Потом подхватит стопку грязной посуды и на кухню отправляется. Грохнет там эти тарелки на стол:
— Да сколько ты будешь тут небо коптить, ведьма старая! Давно пора уж жилплощадь освобождать!
Подарит мама Денису ко дню рождения красивый костюмчик, тетя Люся благодарит, чуть ли не поклоны бьет:
— Татьяна, вот спасибо так спасибо! И где ты только достала такую прелесть! Денисик теперь как принц у меня будет.
Зайдет в комнату, швырнет этот костюмчик на диван и сквозь зубы процедит:
— Могла бы единственному племяннику и денежку положить в придачу, уж не обеднела бы!
Но больше всего тетя Люсе не нравилось, когда дедушка Никита при ней радовался моим успехам.
Дед Никита был человеком простодушным. Из двух своих внуков он явно выделял меня и даже не собирался этого скрывать. Наверное потому, что мама была его любимицей, а может, и потому, что Денис, невероятный жмот и врунишка, был точной копией тети Люси.
Однажды, когда дед Никита принялся рассказывать, что я в свои четыре года могу прочитать любой текст в газете или книге, тетя Люся выскочила из-за стола, схватила Дениса за руку и поволокла за собой прочь. Она даже дверь на лестницу за собой не стала закрывать, вылетев из квартиры как ошпаренная.
— Только и может, что своим дитенком хвастаться! — услышал я ее голос уже с первого этажа. — Ничего, Денисик, ничего, мой сладкий, и ты будешь у меня читать не хуже, чем этот.
Она сказала вроде не «дитенком», а какое-то другое слово, я не расслышал, какое именно, но было понятно, что слово, скорее всего, обидное, вот почему я это тогда запомнил.
И я был уверен, что тетя Люся уж точно не будет рада моим приездам, чего доброго, и на порог меня не пустит. Но беспокойство мое было напрасным.
При первом же моем появлении она просто светилась от счастья.
— Леня, Леня! — закричала она, лишь я показался в дверях. — Смотри, кто к нам приехал! Алешечка приехал!
Я еще копался у вешалки, а тетя Люся уже призывала:
— Алешечка! Проходи в комнату, поешь с дороги!
А когда я сидел за столом, она все хлопотала, накладывая мне лучшие куски, и приговаривала:
— Вот, Алешечка, чаек, вот кофеек, ветчинка! Конфетки бери, вареньице не забывай да маслом хлебушек мажь, не стесняйся!
Оказалось, что тетя Люся вовсе не злая и жадная, а, наоборот, добрая и щедрая и меня любит, да и маму мою. А что она меня назвала каким-то там «дитенком», так это было давным-давно, тут дедушка Никита сам виноват, не надо было ему при Денисе меня хвалить, это невежливо. А потом, у нее жизнь вот какая нелегкая, с самого детства. Эшелон, где она ехала, разбомбили, на второй год в школе оставили, а теперь дядя Леня и вовсе собрался от нее к Венере уходить.
И даже ее приемная мать, старуха-портниха, не ворчала, по своему обыкновению, что им самим нечего есть, что впору на паперти стоять, а не гостей принимать, и хоть и поглядывала неодобрительно, но сидела молча.
Вот так я стал проводить время с Денисом, как велела мама. Мы с ним начали с кино и пересмотрели бесчисленное количество фильмов. Фильмы были отличные, и «Москва — Кассиопея», и «Отроки во Вселенной», и «Земля Санникова». Но больше всего мне понравились комедия «Великолепный», от которой я смеялся так, что начал икать, и румынский фильм «Взрыв» про пожар на корабле с грузом селитры на борту.
Во время фильмов Денис часто задирался к парням, что сидели рядом, обещая разобраться с ними после сеанса. Если они поджидали нас на выходе, он радостно объявлял, подталкивая меня вперед:
— Сейчас будете драться с моим старшим братом!
Таким образом досуг культурный у нас сочетался со спортивными состязаниями. Еще я пробовал таскать Дениса по музеям, но если в Зоологическом, как и в Дарвиновском, он еще проявлял хоть какой-то интерес, то в моем любимом — изобразительных искусств на Волхонке, Денис явно зевал и маялся от скуки. А больше всего ему по душе пришелся музей Вооружейных Сил. Я как-то вдруг догадался, что его нужно вести именно туда, и не ошибся.
Тетя Люся неизменно была мила и любезна и постоянно снабжала маму отчетами — как обстоят дела на семейном фронте, каким замечательным братом для Денисика я оказался, как я его развиваю, — не забывая сообщать главное — что происходит между дядей Леней и Венерой. И по всему выходило, что телефонные звонки разлучнице хоть и продолжаются, но интенсивность переговоров с каждой неделей явно ослабевает. Мама была довольна, все шло по плану, поэтому она выделяла мне средства на развлечения с завидным постоянством. Денег и так было полно, а тут еще дед Никита, решив стимулировать мой интерес к учебе, стал выдавать мне за каждую пятерку в дневнике ни много ни мало — целый рубль. Деваться некуда — я принялся зарабатывать нешуточные капиталы, став через месяц круглым отличником по всем предметам от физкультуры до природоведения.
Тем временем дядя Леня получил солидную сумму в сертификатах «Внешпосылторга» и принялся ходить с тетей Люсей по магазинам «Березка». Мама всякий раз увязывалась с ними и по возвращении, вздыхая, перечисляла тамошнее разнообразие на полках.
Дядя Леня за обедом показывал всем пятирублевую купюру и рассказывал, как академик Сахаров пришел в «Березку», набрал там всего, а на кассе пытался расплатиться такими вот бумажками. И когда ему сказали, что отпускают товар лишь за сертификаты, академик заставил всех читать текст мелким шрифтом, по которому выходило, что советские денежные знаки обязательны к приему везде, на всей территории страны. Но там не стали с ним связываться, а попросту вызвали КГБ.
От дяди Лени я узнал, что сертификаты бывают трех типов. Без полосы самые лучшие: на них можно купить любые товары в «Березке» по самой низкой цене. На сертификаты с желтой полосой продается не все, и цена уже вдвое выше, а также в ходу были сертификаты с синей полосой. На такие можно было купить ассортимент ограниченный, по ценам как в обычных магазинах, но зато без очереди.
Еще мне стало известно, что бесполосые сертификаты выдавались тем, кто работал в таких странах, как Франция или США, с желтой полосой — кто был в Египте или Индии, а самые паршивые, с синей полосой, — тем, кто работал в социалистических странах, например в Польше или Монголии. И что после Сирии, где строил дороги дядя Леня, местную валюту обменивали на сертификаты с полосой желтой.
Мама регулярно сообщала, что купили в «Березке» дядя Леня и тетя Люся, а именно: два больших ковра размером три на четыре, три ондатровые шапки — одну дяде Лене, другую тете Люсе, а третью Денисику на вырост, три японские куртки — самую большую тете Люсе, поменьше дяде Лене, а самую маленькую Денису, опять же на вырост. Что дядя Леня приобрел себе две пары хороших импортных ботинок, костюм, хоть и наш, но хорошего качества, поэтому дефицитный, а тетя Люся попросила себе сапоги, но ни одни на ней не застегнулись, поэтому вместо сапог она купила десять мотков югославского мохера и будет вязать себе кофту и шарф.
День ото дня я все это покорно выслушивал, но однажды не выдержал и спросил:
— Мама, а ты знаешь, что дедушка уже второй месяц не выходит во двор?
— Почему? — изумилась мама. — Я спрашивала, он же вроде хорошо себя чувствует.
Мама часто не замечала, что происходило буквально рядом, особенно когда она была чем-либо увлечена, вот как сейчас.
— Потому что он решил притвориться больным, — набравшись терпения, сообщил я, — лишь бы у него не спрашивали, что ему привез сын из Сирии.
Мама часто заморгала и покраснела. Она сама выросла в этом доме и этом дворе и должна была понимать, что к чему.
Он был особенным. Первый жилой дом от Кремля, если идти по Воздвиженке. Старинный, с ротондой, обрамленной колоннами. Он и сейчас стоит, с медной памятной доской. Именно в нем граф Николай Шереметев отпраздновал самую громкую свадьбу того времени — с бывшей крепостной актрисой своего театра Парашей Жемчуговой. Дом горел в пожаре 1812 года, был свидетелем боев юнкеров с отрядами Красной гвардии в октябре семнадцатого, да и вообще много чего и кого повидал на своем веку. Даже после революции там продолжали проживать люди, так или иначе связанные с Шереметевыми. Со временем переулок из Шереметевского стал улицей Грановского, дом уплотнили, наделали коммуналок, в тесноте, да не в обиде. А в соседний огромный дом, тоже, кстати, графский, въехала новая знать, рабоче-крестьянская.
— Дети, не шалите! — предупреждали родители своих чад. — На вас смотрит сам товарищ Вышинский!
И действительно, окна Андрея Януарьевича выходили как раз на наш двор. Но вряд ли знаменитый прокурор, ведший все крупные расстрельные процессы, отвлекался, чтоб расправиться с соседской детворой, это так, пугали больше. А мама моя даже гуляла с собакой Вышинского по просьбе его домработницы, у той были больные ноги.
Из всех прямых потомков Шереметевых в доме осталась одна Ольга Борисовна, соседка с третьего этажа, видимо уцелев по чистому недоразумению. Она всегда ходила опустив голову, боясь встретиться взглядом с теми, кто мог ее разоблачить. У них в квартире был настоящий музей, огромные вазы в человеческий рост, картины, мебель. В дубовом буфете солидных размеров с мутными толстыми стеклами стояла старинная посуда, в том числе и водочный сервиз зеленого цвета, расписанный придворной художницей Елизаветой Бём. Там были десятки рюмок, стопок, лафитников, штофов. И на каждом предмете был изображен не то сверчок, не то таракан, по сюжету он ходил из кабака в кабак и постепенно напивался. Рисунки сопровождались смешными надписями. Позже в паре музеев я видел этот сервиз, только далеко не такой полный, как у наших соседей. А однажды по телевизору какой-то мужик, показывая штоф из этого сервиза, возбужденно рассказывал, как ему повезло, что на аукционе в Лондоне он купил его всего за восемь тысяч фунтов стерлингов. Как-то раз зять Ольги Борисовны пришел к дедушке Никите за топором, чтобы разбить в щепки этот самый дубовый буфет. Он им всем давно надоел, а в дверь не пролезал. После экзекуции они вытащили обломки во двор и сожгли на костре.