, что не лечилось никакими бортовыми лекарствами — скорее всего, боевым штаммом сибирской язвы. Ещё одна подцепила лихорадку, и тоже ничто из лекарств не помогло. Это мы условно называем эту болезнь — малярией. А на самом деле точно не знаем. А остальные шестеро — пострадали от холеры, эболы и чего-то ещё. Ну, а умерли от радиации, поскольку прожили подольше.
Я слушала записи — они передавали данные по радио. Омерзительно. Кожа, по их словам, слезала прямо пластами, тело шло как бы волдырями — с белёсой жижей гноя. Постоянный понос. В конце у некоторых не было сил даже отползти от ямы. Которую вырыли под временный туалет. Волосы повыпали. И зубы… Бр-р!.. — Пенелопу передёрнуло.
— И… Давно это было?
— Да. Сто семнадцать лет назад первый раз. И семьдесят четыре — второй.
— И — что? Ну, во второй.
— Воспаление лёгких никто не подцепил. Малярии тоже. В смысле же радиации — почти всё то же самое. Только прожили эти несчастные подольше. Не сорок девять дней, а четыре с половиной месяца.
— Жаль девочек. А что же — начальство? Больше не решалось на спуски?
— На высадки не решалось. А на спуски… Ну, я же тебе говорила — каждые два-три года приходится летать за водой. Для кислорода.
— Точно. Помню. А вы не боитесь, что цистерна подберёт и притащит на борту этих самых… Бацилл-микробов?
— Ну уж нет! Она-то проходит по прилёте дезинфекцию и карантин… А воду цистерна набирает, зависнув над центром Тихого океана — там бацилл, вроде, нет. Да и воду мы, конечно, обрабатываем.
— Понятно. Неплохо для «не склонных к технике». Но… Насколько ещё хватит горючего для этой цистерны?
— Ну, для модуля-цистерны-то — надолго. Он же работает на ядерном топливе. Беспилотная — никто на ней не летает вживую. Это только в вот таких, пассажирских и спасательных, ботах, ещё нужно химическое горючее. Ах, да — забыла сказать, куда делась основная часть этого химического топлива. Мы раньше держали боты так, как предписывала инструкция — на поверхности Станции. И состыкованы они были с ней только переходными рукавами. А недавно — ну как недавно: пять лет назад! — проклятущий метеоритный поток, не помню названия, кажется, Плеяды! — поперепортил всё, что у нас имелось снаружи Станции. Снёс антенны. Видеокамеры. Ну, и боты побомбил — хуже, чем получилось бы артиллерией врага. Вот там-то я и получила… — она невольно погладила себя по изуродованной щеке, — Тогда-то большая часть нашего химического и пропала. Вытекла, испарилась. Да и, если честно, мы и саму Станцию тогда спасли каким-то чудом. Некоторые помещения на нижних палубах до сих пор опечатаны — дыры в корпусе не заварены, и вакуум там не ликвидирован. И много девочек тогда… Вот нас и осталось всего пятьсот с небольшим. И может, именно поэтому Совет решил, что нам надо срочно… — она опять прикусила губу. Но Роджер сказал только:
— Мои соболезнования. По поводу погибших.
Смотри-ка, подумал Роджер, а весело, оказывается, проходят будни несчастных амазонок. А он-то думал, что работёнка у них — не бей лежачего. Сиди себе, да поплёвывай в подволок, пока ждёшь. Чтоб радиация спала. Ан — нет. Но…
— Словом, мы до сих пор не вполне оправились от этого потока. Хорошо хоть, оранжереи почти не пострадали — без нашего сада-огорода нам пришлось бы туго.
— Понятно. Но как — с «рабочими руками»? Как вы поддерживаете свою… э-э… — он замялся, чтоб не оскорбить чувства напарницы. — популяцию?
— Роджер. Хватит. Не нужно изображать политкорректность. Скажи проще — численность. Поддерживаем просто. Регулярно, вот как в этот раз, «размораживаем» несколько имеющихся здесь отобранных Комиссией тел мужчин-клонов. (Я знаю, ты давно понял, что твоё тело — клон. Модифицированный. Замороженный и содержащийся в анабиозе. В криокамерах. Кажется, это сделали те, кто работал в компании «Вечная жизнь» — для своих клиентов. Как они попали к нам на Станцию с Земли, я знаю только по рассказам. Похоже, те, кто привёз их сюда, думали, что такими мужчинами, возможно, будет заселяться возрождённая и очистившаяся Земля. Но мы решили по-другому.)
Это Координаторша и Верховный Совет решают, какие из матричных записей памяти оживлять каждый конкретный раз. Мы обычно добиваемся разнообразия… э-э… семенного материала. После чего их в их же клоны и вселяют. Для гарантии «приживания».
Затем… Ну, ты уж знаешь, что — затем.
Гоняем этих «добровольцев», словно крыс по лабиринтам. Даём задачки решать. Выбираем самого умного и самого сильного. Затем стравливаем между собой. Кто победил — тот, стало быть, и — достойнейший. Чтоб передать свои — ну, вернее, носителя! — гены дальше. Через нас. Ну а дальше — ты уже преодолел.
Координаторша сама, лично, даёт себя изнасиловать. (Чтоб вставить семяприёмник так, как положено, уходит часов пять. И это — весьма неприятная процедура.) Затем, убедившись, что этот семяприёмник полон, она перекрывает клапан. Осеменителя нейтрализует. Проще говоря — убивает. Отравленной иглой.
Роджера передёрнуло. Кажется, он побледнел. И на лице явно какое-то нехорошее выражение проступило — Пенелопа замолчала, и нахмурилась. Затем мягко положила крохотную ладонь ему на руку: